CC BY
88
УДК 821.161.1
ДУХОВНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ ОБРАЗА УЛЬЯНЫ АНДРЕЕВНЫ КОЗЛОВОЙ, ГЕРОИНИ РОМАНА
И.А.ГОНЧАРОВА «ОБРЫВ»
К.В.Смирнов
SPIRITUAL CONTRADICTIONS OF ULIANA ANDREEVNA KOZLOVA, THE CHARACTER OF THE
NOVEL "THE PRECIPICE" BY I.A.GONCHAROV
K.V.Smirnov
Вологодский государственный университет, kirill_smirnov_1989@list.ru
В данной статье рассматривается образ Ульяны Андреевны Козловой, героини романа Гончарова «Обломов» как противоречивый, исключающий однозначную трактовку. На основе аналогий с мифологиями Древней Греции и Древнего Рима, принимая во внимание труды Н.И.Надеждина, образ героини рассматривается как особенный, чуждый миру романа. В связи с этим уместным становится вопрос о духовных противоречиях Ульяны Андреевны в контексте романного пространства и времени.
Ключевые слова: мир «здесь», мир «там», эмансипация, нигилизм, грех, духовная сущность человека
The article explores the contradictory traits of Uliana Andreevna Kozlova. The character is seen through analogies with mythology of ancient Greece and ancient Rome and works of N.I.Nadezhdin about aesthetics and interpretation of nihilism. Ulyana Andreevna's worldview is strange to the world of the novel "The Precipice". Therefore the question of spiritual contradictions of Ulyana Andreevna is relevant in the context of space and time of the novel.
Keywords: world is "here", world is "where", emancipation, nihilism, sin, spiritual experience of a man
В отличие от наиболее освещенных проблем русской литературы XIX века, таких как проблема «лишнего человека», проблеме женской эмансипации уделялось меньше времени, но она затрагивалась многими писателями. Этой проблеме всецело посвящена повесть А.В.Дружинина «Поленька Сакс», косвенно обозначена А.С.Пушкиным, Ф.М.Достоевским и многими другими. В творчестве И.А.Гончарова эта проблема отражена в образах Лизаветы Александровны Адуевой, Ольги Сергеевны Ильинской и Веры, что неоднократно отмечалось исследователями М.В.Михайловой, А.Молнар, Н.Н.Старыгиной и т.д.
Предметом нашего рассмотрения будет образ Ульяны Андреевны Козловой, героини романа «Обрыв». Как правило, этот персонаж редко становится объектом исследования, т.к. воспринимается как образ второстепенный и понятный, заслуживающий только порицания. Опираясь на античные образы и философские труды Н.И.Надеждина, мы попытаемся определить своеобразные черты образа Ульяны Андреевны, обозначить его контекстуальную функцию и доказать сложность и многогранность характера героини, равно заслуживающей и оправдания.
Впервые об Ульяне Андреевне мы узнаем в шестой главе второй части романа. Описывая героиню, Гончаров акцентирует близость ее к солнцу: «Волосы рыжеватые, немного потемневшие на затылке, но чем шли выше, тем светлее, и верхняя половина косы, лежавшая на маковке, была золотисто-красноватого цвета: от этого у нее на голове, на лбу, отчасти на бровях, тоже немного рыжеватых, как будто постоянно горел луч солнца» [1]. Сравнение героини с солнцем не случайно. В мировой мифологии образ солнца наделен специфическими чертами и
трактуется по-разному. Так, например, в христианстве «Солнце — Бог-Отец, правитель и опекун вселенной, излучающий свет и любовь» [2]. В египетской мифологии солнце символизирует возобновление жизни [2, с. 148]. У кельтов «Солнце — символ женского начала» [2, с. 149]. Так или иначе, солнце олицетворяет начало созидающее, создающее. Связь Ульяны Андреевны с солнцем закрепляет за ней чистоту намерений и свободу. Однако солнечное, светлое может восприниматься и как связь с определенным божеством или, вернее, его функциями. Особую роль в романе играют многочисленные ссылки на литературу Древней Греции и Рима. Леонтий, например, называет свою супругу то Клеопатрой, то Лави-нией, то Корнелией (5, 174). Но наиболее близкой героине является Афродита (Венера). Гончаров подмечает особенности портрета Ульяны Андреевны: верхняя половина косы была золотисто-красноватого цвета (волосы Афродиты были золотыми), волосы были рыжеватые (как волосы у Венеры). Все это дополняется особенностью головы Ульяны Андреевны, подмеченной Леонтием: «Голова ее казалась ему похожей на головы римских женщин на классических барельефах, на камеях: с строгим, чистым профилем» (5, 169). Н.А.Кун, описывая Афродиту, отмечает: «Высокая, стройная, с нежными чертами лица, с мягкой волной золотых волос, как венец лежавших на ее прекрасной голове, Афродита — олицетворение красоты и вечной юности. Когда она идет, в блеске своей красоты, в благоухающих одеждах, ярче светит солнце, пышнее цветут цветы» [3]. Символично также, что во время посещения дома Леонтия Козлова, его супруга находилась в садике. Символично и то, что время не властно над героиней: «В тридцать с не-
большим лет она казалась если уже не прежней девочкой, то только разве расцветшей, развившейся и прекрасно сложившейся физически женщиной» (5, 169).
Элемент божественного в образе Ульяны Андреевны свидетельствует о ее необыкновенности, отличии от остальных героев. Примечателен диалог героини с Райским, в котором она неожиданно разоткровенничалась. Рассуждая о своей жизни, Райский говорит: «Мне теперь предстоит одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому...» <...> «Ну, уж выдумают: труд! — с досадой отозвалась Ульяна Андреевна. — Состояние есть, собой молодец: только бы жить, а они — труд! Что это, право, скоро все на Леонтия будут похожи: тот уткнет нос в книги и знать ничего не хочет. Да пусть его! Вы-то зачем туда же?.. Пойдемте в сад. Помните наш сад?..» (5, 172). Стремление героини сблизиться с Райским не случайно. В нем она, возможно, впервые за много лет нашла родственную душу. Героиня раз за разом призывает его вернуться мыслями в прошлое, которое для нее гораздо дороже настоящего. «Я еще не забыла, как вы мне руку оцарапали.» <...> «Вы теперь уже не влюбитесь в меня — нет?» (5, 172) — восклицает Ульяна Андреевна. Ощущая себя «пленницей», героиня пытается освободиться всеми возможными способами. Образ сада, в который она зазывает Райского, лишь дополняет ее одиночество. Приглашение в сад есть и попытка выйти из дома, шагнуть в новое, другое пространство. Разделение пространства на «свое» и «чужое» предполагает и разделение героев на представителей мира «здесь» и мира «там».
Известно, что долгое время Ульяна Андреевна жила в Москве, потом уезжала оттуда, после чего вновь вернулась больная и исхудавшая. В Москве она жила у бедной тетки, от которой и написала Леонтию. Спустя пять лет они сыграли свадьбу. Здесь мы вновь обнаруживаем ссылку, но теперь уже на библейский миф о блудном сыне. Сам Леонтий называет Райского блудным сыном (5, 174). Райский в данном вопросе близок Ульяне Андреевне — он тоже возвращается из другого мира, из Петербурга. Она — из Москвы.
В.Н.Топоров, рассуждая о специфике образа Петербурга в творчестве Достоевского, замечает: «Пространство Петербурга организуется основной оппозицией срединный (внутренний) и периферийный (внешний) с одной стороны, и серией градуальных оппозиций, характеризующих путь между местами наиболее полной реализации признаков срединный — периферийный, с другой» [4]. Данная формулировка применима и к роману Гончарова с одним уточнением: действие переносится из Петербурга в имение Бережковой, отчего видоизменяются пространственные ориентиры. Следовательно, срединным пространством было бы уместно называть само имение, в то время как дом попадьи за Волгой, сам Петербург и Москву — периферийным. Топоров отмечает также, что срединный есть максимальная несвобода, в то время как периферийный — свобода максимальная [4]. Замкнутость мира имения неоднократно подчеркивается Райским как человеком чу-
жим, приезжим. Особенно отчетливо это звучит в разговорах с Марфинькой. В отличие от своей сестры, Марфинька является типичной сторонницей традиционного ведения хозяйства, в котором обязанности точно распределены между членами семьи. На вопрос Райского о другой жизни, об отъезде из имения, Марфинька утвердительно отвечает: «Вон Верочка, той все скучно, она все грустит, сидит, как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. — А я — ах, как мне здесь хорошо: в поле, с цветами, с птицами, как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! Не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски...» (4, 211-212). По существу, эта характеристика применима ко всем героям, представляющим мир «здесь».
Ульяна Андреевна как коренная обитательница небольшого городка, лежащего на берегу Волги, вполне может претендовать на представительницу мира «здесь». Однако Гончаров наделяет ее другой функцией: героиня в большей степени из мира «там». Известно, что Ульяна Андреевна уезжала в Москву, потом еще куда-то, прежде чем стала супругой Леонтия.
Леонтий же является типичным представителем мира «здесь». Для этого достаточно отметить тот факт, что он всю жизнь прожил в этом городе.
Таким образом, характеристика мира «здесь» может быть применима и к дому Козловых, в котором Леонтий чувствует себя комфортно, а его супруга воспринимает окружающий мир как чужой.
Противопоставлением героям «своего» мира являются герои мира «чужого». Наиболее интересным в контексте нашего исследования является образ Марка Волохова. По своим убеждениям герой максимально сближен с образом Ульяны Андреевны. Во-первых, он не местный. Леонтий пишет о Марке Райскому: «Здесь известно, что он служил в Петербурге в полку, и тоже не ужился, переведен был куда-то внутрь России, вышел в отставку, жил в Москве, попал в какую-то историю — и вот теперь прислан сюда, как я сказал, под присмотр полиции» (5, 107). Во-вторых, он является олицетворением свободы, не признающим ни культуры («Он то фуражку дорогой снимет с меня и наслаждается, если я не замечу, то ночью застучит в окна» (5, 106), — продолжает Леонтий), ни искусства («Когда он читает книгу, то из прочитанного вырывает листик и закуривает сигару или сделает из него трубочку и чистит ею ногти или уши» (5, 106)). Как вывод звучат слова Леонтия: «Марк Волохов, зовут его: для него нет ничего святого в мире» (5, 106).
Проблема нигилизма в русском обществе XIX века поднималась в статье Надеждина «Сонмище нигилистов (сцена из литературного балагана)». Наставник Гончарова обрушивается с критикой на нигилизм, на примере образа некоего Чадского обозначая абсурдность и несостоятельность нигилистической теории. «Мужественному духу наших времен предоставлено разоблачить вселенную от классиче-
ских прикрас» [5], — восклицает герой. Поэзия современности, по мнению Чадского, должна вызывать «лихорадочный озноб» [5, с. 820]. Актуальны были бы слова Евгения Базарова, адресованные Павлу Петровичу Кирсанову: «Рафаэль гроша медного не стоит» [6]. Непризнание культуры и искусства свойственно, как было отмечено выше, Марку Волохову, что позволяет характеризовать его как нигилиста. Но в романе Гончарова характеристика нигилизма не заканчивается проблемами восприятия нигилистами культуры и искусства. Роль женщины в обществе так же является важным звеном в цепи нигилистических умозаключений. Рассуждая о художниках, Марк говорит об их влюбчивости как обязательном условии творчества. «Почему вы знаете?» (6, 232), — спрашивает Райский. Волохов отвечает: «Да потому, что это тоже входит в натуру художника: она не чуждается ничего человеческого: nihil humanum... и так далее! Кто вино, кто женщин, кто карты, а художники взяли себе все» (6, 232). В этом высказывании Воло-хов одновременно и подводит итог умозаключениям Райского (нельзя выбирать между любовью и искусством: они не зависят друг от друга), и принижает женщину до одного из мужских развлечений. «Вино, женщины, карты! — повторил Райский озлобленно,
— когда перестанут считать женщину каким-то наркотическим снадобьем ставить рядом с вином и картами!» (6, 232). Здесь звучат скорее слова Гончарова, нежели героя. Писатель задается вопросом: почему измена женщины считается пороком (как свидетельство выступают страдания Веры), а мужчины вправе любить несколько женщин и это пороком не является. Даже в высказывании Волохова слово «женщины» употреблено во множественном числе. Приговор изменам звучит в размышлении Райского о любви: «Любви! встречи без любви! — терзался он внутрен-но, — какое заклятие лежит над людскими нравами и понятиями! Мы, сильный пол, отцы, мужья, братья и дети этих женщин, мы важно осуждаем их за то, что сорят собой и валяются в грязи, бегают по кровлям... Клянем — и развращаем в то же время! Мы не оглянемся на самих себя, снисходительно прощаем себе... собачьи встречи!.. открыто, всенародно носим свой позор, свою нетрезвость, казня их в женщине! Вот где оба пола должны довоспитываться друг до друга, идти параллельно, не походя, одни — на собак, другие
— на кошек, и оба вместе — на обезьян! Тогда и кончится этот нравственный разлад между двумя полами, эта путаница понятий, эти взаимные обманы, нарекания, измены! А то выдумали две нравственности: одну для себя, другую для женщин!» (6, 160).
Проблему взаимоотношений полов Гончаров не случайно обозначает в диалоге Райского и Воло-хова. Райский отражает взгляды самого писателя, и через этого героя Гончаров «говорит» в романе. Во-лохов — нигилист по образу жизни, стихийный сторонник передовых общественных взглядов. Отрицание искусства и культуры является для него делом обыкновенным. Но отрицание культуры есть и отрицание духовности, а следовательно, и благодатных побуждений в человеке. Иначе говоря, если отрицается все, то и допускается все: если культура не должна
приниматься во внимание, то и нравственность не может выступать ориентиром поведения. Мир, в котором признается несостоятельность веры и принимается только свободное мировосприятие (такое, как нигилизм, к примеру), не может существовать в гармонии. Мир же, в котором существуют «двойные стандарты», ничем от мира нигилистического не отличается. И в этом кроется одна из причин измены Ульяны Андреевны.
Именно недопонимание с мужем приводит Ульяну Андреевну к греху — бегству от мужа с французом Шарлем. Из Москвы она присылает Леонтию письмо, в котором просит его забыть о ней, говорит, что не вернется, что не может жить с ним (с Леонтием) (6, 173). В разговоре с Райским Леонтий пытается найти причину произошедшему в себе самом. «Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, - сказал он, - и не случись этого... я никогда бы не понял. Я думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил. живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников... и тебя самого. и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать.» (6, 178).
Измена порицается православием как один из величайших грехов, обозначенных в заповедях, — прелюбодеяние. В последней своей работе, очерке «Уха», Гончаров покажет путь от падения к раскаянию на примере трех женщин. В романе «Обрыв» этот путь не обозначен. Возвращение Ульяны Андреевны к Леонтию и ее раскаяние стало бы прекрасным итогом их отношений, но нарушило бы главное — реализм, к которому так стремился писатель. Ульяна Андреевна предает своего мужа, честно любящего ее. В этом ее нравственное преступление.
Подводя итог вышесказанному, отметим, что Ульяна Андреевна изначально обозначена как героиня особенная. Об этом свидетельствуют и ее божественное начало (представленное внешним и внутренним сближением с Афродитой), и ее чуждость родному городу (героиня уезжала в Москву, после чего вернулась). Как представительница мира «там», будучи чужой, не может быть счастлива с супругом, представителем мира «здесь». Близким ей является Марк Волохов. Как природный нигилист он отрицает все и, тем самым, не признает духовного начала в человеке. Отрицание моральных норм приводит Ульяну Андреевну к измене — тому, что в рамках нигилизма не может трактоваться как что-то аморальное, неправомерное, т.к. каждый человек свободен. Однако Волохов отказывает в праве свободы женщине, допуская свободу мужчины. Принцип «двойных стандартов» отрицается Гончаровым. На примере Ульяны Андреевны писатель показал недопустимость такого миропонимания: если порицать ее, то порицать всех, независимо от пола.
Измена Ульяны Андреевны — грех, нарушение духовной сущности человека. Причина ее измены очевидна: Леонтий уделял ей слишком мало внимания, отдавая приоритет книгам («уткнет нос в книги и знать ничего не хочет» (5, 172)), не мог представить
себя как главу, опору семьи (страх перед Марком, неспособность запретить ему портить книги). Но, какой бы Леонтий не был, он законный супруг. И какими бы не были причины, измена остается изменой. После отъезда Ульяны Андреевны Леонтий страдает. Он раскаивается, признает свои ошибки. Но Леонтий не понял главного: нужно любить женщину, а не свою любовь к ней [7]. Впрочем, это тема совсем другого исследования.
1. Гончаров И.А. Обрыв // Гончаров И.А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Государственное издательство художественной лите -ратуры, 1959. Т. 5. С. 163. Далее ссылки на это издание приводятся в круглых скобках с указанием тома и страницы.
2. Полная энциклопедия символов / Сост. М.В.Рошаль. М.: АСТ; СПб.: Сова, 2006. С. 149.
3. Кун Н.А. Легенды и мифы Древней Греции. Махачкала: Дагучпедгиз, 1986. С. 54.
4. Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») // Топоров В.Н. Петербургский текст / Отделение историко-филологических наук РАН. М.: Наука, 2009. С. 399.
5. Надеждин Н.И. Сонмище нигилистов (сцена из литературного балагана) // Надеждин Н.И. Сочинения в 2 т. / Под ред. З.А.Каменского. СПб.: Издательство РХГИ, 2000. Т. 2. С. 819.
6. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954. Т. 3. С. 218.
7. Шкловский В. Zoo, или Письма не о любви. СПб.: Издательская Группа «Азбука-классика», 2009. 288 с.
References
1. Goncharov I.A. Obryv. In: Goncharov I.A. Works in 6 vols. Moscow, GIHL Publ., 1959. Vol. 5, p. 163. Future references are in round parenthesis indexing volume and page.
2. Roshal' M.V., comp. Polnaya entsiklopediya simvolov [Full encyclopedia of symbols]. Moscow, AST Publ.; Saint Petersburg, Sova Publ., 2006, p. 149.
3. Kun N.A. Legendy i mify Drevney Gretsii [Legends and myths of ancient Greece]. Makhachkala, Daguchpedgiz Publ., 1986, p. 54.
4. Toporov V.N. O strukture romana Dostoevskogo v svyazi s arkhaicheskimi skhemami mifologicheskogo myshleniya ("Prestuplenie i nakazanie") [On structure of Dostoevskiy's novels in connection with schemes of archaic thinking ("Crime and Punishment"]. In: Toporov V.N. Peterburgskiy tekst [Text of Petersburg]. Moscow, Nauka Publ., 2009, p. 399.
5. Nadezhdin N.I. Sonmishche nigilistov (stsena iz literaturnogo balagana) [A group of nihilists (the scene of literary buffoonery)]. In: Nadezhdin N.I. Works in 2 vols. Saint Petersburg, RKhGI Publ., 2000. Vol. 2, p. 819.
6. Turgenev I.S. Ottsy i deti [Fathers and sons]. In: Turgenev I.S. Works in 12 vols. Moscow, GIHL Publ., 1954. Vol. 3, p. 218.
7. Shklovskiy V. Zoo, ili Pis'ma ne o lyubvi [Zoo, or Letters not about love]. Saint Petersburg, Azbuka-klassika Publ., 2009. 288 p.
