CC BY
124
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2012. №4(30)
УДК 821.111
ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ В ТВОРЧЕСТВЕ А.П.ЧЕХОВА
© П.В.Балдицын
Существенный момент писательской стратегии А.П.Чехова на рубеже 80-х и 90-х гг. - четкое и последовательное разграничение основных видов прозы, таких как публицистика (некролог «Н.М.Пржевальский»), документально-художественная (путевые заметки «Из Сибири»), чисто документальная (научное исследование жизни каторжан «Остров Сахалин»), эпистолярная и художественная проза. В основе этой стратегии, которую можно назвать гносеологическим смирением и эстетикой скромности, лежало глубокое осознание границ и возможностей литературы в новой культурно-исторической ситуации распространения науки и научного мышления, а вместе с тем стремление к абсолютной правде и простоте в искусстве.
Ключевые слова: Чехов, документальная и художественная проза.
В творчестве А.П.Чехова во второй половине 80-х - начале 90-х г. произошел коренной, причем двойной перелом. После признания его таланта большого серьезного писателя, высказанного в известном письме Д.В.Григоровича (март, 1886), Чехов обратился к трагическим темам русской жизни и поначалу выбрал уже проторенный путь: он попытался написать серьезный социально-психологический роман или большую повесть, как это делали его великие предшественники - Тургенев, Гончаров, Достоевский, Толстой. Однако этот путь заводил писателя в тупик, потому что не отвечал ни его дарованию, ни изменившемуся культурно-историческому моменту. Как известно, романа он так и не написал, а из творческого тупика вышел, обратившись к иным формам письма, сначала - к газетной публицистике, а потом - к литературе факта, связанной с его поездкой на Сахалин.
В основе чеховского творчества лежит явное неприятие идеологической, тенденциозной и дидактической литературы, каковой была в сущности вся прежняя русская классика - от Ломоносова и Державина до Достоевского и Толстого; эти великие писатели видели в литературе в первую очередь средство идейного или нравственного воспитания. Чехов - писатель новой эпохи, эпохи торжества науки, с одной стороны, и распространения скептического отношения к любой истине - с другой.
Многие исследователи Чехова - от А. Скабичевского до В.Катаева - подчеркивали воздействие документальной книги «Остров Сахалин» на последующее творчество писателя: появились новые идеи, сюжеты, герои, коренным образом изменился образ автора и стиль. Нас интересует его опыт освоения нехудожественных форм и их проникновение в поэтику его рассказов.
Ключевым моментом писательской стратегии Чехова в этот период стало четкое и осознанное разграничение различных видов прозы, таких как газетная публицистика (некролог «Н.М.Пржевальский», статья «Наше нищенство»), документально-художественные путевые заметки «Из Сибири», строго документальное и научное исследование жизни каторжан «Остров Сахалин», а также эпистолярная и художественная проза. Стремление уйти от юмористики к серьезности, от вымысла - к факту, от художественного образа - к точному наблюдению и прямому высказыванию мысли позволило писателю на новом витке творчества обрести новую поэтику. Цель этой стратегии и поэтики сам Чехов определял так: «правда, безусловная и честная» [1: 109], ее стержнем и основой было глубокое осознание границ и возможностей различных жанров и литературы в целом в эпоху господствующего развития научного мышления. Чехов, медик по образованию, еще студентом впитал веру в науку, всю жизнь держался материалистических убеждений, во всем искал научный метод, в том числе и в эстетике, и в художественном творчестве, и, как следствие, сознавал ограниченность любого подхода в исследовании. Отсюда важнейшая установка его мировоззрения и творческой практики, которую можно назвать гносеологическим смирением. Эта установка и побудила писателя отказаться на время от художественности, от искусства. Именно она породила эстетику скромности позднего Чехова, его предельно лаконичный и простой стиль, точный, сухой, несколько даже аскетичный, и в то же время насыщенный глубоким смыслом, открывающий новые перспективы постижения удивительной сложности и запутанности жизни.
Чрезвычайно существенным для формирования поэтики зрелого Чехова стал опыт его доку-
ментальной прозы конца 80-х - начала 90-х г. Писать на злободневные темы он начал в 1888 г., когда опубликовал в газете «Новое время» три «передовицы», как он их сам называл. Стоит сразу же отметить одну важную особенность - анонимность этих статей, т.е. писал их не достигший еще и тридцати лет Чехов вовсе не ради славы, главным для него была возможность напрямую высказать свои взгляды по тому или иному вопросу общественной жизни. В этом видна не только его личная скромность, но и гносеологическая установка. Особенно выделяется статья, посвященная памяти путешественника Пржевальского. В ней факт занимает минимальное место, укладываясь в одну вступительную фразу: «Н.М.Пржевальский, умирая, просил, чтобы его похоронили на берегу озера Иссык-Куль» [2: 409]. В остальном же это страстное прославление подвижников от науки, «в глазах народа... олицетворяющих высшую нравственную силу» [2: 409], и одновременно резкое обличение «больного времени, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие, когда повсюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти...» [2: 409]. Две странички статьи отмечены сочетанием высокого нравственного пафоса и удивительной скромности высказывания. По сути дела, это проповедь, в центре которой стоит идеальный и в то же время совершенно реальный образец достойного поведения - «люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели» [2: 410]. Важнейший момент этого некролога - жажда поступка, деяния, подвига. Чехов понял, что слово, неподкрепленное действием, пусто, бесцельно и не имеет настоящей цены. Здесь он выходит за рамки творчества и направлен вовне, в гущу жизни, к борьбе за правду. Этот некролог стал эпиграфом к собственному подвигу доктора и писателя Чехова, каким стала его поездка на Сахалин в 1890 г.
Следующим шагом были путевые заметки «Из Сибири», также появившиеся в «Новом времени». Автор этих очерков искусно сочетает документальное и художественное начала. Об этом ярко свидетельствует эпизод на первой же странице заметок, где в толпе переселенцев из Курской губернии «плетется мужик, не похожий на других» [3: 7-8]. Его портрет лаконичен, всего две-три детали, и главная из них: у него «под мышками две скрипки, завернутые в платки» [3: 7-8]. Отталкиваясь от факта и опираясь на знание жизни, с помощью воображения автор пытается представить и прошлую и будущую печальную судьбу этого человека: «Не нужно спрашивать, кто он и откуда у него эти скрипки. Непутевый,
не степенный, хворый, чувствительный к холоду, неравнодушный к водочке, робкий, всю свою жизнь прожил он лишним, ненужным человеком сначала у отца, потом у брата. Его не отделили, не женили...» [3: 12]. Здесь звучит не только авторский голос, но и голоса окружающих людей, искусно встроенные в текст: «Нестоящий человек! На работе он только зябнул, хмелея от двух рюмок, болтал зря и умел только играть на скрипке да возиться с ребятами на печке» [3: 25]. В жизни этого человека выделено главное: «Играл он и в кабаках, и на свадьбах, и в поле, и, ах, как играл! Но вот брат продал избу, скот и все хозяйство и идет с семьей в далекую Сибирь. И бобыль тоже идет - деваться некуда. Берет он с собой и обе скрипки... А когда придет на место, станет он зябнуть от сибирского холода, зачахнет и умрет тихо, молча, так что никто не заметит...» [3: 38]. Реальный человек мгновенно становится «сюжетом для небольшого рассказа», в котором важную и символическую роль играет вещественная деталь: «А его скрипки, заставлявшие когда-то родную деревню и веселиться и грустить, пойдут за двугривенный чужаку-писарю или ссыльному; ребята чужака оборвут струны, сломают кобылки, нальют в нутро воды...» [3: 41]. Тут играют даже три многоточия в тексте - история не развернута, рассказ только нарождается. Показательная реплика: «Вернись, дядя!» завершает весь эпизод, занимающий один абзац; в ней автор как бы выходит из воображаемого мира и обращается к реальности. Здесь Чехов использует приемы художественной прозы: умение домыслить историю, оттолкнувшись от конкретного впечатления; перевоплощение рассказчика в других людей; одухотворение простых вещей и точные детали, в которых передан весь уклад деревенской жизни того времени с ее общинной моралью, с ее представлениями о собственности, о семье, о нужных и ненужных занятиях; наконец, столь важное для искусства ощущение целостности и завершенности. В остальном же это традиционные путевые заметки, основной посыл их - познание неизвестного читателю мира, с характерными мотивами и приемами этого жанра, таких как тема испытаний и препятствий в пути, интерес ко всему необычному и живописному, постоянные сравнения чужого мира со своим, точные цифры, даты и факты. Главный интерес этих заметок - к человеку, вынужденному существовать в этом далеком, неуютном, холодном и жестоком мире. Здесь же и появляется тема каторги, ради познания которой Чехов предпринял столь далекое и тяжелое, особенно для него, предрасположенного к чахотке человека, путешествие.
СИНТЕЗ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО В ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ.
ПОЭТИКА ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
«Остров Сахалин» начинается вроде бы как путевые заметки, на что указывает подзаголовок книги: личные впечатления автора, точные координаты во времени и пространстве - даты, цифры, имена, географические названия, размеры, конкретные градусы широты и долготы далекого острова. Информация касается не только настоящего, но также истории освоения Дальнего Востока. С первых же страниц автор подмечает острое ощущение инаковости увиденного мира: «... боже мой, как далека эта жизнь от России! Начиная с балыка от кеты, которым закусывают здесь водку, и кончая разговорами, во всем здесь чувствуется что-то свое собственное, не русское» [4: 45]. Факты поданы сухо и бесстрастно, в протокольном стиле: «Кают-компания и каюты на «Байкале» тесны, но чисты и обставлены вполне по-европейски; есть пианино» [4: 45-46]. Музыкальный инструмент здесь лишь назван, никакого особого смысла он не имеет, это только факт и все.
Однако путевые заметки ограничены двумя первыми главами. Художественное начало практически отсутствует. В целом книга имеет совершенно иной, строго документальный и научный характер, прежде всего это социологическое, медицинское, а отчасти этнографическое исследование российской каторги. Чехов рассказывает о переписи каторжного населения, которое он предпринял в одиночку. Объективное описание образа жизни на Сахалине и не только поселенцев, но и их охранников: жилье, хозяйство, убранство изб, бараков, тюремных помещений, одежда и еда, все вплоть до устройства отхожих мест, отношения полов и национальностей, работы и занятия.
Живые диалоги, истории ссыльных, и знаменитых, и безвестных, дополняют достоверную картину жизни каторги. Так, например, в отдельную главу выделен «Рассказ Егора», безвинно осужденного крестьянина, где Чехов использует поэтику документа. Эта глава представляет собой протокольную запись устного повествования героя, которую предваряет краткое авторское вступление, дающее его возраст, портрет и характеристику. Бесхитростную речь лишь изредка перемежают вопросы и реплики автора. Протокольный стиль обнажает бессилие простого человека перед злой волей другого и безразличной жестокостью государства. Здесь важен контраст чудовищной несправедливости жизни и наивного сознания человека, который ухитряется везде выживать. Повтор простых слов («хорошо» и «ничего») и однотипных грамматических конструкций лишь усиливает этот контраст. И нет никакой живописности, никаких словесных укра-
шений, лишь голая правда, которая требовала от художника особых усилий сохранить и обнаружить ее.
«Остров Сахалин» дал Чехову опыт объективного и бесстрастного письма, выстроенного по правилам научного документа, в котором также присутствуют и обобщенная мысль, и страстное негодование. Один из главных лейтмотивов книги - ненормальность жизни на Сахалине, неправильное, бесхозяйственное и бесчеловечное устройство каторги. Эту мысль Чехов доказывает не только личными свидетельствами очевидца («я был», «я сам видел»); точные протокольные описания, наблюдения, выводы и суждения автора дополняют свидетельства и рассказы других людей, многочисленные документы, статистические факты. Весь строй и пафос текста с его главной идеей утверждения правды означают разоблачение официальной лжи и таким образом несут в себе скрытый публицистический заряд, который воплощен не прямо - в риторических формах, а косвенно - через факты и их осмысление.
Другой важный урок этой книги - принципиально разное понимание правды в документальной и художественной литературе. Чехову из его житейской, научной и медицинской практики были известны особые техники установления и восстановления факта в исследовании, в криминалистике и судебном следствии (вскрытие трупа, опрос свидетелей, поиск улик, изучение документов, статистика и т.п.). Совершенно иной путь познания представляет собой художественная проза, построенная на игре и перевоплощении в другого человека, в ней появляется особое видение, совмещающее точку зрения героев и глубокое прозрение автора, который открывает нечто важное и недоступное его героям. Испытав различные возможности документальной, публицистической, научной и документально-художественной прозы, Чехов - на новом уровне - возвратился к чисто художественному творчеству. Он выработал поэтику, в которой сугубая простота скрывает глубокую сложность. При этом писатель рассчитывал на нового читателя, интеллигентного, думающего, способного самостоятельно анализировать факты и делать выводы.
В одном из лучших своих рассказов «Скрипка Ротшильда» (1894) Чехов изобразит еще одного музыканта из народа, в котором, может быть, трансформировалось одно из сибирских впечатлений. Однако талант и прозрение Якова Бронзы не пропали даром благодаря перевоплощению и вымыслу художника. Перед смертью герой приходит к горькому выводу: «...жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря,
ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад - там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берет. И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? ... Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу» [5: 372]. Эти раздумья ведут к постижению самой сущности жизни. Чехов нашел удивительный образ - герой рассказа вместе со скрипкой оставил еврею Ротшильду, которого он обижал и преследовал при жизни, печальную мелодию, и в ней воплотились и талант героя, и его прозрение, и его бескрайняя печаль оттого, что люди не понимают, как жить. Творческое одухотворение и перевоплощение, свойственные литературе вымысла, открывают такие горизонты, которые недоступны документу. Однако до-
кумент дает художественной литературе нечто незаменимое - знание жизни.
1. Чехов А.П. Письмо М.В.Киселевой 14 января 1887 // Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т. 11. - М.: ГИХЛ, 1963. - С. 107 - 112.
2. Чехов А.П. [Н.М.Пржевальский] // Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т. 10. - М.: ГИХЛ, 1963.
- С. 409 - 410.
3. Чехов А.П. Из Сибири // Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т. 10. - М.: ГИХЛ, 1963. - С. 7 - 42.
4. Чехов А.П. Остров Сахалин // Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т. 10. - М.: ГИХЛ, 1963. -С. 43 - 394.
5. Чехов А.П. Скрипка Ротшильда // Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т. 7. - М.: ГИХЛ, 1963.
- С. 364 - 374.
BOUNDARIES BETWEEN FICTION AND NON-FICTION IN CHEKHOV’S WORKS
P.V.Balditsyn
The key moment of Anton Chekhov’s literary strategy, reflected in his works of the 1880-1890’s, was delineation of the main genres of prose, such as publicistic (the obituary on the Russian explorer N.M.Przhevalsky), docufictional (the travel notes From Siberia), strictly documental (the scientific study of the convicts’ life The Island of Sakhalin), epistolary genres and fiction. The basis of Chekhov’s strategy was his epistemology and esthetics of modesty. He realized new boundaries and possibilities of fiction and nonfiction in the world of modern science and aspired to absolute truth and natural simplicity in art.
Key words: Chekhov, boundaries between fiction and non-fiction.
Балдицын Павел Вячеславович - доктор филологических наук, профессор кафедры зарубежной журналистики и литературы факультета журналистики Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова.
E-mail: pavel_07@bk.ru
Поступила в редакцию 17.05.2012
