CC BY
179
УДК 341
к.полит.н., доцент кафедры политологии ШРМИ ДВФУ
Диаспоризация китайских мигрантов на территории российского Дальнего Востока1
Статья представляет собой попытку этносоциальной типологизации современного китайского присутствия на территории российского Дальнего Востока. Основываясь на предварительно сформулированных признаках диаспоры, автор оценивает степень соответствия им общности китайских мигрантов, существующей на сегодня в данном регионе.
Ключевые слова: диаспора, китайские мигранты, Китай, Россия, российский Дальний Восток, этносоциальные процессы
Одной из важных проблем в изучении современных российско-китайских отношений является проблема анализа и оценки присутствия на территории России китайских мигрантов. Китайское присутствие в России и особенно в ее дальневосточном регионе, для которого данное явление имеет объективно наибольшую значимость2, в последние десятилетия было предметом множества разнодисциплинарных исследований. При этом наиболее частый и острый интерес исследователей (и читательской аудитории) привлекали к себе демографические и политические аспекты китайской миграции. Не столь активно, но все, же достаточно регулярно в научной литературе поднимаются вопросы экономической деятельности, социальных отношений, психологии и культурной жизни китайских мигрантов.
Рост числа специальных исследований миграции китайцев на РДВ является отражением внутренней сложности этого феномена, его многогранности и многофункциональности. Однако следует отметить, что выявление и анализ все новых «граней» китайского присутствия, к сожалению, сами по себе не продвигают нас вперед в решении ключевого вопроса об общественной сущности данного явления. Задача этносоциальной типоло-гизации китайского присутствия, определения его таксономического ранга в общественной системе дальневосточного региона или России в целом вообще ставится исследователями очень редко. Как правило, термины «мигранты», «иммиграция», «национальная (этническая) группа», «диаспора»
1 Статья подготовлена при поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы». Проект 1840 «Нациестроитель-ство, этнос и национализм в формировании многополярного мира: анализ ситуации в АТР»
2 Хотя, судя по официальной статистике, поток китайских мигрантов постепенно смещается в направлении более западных территорий страны, уже в силу сохраняющейся отрицательной демографической динамики коренной части населения РДВ, доля в нем китайцев продолжает оставаться относительно заметной величиной.
применительно к находящимся на российской территории китайцам используются авторами без раскрытия их значения и какой-либо аргументации.
Впрочем, однозначного определения этносоциальной природы китайского присутствия нет и в работах исследователей, специально обращающихся к этому вопросу. Относительное согласие в точках зрения на проблему таких ученых как А.Г Ларин, А.П. Забияко и В.И. Дятлов можно обнаружить, пожалуй, лишь в признании того, что характер китайской миграции в 2000-е гг. (по сравнению с предшествующим десятилетием) претерпевает изменения, и процесс этих изменений может быть интерпретирован как «диаспоризация». При этом мера приближения китайских мигрантов к образованию общности диаспорального типа, названными авторами оценивается по-разному [5. с. 180 - 185; 6., с. 102 - 106;14, с. 154
- 159].
На мой взгляд, расхождения в трактовках типологической сущности китайского присутствия являются следствием не только его объективной внутренней гетерогенности (в частности, различного состояния разных территориальных и социальных групп мигрантов), но и нечеткости в понимании исследователями самих типологических категорий. В первую очередь, это касается такого понятия как «диаспора». В условиях существования множества порой принципиально противоречащих друг другу определений этого понятия1, идентификация китайской диаспоры производится на основе не совпадающих и в целом произвольно отобранных критериев.
Затронутая проблема связана с общим крайне неблагополучным состоянием понятийного аппарата современной этнографической и этнологической науки, сколько-нибудь полный и глубокий анализ которого в формате данной статьи, конечно, невозможен. Однако, поскольку понятие «диаспоры» является необходимым инструментом этносоциальной типо-логизации китайских мигрантов на российском Дальнем Востоке (РДВ), в настоящей работе автор попытается уточнить и конкретизировать содержание этой категории и ее отношения с некоторыми смежными понятиями.
Среди упоминаемых в научной литературе признаков диаспоры как типа этносоциальной общности к существенным и отличительным, на мой взгляд, могут быть отнесены следующие:
1) Проживание членов диаспоры за пределами своей исторической родины (или, что, с моей точки зрения, является более корректной формулировкой, за пределами государства исхода, которое с такой исторической родиной как самими мигрантами, так и принимающим обществом, обычно ассоциируется);
2) Устойчивость, длительность проживания данной общности на территории другого, принимающего, государства и общества (нации как согражданства). В связи с неоднозначностью признака «устойчивость проживания» было бы целесообразным конкретизировать его в таком показателе как наличие не менее чем одного поколения представителей общности, рожденного и социализированного на территории принимающего
1 Так, в статье Т.С. Кондратьевой приводятся семь возможных трактовок понятия «диаспора», обобщаемых автором в три основных подхода [13].
государства;
3) Сохранение общностью исходной этносоциальной идентификации и культурно-языкового своеобразия, обусловливающее ее внутреннюю кон-солидированность и осознание своего единства. При этом важным условием поддержания диаспорой такого своеобразия является то, что ее контакты с принимающим обществом носят в основном социально-экономический характер, тогда как отношения социокультурного и демографического типа реализуются главным образом внутри общности и между ней и страной исхода;
4) Наличие совокупности формальных и неформальных институтов, выполняющих функции регулирования отношений между членами общности и между ними и принимающим государством и обществом. Следует подчеркнуть, что длительное и эффективное функционирование таких институтов возможно лишь в том случае, если они не просто перенесены из страны исхода, но специально созданы (трансформированы) мигрантами на новом месте. Без институционального каркаса, позволяющего диаспоре выступать в качестве саморегулирующегося коллективного субъекта (диаспора для себя), ни ее устойчивое существование, ни тем более сохранение ею культурного своеобразия в инонациональной среде практически невозможны.
Специфика диаспоры как исторического звена, стадии в процессах этносоциальной трансформации может быть выявлена в ее сопоставлении с другими типами общностей, занимающими в этих процессах смежное с ней положение. Прежде всего, необходимо дифференцировать диаспору от стадиально предшествующей и менее сложно организованной формы общности мигрантов - дисперсной группы. Дисперсность как центральный, системообразующий признак такой группы проявляется в целом ряде аспектов ее существования, включая не только пространственный (физическая распыленность, оторванность членов группы друг от друга, спорадичность их контактов), но и, что более важно, духовный (отсутствие у имеющих общее происхождение мигрантов группового сознания и самосознания, внутренней сплоченности) и институциональный (отсутствие специальных институтов, регулирующих отношения между мигрантами и между ними и внешним окружением). Как и диаспора, дисперсная группа также сохраняет (на уровне отдельных представителей) свою этнонациональную идентификацию и культурно-языковые особенности, однако решающую роль в их сохранении в данном случае играет непродолжительность, временность пребывания ее членов (маятниковые, челночные мигранты) в принимающем обществе. В целом дисперсная группа представляет собой скорее номинальную и потенциальную общность, которая может быть выделена аналитически на основании объективных признаков, но обычно не реализует своего единства на практике (группа в себе).
В зависимости от выбираемых большинством своих членов стратегий поведения, дисперсная группа может развиваться в различных направлениях. В том случае, если мигранты относятся к своему пребыванию за рубежом инструментально и ориентированы на более или менее скорое возвращение на родину, то дисперсная группа по прошествии определенного времени может быть реинтегрирована в исходное общество. Если же мигранты выбирают путь дальнейшей индивидуальной адаптации в
принимающем обществе, то это способно привести дисперсную группу к полному растворению в инонациональной среде, к ассимиляции. Третьим вариантом развития является преобладающий выбор иммигрантами стратегии коллективной адаптации к условиям страны пребывания. Именно этот вариант ведет к трансформации дисперсной группы в устойчивую и консолидированную общность диаспорального типа.
Другим стадиально и структурно близким к диаспоре типом этносоциальной общности является национальное меньшинство. Возникающее обычно на основе диаспоры (более редкий случай - в результате переноса государственной границы), национальное меньшинство, по моему мнению, уже не может рассматриваться как одна из разновидностей общности мигрантов. Обладая в сравнении с ними большей численностью и более дифференцированной и сбалансированной внутренней структурой, национальное меньшинство уже не зависит в такой степени от поддержания регулярных связей с «материнским» обществом. Это выражается. в частности, в том, что внутреннее естественное воспроизводство приобретает для него большую значимость, чем механическое пополнение за счет притока новых мигрантов. Ослабление трансграничных связей национального меньшинства обычно сопровождается активизацией и расширением спектра его отношений в рамках интраграничного вмещающего общества. Этот процесс может привести к изменениям в культуре и самосознании данного национального меньшинства к формированию у него новой самоидентификации, способной обеспечить интеграцию этой общности с коренным населением страны (и другими меньшинствами) в единую нацию-согражданство. Вместе с тем, при неблагоприятных обстоятельствах, и в особенности при возникновении напряженности в отношениях национального меньшинства с вмещающим обществом, оно может встать на путь самоизоляции и даже воссоединения (в т.ч. сецессионистского) со страной исхода.
Миграция граждан КНР на территорию РДВ, начавшаяся (а точнее, возобновившаяся после длительного перерыва) в конце 80-х гг. ХХ в., на сегодня имеет уже более чем двадцатилетнюю историю. Это достаточный срок для того, чтобы сделать определенные выводы о тенденциях и результатах данного процесса. Дальнейшее исследование будет сосредоточенно главным образом на периоде 2000-х гг., поскольку именно в это время, как сам поток китайских мигрантов, так и структура принимающего общества (включая институционально-правовые механизмы государственного регулирования иммиграции) приобрели более стабильные очертания. Опираясь на выделенные выше признаки таких типов общностей как дисперсная группа, диаспора и национальное меньшинство, я попытаюсь типологи-зировать в этносоциальном отношении выходцев из КНР, проживавших в 2000-е гг. на территории РДВ.
Первым параметром, с определения которого должно быть начато рассмотрение любого рода этносоциальной общности, безусловно, является ее численность. Вместе с тем, именно численность остается на сегодня одной из наиболее трудноизмеримых характеристик китайских мигрантов. Отсутствие сколько-нибудь полной и надежной статистики пребывания граждан КНР на РДВ дает возможность определять их численность только оценочно. Так, по оценкам исследователей, на 2000 г. численность одновременно находящихся в регионе китайцев составляла не менее 80 тыс.
чел. [1, с. 10]. К весне 2007 г., по данным Ассоциации китайских граждан г. Владивостока, этот показатель составлял не менее 200 тыс. чел. [14, с. 150]. На лето 2010 г. количество граждан КНР в регионе оценивалось уже примерно в 300 тыс. чел. [11, с. 390].
Приведенные цифры, казалось бы, демонстрируют четкую тенденцию к устойчивому и достаточно быстрому росту общности китайских мигрантов. Однако, если сравнить эти данные с оценками того же параметра для периода 90-х гг., то его динамика оказывается не столь однозначной. Так, на 1993 г. количество единовременно пребывающих на РДВ китайцев оценивалось в 100 тыс. чел., а на 1996 г. - примерно в 200 тыс. чел. [2, с. 97 - 98; 9, с. 81]. Таким образом, численность китайских мигрантов на протяжении последних двух десятилетий была подвержена значительным колебаниям, обусловленным как состоянием дальневосточной экономики (региональных рынков товаров и труда), так и в особенности миграционной политикой российских властей. Исходя из этого, тенденцию быстрого численного роста китайской иммиграции на РДВ в 2000-е гг. скорее следует воспринимать как во многом восстановительную и временную, не подлежащую прямому продолжению (экстраполяции) в будущее.
Кардинальных изменений в 2000-е гг. не произошло и в географической структуре китайского присутствия в регионе. На сегодня выходцы из Китая проживают почти во всех (кроме Чукотского автономного округа) дальневосточных субъектах РФ. При этом, в приграничных субъектах (ЕАО, Хабаровский край, Амурская область, Приморский край) их постоянное пребывание фиксируется и в сельской местности, где численность мигрантов по сравнению с 90-ми гг., судя по всему, выросла [16, с. 78, 82
- 91; 20, с. 25 - 26]. Однако основными местами концентрации китайских мигрантов по-прежнему остаются несколько важнейших экономических и демографических центров региона (Владивосток, Уссурийск, Благовещенск, Хабаровск, Биробиджан). В отличие от дореволюционного периода в этих городах в настоящее время не существует районов сплошного этнического заселения - т.н. «китайских кварталов». Тем не менее, как отмечают многие исследователи, процесс «чайнатаунизации» в городской среде происходит на более локальном уровне: китайцами компактно заселяются дома (гостиницы, общежития), пространственно тяготеющие к активно используемым ими (принадлежащим им) объектам экономической и социокультурной инфраструктуры - рынкам, ресторанам, кафе, магазинам и т.п. [5, с. 183 - 184; 6, с. 101 - 106].
Таким образом, доступные данные не дают оснований говорить об интенсивном количественном росте и расселении китайских мигрантов на территории РДВ в последнее двадцатилетие. Однако, они свидетельствуют о том, что этот период в регионе сложилась достаточно многочисленная (постоянно включавшая в себя не менее нескольких десятков тысяч человек) общность китайских мигрантов, большая часть представителей которой сконцентрирована в крупнейших городских поселениях РДВ.
Значительная численность и географическая компактность являются необходимыми предпосылками для трансформации «текучей» дисперсной группы мигрантов в устойчивую диаспору. Однако оценить степень такой устойчивости можно лишь на основе информации о «внутренних» параметрах изучаемой общности, о ее составе и структуре. Информацию об
этих параметрах содержат результаты социологических обследований китайских мигрантов, неоднократно проводившихся в городах Дальнего Востока во второй половине 1990-х - 2000-х гг.
Следует отметить, что ценность результатов всех проводившихся опросов существенно снижается невозможностью построения достаточно репрезентативных выборок в условиях высокой неопределенности численности и состава изучаемой генеральной совокупности. Тем не менее, на сегодня выборочные опросы служат практически единственным источником данных по рассматриваемым параметрам китайских мигрантов.
Другой важной проблемой, осложняющей использование опросных данных, являются различия в методиках их получения, включая выбор целевых социальных групп мигрантов, организацию их обследования и формулировки самих вопросов. Для обеспечения сопоставимости статистических показателей, я ограничусь рассмотрением результатов четырех опросов, проводившихся в период с 2004 по 2007 гг. в основном в пределах крупных городов региона (Благовещенск, Владивосток, Хабаровск, Уссурийск), охватывавших такие группы мигрантов как коммерсанты (торговцы), служащие и студенты, и включавших аналогично сформулированные вопросы. К ним относятся обследования, проведенные под руководством А.П. Забияко и РА. Кобызова (2004 г.), Е. Загребнова (2005 - 2006 гг.), П.П. Ляха (2006 - 2007 гг.) и А.Г. Ларина (2007 г.)1.
Наиболее непосредственное отношение к оценке степени устойчивости общности китайских мигрантов на РДВ имеют вопросы обследований, касавшиеся длительности проживания респондентов в регионе. Согласно ответам, полученным в ходе указанных выше опросов2, значительная доля обследованных китайских мигрантов - от 11 до 23% - проживает в России уже свыше 5 лет [6, с. 369; 14, с. 170]. Следует отметить, что эта часть мигрантов имеет хороший потенциал роста: как показывают те же опросы, от 27 до 39% выходцев из КНР хотели бы жить в России постоянно [6, с. 357; 14, с. 195 - 196; 22, с. 102]. Кроме того, важными косвенными показателями стремления мигрантов к длительному пребыванию на российской территории служат их половой состав и семейное положение. По результатам опроса А.П. Забияко и РА. Кобызова, доля мужчин среди китайских мигрантов составляет около 60% [6, с. 103]. Такие же данные - 60% лиц мужского и 40% женского пола - но объединяющие респондентов из городов Дальнего Востока и из Москвы, приводятся А.Г. Лариным [14. с. 164]. По сообщению Е. Загребнова, 78% опрошенных китайцев проживают в России со своей женой (мужем) [7, с. 262 - 263].
При всей своей небезупречности, приведенные цифры существенно отличаются от результатов измерения тех же параметров, которые были получены в ходе опросов 90-х гг. Как отмечают исследователи, вплоть до конца 90-х гг. доля женщин и соответственно количество семейных пар среди китайских мигрантов на РДВ были незначительны. Так, например, по данным опроса 1995 г., до 90% находившихся в городах юга региона
1 Далее для краткости опросы будут обозначаться фамилиями их руководителей (инициаторов).
2 Использовались только сопоставимые данные, приведенные в соответствующих публикациях.
китайцев составляли мужчины [15, с. 404 - 405].
Большой интерес для изучения процессов диаспоризации общностей мигрантов представляет информация о динамике их естественного воспроизводства. К сожалению, мне не удалось обнаружить опросных или иных статистических данных, которые позволили бы оценить численность детей китайских мигрантов, проживающих с ними, и в т.ч. родившихся на территории России. Существующая информация по этому вопросу имеет, как правило, очень общий или косвенный характер. Так, по сведениям Министерства образования и науки РФ, на 2011 г. в дальневосточных вузах обучалось не менее 20001 китайских студентов [19]. Есть основания полагать, что значительная часть из этих студентов являются детьми проживающих в регионе мигрантов из КНР. В частности, согласно результатам обследования Е. Загребнова, в российских вузах обучаются дети 84% опрошенных китайских коммерсантов [7, с. 263]. Очевидно, что эта цифра вряд ли может считаться репрезентативной для всех китайских мигрантов (и даже для всех китайских торговцев) в регионе. Тем не менее, недооценивать масштабы этого явления в крупнейших городах РДВ также не следует: например, из 408 китайских студентов, учившихся в 2008 г. в вузах Благовещенска, большинство были детьми китайских коммерсантов, работающих в Амурской области [8, с. 232]. Судя по сообщениям СМИ, со своими родителями на территории региона проживает (и обучается в российских школах) и определенное количество детей младшей возрастной группы [12]. Таким образом, процессы естественного и особенно социокультурного воспроизводства общности китайских мигрантов на РДВ, будучи еще далеко не сопоставимыми по своей значимости с ее трансграничными связями, уже вполне заметны для внешних наблюдателей.
Говоря о степени сохранения китайскими мигрантами в регионе своего этнокультурного своеобразия, следует отметить, что, по мнению большинства исследователей, для данной общности характерна высокая обособленность от окружающего общества, склонность к самоизоляции [6, с. 101
- 102; 7, с. 273 - 274; 8, с. 36 - 37]. Однако, насколько подобная установка присуща устойчивому ядру общности мигрантов, тем из них, кто имеет намерение проживать в России постоянно? Некоторую информацию об этом дают результаты опроса П.П. Ляха. В ходе этого обследования, из состава респондентов была выделена группа (38%) желающих остаться в России на постоянное жительство, которая в дальнейшем была подвергнута более детальному изучению. Как показали ответы респондентов указанной группы, 33% из них не знают русского языка вовсе или знают лишь «несколько необходимых слов» (свободно говорят или владеют в совершенстве - 28%), 44% совершенно не знакомы с российскими законами (знают их «достаточно хорошо» - 16%), 29% не знают «обычаев и традиций россиян» («знают многие» - 27%), 20% не общаются ни с кем из россиян (имеют российских друзей - 35%), 34% никогда не бывают в гостях у российских друзей и знакомых (бывают «довольно часто» - 24%) [22, с. 102 - 106]. Исходя из приведенных данных, можно сделать вывод о том, что установка на социальную, культурную и правовую обособленность от российского общества остается в целом преобладающей и среди той части китайских мигрантов,
1 Эта цифра, вероятно, существенно занижена. 86
которая ориентирована на постоянное закрепление в регионе.
Выявленную степень интенсивности не связанных напрямую с трудовой деятельностью социокультурных контактов мигрантов с россиянами было бы целесообразно сопоставить с интенсивностью их подобного же взаимодействия с соотечественниками, находящимися по другую сторону границы. В отсутствие специальных исследований, определенную информацию об этом можно почерпнуть из ответов китайских мигрантов (из дальневосточных городов и Москвы) на заданный в ходе обследования А.Г Ларина вопрос «Ваши связи через границу с другими мигрантами?» Отвечая на названный вопрос, 76% респондентов отметили значимость для них таких связей, причем 47% указали, что они отправились в Россию, получив обещания помощи от своих уже находившихся в нашей стране друзей, а 29% - что они сами посоветовали приехать в Россию своим друзьям или родственникам из Китая [14, с. 172].
Достаточно валидным показателем отношения китайских мигрантов к ассимиляции с коренным населением РДВ, на мой взгляд, может служить также количество случаев принятия ими российского гражданства1. На протяжении последних десятилетий такие случаи были очень редки. Так, в Амурской области с 1991 по 2008 гг. китайское гражданство на статус гражданина РФ поменяли лишь 26 чел. [4, с. 247]. Большую, но также довольно низкую заинтересованность мигрантов из КНР в приобретении российского гражданства фиксируют и результаты опросов: по данным А.Г. Ларина, подобное желание выразили только 9% из опрошенных на РДВ китайцев [14, с. 196].
Как ни странно, но к числу труднодоступных для изучения параметров общности китайских мигрантов в регионе принадлежит и уровень ее институализации. Как отмечают многие авторы, для находящихся на РДВ китайцев характерно наличие разного рода неформальных объединений (общин, цехов, землячеств), выполняющих не только экономические функции, но и зачастую организующих социокультурную жизнь мигрантов, а также обеспечивающих их взаимодействие с представителями российского государства. Подобные же дополнительные непрофильные обязанности нередко возлагают на себя и официально зарегистрированные китайские фирмы и компании [6, с. 101 - 104; 7, с. 264].
Однако ввиду неформального и неспециализированного характера, локального масштаба своей деятельности такого рода организации не способны полноценно исполнять роль институционального каркаса диаспоры. Этим каркасом могут служить лишь достаточно крупные и публичные, т.е. работающие в рамках российского правового поля, институты, целенаправленно создаваемые китайскими мигрантами для регулирования отношений внутри своей общности и между ней и принимающим обществом.
Судя по научным публикациям и сообщениям средств массовой информации, в течение 1990-х - 2000-х гг. на РДВ существовало около двух десятков зарегистрированных организаций, защищавших права и интересы китайских мигрантов. Точнее охарактеризовать количественную динамику подобных организаций крайне трудно, что связано с обычной непро-
1 С этой точки зрения показатель частоты межэтнических браков обладает, по моему мнению, значительно меньшей однозначностью.
должительностью их существования и нерегулярностью взаимодействия с контролирующими органами. Тем не менее, на сегодня организации китайских мигрантов городского или краевого (областного) уровня есть во многих дальневосточных субъектах РФ. Так, во Владивостоке с 2006 г. действует «Ассоциация китайских предпринимателей Приморья» [18].
Деятельность организаций, объединяющих живущих на РДВ китайцев, в целом мало заметна в информационном пространстве. Однако по сравнению с 90-ми гг. ХХ в. с начала 2000-х гг. частота упоминаний о ней в региональных СМИ определенно возрастает. При этом, поводами для таких упоминаний, как правило, являются различные благотворительные акции китайских организаций, направленные на помощь российским пенсионерам, инвалидам, студентам, изучающим китайский язык и т.д. Достаточно обычной практикой в последние годы стали встречи руководства китайских организаций с представителями местных властей. Такие контакты нередко происходят при участии и содействии Генерального консульства КНР в Хабаровске [10; 17; 21]. Генеральное консульство КНР и его отделения, судя по всему, не только обеспечивают дипломатическую поддержку инициатив отдельных объединений китайских мигрантов на РДВ, но и выполняют в их отношении функции координирующего центра. Тем не менее, говорить о какой-либо институциональной интегрированности общности китайских мигрантов, ее общественно-политической субъект-ности на уровне дальневосточного региона в целом на сегодняшний день было бы преждевременным.
Проведенное исследование позволяет сделать вывод о том, что к концу 2000-х гг. в составе дисперсной группы пребывающих на РДВ китайских мигрантов сформировалась достаточно хорошо различимая категория лиц, избравших для себя стратегию укоренения в регионе. В эту категорию можно включить не менее 20% от находящихся на РДВ китайских коммерсантов, служащих и студентов, т.е. той части мигрантов, которая, как правило, является непосредственным объектом опросных обследований1. В пределах устойчивого ядра мигрантов из КНР доля тех, кто ориентирован на натурализацию и, в конечном счете, ассимиляцию с коренным населением страны, по-видимому, не превышает 10%. Таким образом, подавляющее большинство названной категории китайцев привержено стратегии коллективной адаптации в принимающем обществе, которая предполагает установление прочных связей между самими мигрантами и подержание их интенсивных контактов со страною исхода. Иными словами, эти китайские мигранты могут считаться участниками процесса диаспоризации. На сегодняшний день данный процесс еще не завершен. На мой взгляд, трансформации части общности китайских мигрантов на РДВ в полноценную диаспору пока препятствуют два обстоятельства: незначительная роль, которую в ее пополнении играет естественное воспроизводство, а также нестабильность и отсутствие целостности ее институционального каркаса. Однако, при сохранении нынешних тенденций в становлении китайской диаспоры в регионе, эти препятствия могут быть преодолены уже в течение ближайшего десятилетия.
1 Промышленные и сельскохозяйственные рабочие, как более подвижная и труднодоступная часть китайских мигрантов, участвуют в обследованиях значительно меньше.
В научной литературе встречаются и утверждения о том, что растущий иммиграционный поток способен привести к появлению в России в середине XXI в. многомиллионного китайского национального меньшинства и даже к превращению китайских мигрантов во «вторую по численности национальную группу» страны [3, с. 69 - 70]. Безусловно, в отдаленной перспективе этот сценарий не может быть исключен. Вместе с тем, хотелось бы подчеркнуть, что такое долгосрочное прогнозирование (само по себе очень рискованное) не должно осуществляться в рамках только одного демографического, а тем более статистико-демографического, подхода. Формирование столь сложных общностей, каковыми являются национальные меньшинства, состоит как из количественных, так и из качественных, структурных изменений. Именно поэтому любые подобные прогнозы следует строить на основе внимательного изучения более актуального, разворачивающегося уже сегодня процесса перестройки внутренней - демографической, социальной, культурной, политической - структуры общности китайских мигрантов, который лучше всего может быть описан понятием «диаспоризация».
ЛИТЕРАТУРА
1. Безруков И.С., Горбенкова Е.В. Перспективы использования азиатской рабочей силы в экономике Дальнего Востока России. Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2006. 208 с.
2. Витковская Г., Зайончковская Ж. Новая столыпинская политика на Дальнем Востоке России // Перспективы Дальневосточного региона: межстрано-вые взаимодействия. М.: Гендальф, 1999. С. 80 - 120.
3. Гельбрас В. Китайский фактор внутренней и внешней политики России // Перспективы Дальневосточного региона: межстрановые взаимодействия. М.: Гендальф, 1999. С. 43 - 73.
4. Геополитический потенциал трансграничного сотрудничества стран Азиатско-Тихоокеанского региона / Науч. ред. А.Б. Волынчук. Владивосток.
2010. 626 с.
5. Дятлов В.И. Китайские мигранты в современной России: практики взаимной адаптации // Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте: политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток, 2008. С. 180 - 185.
6. Забияко А.П., Кобызов РА., Понкратова Л.А. Русские и китайцы: этно-миграционные процессы на Дальнем Востоке. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2009. 412 с.
7. Загребнов Е. Экономическая организация китайской миграции на российский Дальний Восток после распада СССР // Прогносис. 2007. №1. С. 252 -277.
8. Интеграция экономических мигрантов в регионах России. Формальные и неформальные практики / Науч. ред. Н.П. Рыжовой. Иркутск, 2009. С. 264.
9. Карлусов В., Кудин А. Китайское присутствие на российском Дальнем Востоке: историко-экономический анализ // Проблемы Дальнего Востока. 2002. № 5. С. 76 - 87.
10. Китайские бизнесмены Владивостока хотят поздравить наших ветеранов // VI. ги. 20.04.2009. иЯЬ: http://news.vl.ru/vlad/2009/04/20/kitajcy/ [Цата обращения: 8.05.2011 г.]
11. Киреев А.А. Дальневосточная граница России: тенденции формирования и функционирования (вторая половина XIX - начало XXI вв.). Владивосток,
2011. 474 с.
12. Китайские дети во Владивостоке заговорят по-русски // PrimaMedia.ru. 9.03.2011. URL: http://primamedia.m/news/show.php?id=148735&printmode=1 [Цата обращения: 8.09.2011 г.]
13. Кондратьева Т.С. Диаспоры в современном мире: эволюция явления и понятия // Заграница. URL: http://world.lib.ru/k/kim_german_nikolaewich/2020. shtml [Цата обращения: 19.09.2011 г.]
14. Ларин А.Г. Китайские мигранты в России. История и современность. М.: Восточная книга, 2009. 512 с.
15. Ларин В.Л. В тени проснувшегося дракона: Российско-китайские отношения на рубеже ХХ - XXI вв. Владивосток: Дальнаука, 2006. 424 с.
16. Мотрич Е.Л. Трансформация миграционных связей Дальнего Востока России со странами ближнего и дальнего зарубежья // Пространственная экономика. 2010. №2. С. 74 - 95.
17. Национальные диаспоры Владивостока активизируют участие в общественной жизни города // РИА Восток Медиа 18.09. 2009. URL: http:// vostokmedia.com/n55439.html [Дата обращения: 10.10.2011 г.]
18. Национальные и интернациональные организации // Гражданское общество. Виртуальный центр поддержки НКО Приморского края [сайт]. URL: http://www.nkopk.ru/katalog-nko/vladivostok/natsionalnye-i-internatsionalnye-organizatsii/ [Дата обращения: 10.10.2011 г.]
19. Реморенко И. Россия планирует расширить программу государственной поддержки обучения китайских студентов // Женьминь жибао он-лайн. Русский язык. 23.09. 2011. URL: http://russian.people.com.cn/31516/7603137.html [Дата обращения: 10.10.2011 г.]
20. Романовская Е.С. Роль внешней миграции на Дальнем Востоке, 2009 // Сервис Plus. 2009. №3. С. 21 - 28.
21. Стипендиальный фонд учредила Ассоциация китайских предпринимателей Приморского края ООО «ХуаЛянь» в Институте Конфуция ДВФУ// DV-Brand.ru 13.09.2011 URL: http://www.dv-reclama.ru/dvbussines/obrazovanie/ detail.php?blog=dvfu&post_id=10651 [Дата обращения: 10.10.2011 г.]
22. Строева Г.Н. Стратегии адаптации трудовых мигрантов из Китая // Власть и управление на Дальнем Востоке России. 2007. №4. С. 101 - 108.
Kireev A.A.
Diasporisation of the Chinese migrants on the territory of Russian Far East
Article represents attempt of ethnosocial typology of contemporary Chinese presence on the territory of the Russian Far East. Basing on preliminary formulated features of diaspora, the author estimates how a generality of the Chinese migrants existing today in given region is conformed to them.
Key words: diaspora, the Chinese migrants, China, Russia, Russian Far East, ethnosocial processes
