Дело Якова Лиманского Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ

Александр Симонов Анатолий Симонов Сергей Карпенко

ДЕЛО ЯКОВА ЛИМАНСКОГО

Очерк этот - о человеке редкой судьбы. Очень редкой. Арестованный в 1937-м органами госбезопасности и обвиненный в «организации антисоветской вредительской группы», он не дал себя сломить. После года следствия и тюремного заключения военный трибунал признал его невиновным. Выйти победителем ему помогли стойкость, убежденность в своей правоте, жизненный опыт, образованность. Он не только свою жизнь сохранил и вернул себе свободу -спас от расстрела и своих подчиненных.

Его имя - Яков Тимофеевич Лиманский.

Очерк - художественно-документальный. Написан по материалам сохранившегося следственного дела, неопубликованным воспоминаниям его дочери, документам Российского государственного военного архива, Центрального архива Министерства обороны, Государственного архива Астраханской области, Государственного архива Саратовской области и Государственного архива новейшей истории Саратовской области.

* * *

Глухой ноябрьской ночью от Балашовского районного отдела НКВД отъехал автофургон, обитый крашеной жестью. Тяжело одолев семь с лишком километров расквашенной дождями грунтовки, в четвертом часу он добрался до центральной усадьбы Сельскохозяйственной исправительно-трудовой колонии № 1. Подкатил поближе к стоящим особняком, на голом месте, одноэтажным служебным домикам начсостава.

Из кабины выпрыгнул, хлопнув дверцей, высокий молодой человек в черной кожаной куртке и сине-красной фуражке. К нему уже спешил, путаясь в полах шинели, начальник оперативной части колонии Каверин. Ждал, как было приказано, - прилег одетым. Выскочил из своего домика, едва услышал тарахтенье мотора.

- Здравия желаю, товарищ Барышев. Как доехали?

- Лиманский где?

- На квартире у себя.

- Живо к дежурному...

-Есть!

Козырнув, Каверин торопливо пошагал к контрольно-пропускному пункту в «зону». В напоминаниях не нуждался: задача его - вызвать начальника караула, а затем пройти в контору, к дежу рному по колонии, и остаться с ним рядом, у телефона. Обоих предупредить: на центральную усадьбу прибыла опергруппа и проводит чекистское мероприятие, караульным стоять на своих постах, случится шум какой - разберутся без них. Впрочем, был уверен, обойдется без шума: сержант госбезопасности Барышев хоть и молод, а дело свое знает.

Крепко держа винтовки с примкнутыми штыками, из автофургона поспры-гивали трое бойцов. В длиннополых шинелях с малиновыми петлицами внутренней охраны НКВД. Без команды устремились за старшим опергруппы.

По знакомым ступенькам Барышев легко взошел на узкую летнюю террасу, освещенную электрической лампочкой. Эго был дом начальника колонии. Постучал требовательно. Сноровисто расстегнул кобуру и планшет...

Начальник колонии Лиманский быстро поднялся с кровати. К ночным стукам в дверь привык за свою жизнь. Но этот стук - особый... Холодом обдало: пришла беда - отворяй... Набросил шинель поверх нательной рубахи. Зажег свет в столовой. Не спрашивая, откинул крючок. Увидел Барышева - все понял прежде, чем услышал:

- Гражданин Лиманский Яков Тимофеевич! Вы арестованы! Вот постановление.

Сердце оборвалось. Попытался хоть мельком глянуть на постановление об аресте и обыске - не успел.

Торопливо засовывая бумагу в планшет, Барышев шагнул внутрь. Начальника колонии - теперь уже бывшего - не то чтобы отстранил, а скорее обошел.

Расположение комнат и дверей он знал. Эта, длинная, - и столовая, и кухня. Слева, у самого окна, - обеденный стол. У противоположной стены - сундук. На столе - аппарат полевого телефона, провод протянут к дежурному. Одна дверь ведет в спальню, другая - в «залу». Обе нараспашку. Заслонка и дверца печи закрыты. Сожженной бумагой не пахнет. Печь остыла, и в доме, отметил машинально, не слишком-то тепло, а ведь не май месяц на дворе.

Прошел в темную «залу», щелкнул выключателем. За ним, подталкивая арестованного, двинулись двое бойцов. Третий захлопнул за собой входную дверь. Загородив проем, стянул винтовку с плеча, передернул затвор, поставил «к ноге»

- Партийные и служебные документы предлагаю сдать! - высокий голос Барышева грозно звенел металлом. - Оружие в доме есть? Боеприпасы? Запрещенная литература? Предлагаю все сдать!

Какое и где тут оружие, Барышев знал и без хозяина. В «зале» - железная кровать, где спит семилетняя дочь Лиманского, этажерка с книгами, тумбочка, на ней - патефон. Дверь в спальню приоткрыта. Там, кроме широкой железной кровати, - еще две тумбочки и сундук. На стене - охотничье ружье.

Распахнул дверь, заглянул.

- Вставайте и одевайтесь! - велел жене арестованного. - Электричество включите. И поживее! Возьмите ребенка.

Девочка уже проснулась, оторвала голову от подушки, протирала глаза кулачками.

Молодая женщина, поправляя платье, вышла поспешно. Коротко стриженые темно-русые волосы спутаны. Карие глаза распахнуты, потемнели до черноты от испуга. Руки судорожно сомкнулись, прикрыв рот.

- Анна, успокойся... - Лиманский неимоверным усилием воли придал голосу уверенности. - Товарищи разберутся...

- Разберемся, конечно... - процедил Барышев, входя в спальню. - Документы давайте сюда!

Кивком указал бойцу на охотничье ружье, висящее на беленой стене рядом с портретами Ленина и Сталина. Пока тот снимал ружье и проверял, заряжено ли оно, Барышев следил, как Лиманский достает из нагрудного кармана гимнастерки документы. Дрожи в руках не заметил. Забирая у арестованного партбилет и спецпропуск в Управление НКВД по Саратовской области, отвел взгляд в сторону.

Зло сорвал со спинки стула гимнастерку. Один за другим отодрал от петлиц латунные «кубики»... Из защитных шаровар выдернул ремень, застегнул мотню и рванул - жестяные пуговицы полетели во все стороны. Ремни с портупеей передал бойцу.

- Шинель давайте!

С той же злостью пообрывал «кубики» с петлиц шинели.

Гимнастерку и шаровары, лишенные воинского вида и достоинства, швырнул в руки Лиманскому.

- Одевайтесь.

Одевался Лиманский неспешно. Первое ошеломление схлынуло. Взял себя в руки, подавил страх, униженность. Движения его обрели обычную четкость и уверенность. Нужно справиться и со стыдом. Но опозоренное командирское обмундирование - сущая мелочь по сравнению с угрозой смерти. Мысль, что такое может случиться, допускал. И вот оно - случилось. Пришло самое страшное в его 40-летней жизни. Страшнее артобстрелов и газовых атак германцев, страшнее прорывов уральских белоказаков и польских улан, страшнее недорода и голода, страшнее обвинений в «правом уклоне» и исключения из партии... Теперь нужно собрать в кулак волю, нервы, разум. Начинается самый главный бой в его жизни - за саму жизнь. И за будущее дочери и жены - самых близких людей, кого роднее нет у него на всем белом свете.

Женщина, взяв сонную девочку на руки, прислонилась к стене. Ее заколотил озноб. Дрожащим голосом попросила разрешения пройти к вешалке и взять пальто.

- Ничего, перетерпите! - отрезал Барышев. - Не на Соловках еще...

Пышущий праведной суровостью, он посбрасывал все с кроватей на пол -

сначала с родительской, потом детской. Сам прощупал пуховые подушки и перины, ватные одеяла.

Из тумбочек повыкидывал разную мелочь, белье, патефонные пластинки. Перебрал все, ничего не пропустил.

Принялся за сундуки.

Стоящий в спальне оказался наполовину заполнен одеждой. На самом дне, под овчинным полушубком, лежала жестяная, ярко раскрашенная коробка из-под конфет, крест накрест перетянутая бечевкой. В ней обнаружились 24 патрона к ружью и с полфунта пороха. Одежду Барышев разворошил на полу. Тщательно осмотрел ее и прощупал, карманы вывернул. Комнату наполнил муторный запах нафталина.

В другом сундуке, в столовой, хранились продукты. Чертыхаясь, Барышев на пару с бойцом перевернул его на бок. На пол вывалились бумажные кульки. Из них посыпались наколотые желтоватые куски сахара, соль, мука, макароны, пшено, манка, сухофрукты. Покатились старые водочные бутылки с подсолнечным маслом и уксусом.

Осмотрев одежду на вешалке, Барышев разрешил жене арестованного:

- Можете одеть пальто.

Очередь дошла до этажерки - до книг, тетрадок, альбома с фотографиями, пачки писем, туго перевязанной ленточкой. После просмотра все летело на пол... Среди книг Барышеву попалась тоненькая брошюра - резолюция июньской областной партконференции со стенограммой выступления первого секретаря Саратовского обкома ВКП(б) Криницкого.

- Вам не известно разве, что Криницкий разоблачен как враг народа?! И уже расстрелян...

Бойцы внутренней охраны НКВД - крепкие деревенские парни с грубыми, обветренными лицами - были хорошо обучены и набрались уже опыта. Успевали и ко всему сказанному прислушиваться, и за арестованным с его женой присматривать, и все окна с дверями держать под наблюдением. Сиганет враг народа в окно, сбежит, сволочь, - их самих к стенке поставят. Ценная вещь какая пропадет, часы там наручные или деньги, - тоже трибунал. Хотя в этом доме ценностями и не пахнет. Одежды мало и вся простая. Мебель - казенная. На всем - кроме разве этажерки и патефона - овальные жестяные бирки с инвентарными номерами.

Лиманский стоял у оголенной детской кровати, слегка держась за блестящую никелированную спинку. Намертво сцепил зубы. «Эго какая-то ошибка», «это недоразумение», «я, товарищи, честный работник», «предан всей душой нашей партии» - такие благоглупости теперь ничего, кроме вреда, не принесут. Всем известно: органы не ошибаются. Дважды пронзительно, требовательно глянул жене в глаза - та поняла и тоже молчала. Присев на стул, посадила задремавшую девочку на колени, прижала к груди. Зябко кутаясь в накинутое на плечи пальто, старалась прикрыть ее полой.

За тем, как проводится обыск, Лиманский наблюдал внимательно. Уж кто-кто, а он-то эти порядки знает... Суровость Барышева вдруг показалась ему напускной, наигранной. Если так - рассчитана она, конечно, на рядовых бойцов.

Начальство наверняка потом расспросит их, а то и рапорт написать прикажет, как старший опергруппы произвел арест и обыск. Что говорил, как вел себя? Не заметно ли было каких признаков сговора между ним и арестованным врагом народа?..

Странная мысль неожиданно пришла ему в голову. Нелепая совершенно -отогнал ее, отмахнулся. Но она вернулась и засела крепко. А почему именно ночью Барышев решил арестовать его?.. Ведь куда сподручнее было бы среди бела дня заявиться с опергруппой прямо в его служебный кабинет, на глазах у всех. Унизить, взять на испуг, не тратить время на обыск, сразу начать «колоть», по горячему выбить признание... Нет, пришел на квартиру, до общего подъема. И понятых не взял - установленный порядок нарушил... За четырьмя ближайшими его помощниками, месяц почти назад, приехал засветло. Первым делом поставил в известность его, начальника колонии. Аресты и обыски произвел в присутствии понятых - служащих конторы. А сейчас кого бы он мог взять? Только дежурного да кого-то из караульных. Что, не захотел унижать его перед подчиненными?.. В носильных вещах самолично копался. Каждую книжку, каяедую тетрадку перетряхнул, фотографии все пересмотрел. Теперь вот письма перебирает, обратные адреса перечитывает. Излишне усердно... Ясно же и без обыска: нет у него дома ничего запрещенного, никакого «компромата». Просто быть не может! Даже брошюра эта с материалами партконференции - никакая не улика, ничего она не доказывает... Что Криницкий расстрелян уже - новость. Барышев мог бы и попридержать язык...

Забрав несколько писем, остальные Барышев небрежно кинул себе под ноги.

Обыск занял меньше часа.

Прощание было коротким, без слов. Девочка спросонья так и не поняла, что произошло. Женщина оцепенела: мужа ее арестовали и уводят. Быть может, навсегда. Сжав до боли зубы, держалась из последних сил...

Первым размашисто шагал к автофургону боец. На плечо, рядом со своей трехлинейкой, он повесил охотничье ружье арестованного. Другой, следом, нес наволочку, в которую увязали прочие конфискованные вещи. За ним, придерживая руками шаровары, - Лиманский. В шинели нараспашку, без фуражки. Чуть не уперев ему в спину штык, его конвоировал третий боец. Шествие замыкал Барышев.

Шофер засуетился, резко крутанул ключом - мотор затарахтел, застучал.

Над колонией вставал мутный сырой рассвет воскресного дня 21 ноября 1937-го...

* * *

Крестьянский род Лиманских ведет начало из Малороссии, из-под Полтавы.

В середине XVIII в., при императрице Елизавете Петровне, русское правительство для вывоза соли с озера Эльтон и заселения необжитых степных просторов Заволжья стало зазывать малороссов. Позже, при Екатерине Великой,

кроме малороссов и великороссов, вербовали и завозили из-за границы немцев, молокан и раскольников, бежавших из России. Каждой семье обеспечивали бесплатный проезд, давали подъемные деньги. Наделяли землей. На много лет освобождали от налогов и воинской повинности. Сулили и другие льготы.

Переселенцы из Малороссии и черноземных губерний Великороссии ехали без особой охоты - от беспросветной нуяеды, из-за губительного малоземелья.

Большая семья Лиманских приехала из-под Полтавы уже при Николае I. Вместе со своими земляками осваивали нетронутые сохой равнинные просторы огромного Новоузенскош уезда. Поселение свое назвали Полтавкой. Вслед за ними из отчих мест прибыли другие переселенцы. И тоже Полтавку основали. Оттого первую стали именовать Старой Полтавкой. Кто-то не выдерживал - возвращался в Малороссию. Оставшиеся приспосабливались к новым, куда более суровым условиям, проявив коренные черты малороссийского характера - хозяйственность, упрямство, жизнестойкость. Сохраняли и язык свой певучий, и красочную одежду, и многовековые обычаи.

Один из Лиманских, правда, «начудыв»: взял да и женился на цыганке. Ее черты лица, смуглый цвет кожи, черные волосы, густые и волнистые, передались потомкам.

Родился Яков, сын Тимофея, 6 октября 1896-го. На его внешности цыганская кровь сказалась слабо: лишь пышной черной шевелюрой да смуглой кожей. А вот старшая сестра Мария и младшие, Петр и Василиса, пошли в прабабку.

Их беззаботное озорное детство оборвалось весной 1906-го. В те годы в Среднем и Нижнем Поволжье, как и в других «лихорадочных» местностях Российской империи, свирепствовала малярия. От нее-то и умели сразу оба родителя - Тимофей Павлович Лиманский и Евдокия Денисовна, в девичестве Чумакова.

Сирот взял на воспитание младший брат Тимофея - Федор Павлович. Марию сразу приставили к домашнему хозяйству. 9-летний Яков сам вызвался помогать дяде в поле. Три года спустя вместе с подросшим Петром начали батрачить на богатых односельчан. Сеяли пшеницу и рожь, сажали картофель.

И отец покойный, и в семье дяди Федора, и многие из соседей обыкновенно говорили на малороссийской «мове». В сельском народном училище Якова обучили великорусскому языку - читать и писать. Занятия шли прерывисто, с поздней осени до ранней весны, когда не было полевых работ. Из предметов нравились ему арифметика и география. А больше всего полюбил читать. На уроках Закона Божьего клал книжку на колени и забывал обо всем... Не раз батюшка хватал его за ухо, вытягивал из-за парты и выставлял за дверь. В небольшой училищной библиотеке были не только учебники, но и рекомендованные Министерством народного просвещения книги - сочинения Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского...

Семья Федора Лиманского росла. В 1913-м родился мальчик. В память о старшем брате назвали Тимофеем. Мария, почти уже невеста, и Василиса нянчили его. Яков, как ни уставал от работы, всегда находил время повозиться с малышом, игрушки ему мастерил.

* * *

Война с Германией разразилась нежданно-негаданно. Грянула мобилизация. Старая Полтавка, вместе со всей российской деревней, на глазах превращалась в бабье царство.

В начале 1915-го Николай II призвал в армию новобранцев в возрасте 21-го года. Кому исполнилось 18 лет, положенные по закону, спешили жениться до призыва, оставить ребенка: кто ж его знает, случится ли живым и здоровым с войны вернуться... Ведь забрить в любой день могли: армия отступала, несла страшные потери. Земская почта исправно доставляла с фронта извещения: «пал смертью храбрых за Веру, Царя и Отечество». С подвернутыми штанинами, на костылях, или с пустыми рукавами возвращались домой калеки. От их рассказов кровь стыла в жилах. А войне конца-краю не видать.

У Якова была и другая причина поспешить с женитьбой: в семье дяди Федора жили дружно, но не терпелось уйти на самостоятельные хлеба.

Обвенчавшись с «дивчыной» с соседней улицы - Варварой ее звали, - получил Яков, как положено, от сельского общества земельный надел. Переселился в родительский дом, изрядно обветшавший. Не только жениться и стать хозяином успел, но и новорожденного сына взять на руки. Назвали Иваном.

Трудился Яков на своем наделе истово. А война свое дело делала: чем дальше - тем сильнее разоряла страну. Особенно деревню: рабочих рук все меньше, урожаи падали, а цены на сельхозорудия и все промтовары, нужные земледельцу, росли неумолимо. Ничего не оставалось Якову, как наняться в работники к дяде Николаю, брату покойной матери, - на его паровую мельницу. Работал до седьмого пота, весь в муке по самую шевелюру. К мельничному делу заодно присматривался. А сам крепко надеялся на хорошую погоду весной и летом 1916-го, на высокий урожай... Но в начале года пришлось оставить все - и надежды, и землю, и дом, и молодую жену с младенцем: царь призвал новобранцев сразу двух возрастов - 19- и 20-летних.

В уездном по воинским делам присутствии, что ведало призывом.

Яков Лиманский

Саратов, 1916 г.

его проверили на грамотность, знание арифметики и сметливость. Остались довольны. И направили в 4-ю запасную артиллерийскую бригаду.

Бригада стояла в Саратове. На Ильинской площади, перед казармой, новобранцы занимались строевой подготовкой. Уставы конспектировали и заучивали наизусть. Овладевали прицельными приборами.

Осваивали материальную часть орудий. И в учебе, и в дисциплине, и во внешнем виде Яков был «справный солдат». Офицеры отличали его за расторопность и смекалку.

Когда пришло время практических занятий -ставили батарею на высоком берегу Волги и наводили на разные точки противоположного берега, а то и на проплывающие баржи, плоты. В такие минуты Яков представлял: где-то там далеко, за Волгой, в степи, - его родное село. Там ждут его жена и сын. Ждет земля. Хоть и не своя, но другой нет... Дело, однако, не забывал. Проверив точность наводки, командиры хвалили его.

Прошло несколько месяцев, обучение закончилось. Назначили его младшим фейерверкером (орудийный начальник, он же наводчик) в одну из батарей формируемой 117-й артиллерийской бригады, вошедшую затем в 117-ю пехотную дивизию. В начале июня дивизию перебросили на Юго-Западный фронт. Яков участвовал в Брусиловском прорыве, в кровопролитных встречных боях с австро-венгерскими и германскими войсками в Галиции и в Карпатах. Воевал он, как и крестьянствовал, добросовестно. Орудийным расчетом командовал умело.

В 1917-м дивизия была переброшена на Западный фронт, во 2-ю армию.

Февральскую революцию Яков встретил радостно, как и вся многомиллионная солдатская масса: крестьяне в шинелях давно возненавидели «империа-

Яков Лиманский (первый ряд справа) с сослуживцами

Саратов, 1916 г.

диетическую бойню». На чем свет стоит кляли царя. Жаждали мира, земли и воли. Наслушавшись партийных ораторов, начитавшись газет, летом 1917-го он принял сторону большевиков, обещавших немедленно прекратить войну.

А еще - разделить все частновладельческие земли между крестьянами по справедливости.

После взятия большевиками власти в Петрограде, в ноябре, вместе с другими частями Западного фронта, перешедшими на сторону нового правительства - Совета народных комиссаров, - 117-я артб-ригада участвовала в окружении и взятии Ставки в Могилеве. Руководил операцией прапорщик Крыленко, назначенный Совнаркомом верховным главнокомандующим.

Овладев Ставкой, первый советский главковерх сформировал для ее охраны Особый отряд. В него была включена и батарея, в которой служил Яков.

Начались наконец-то мирные переговоры делегации Совнаркома с немцами в Брест-Литовске. Старая армия разваливалась. Считая ненавистную войну законченной, солдаты, прихватив свои винтовки, толпами покидали части и расходились, разъезжались по домам. Неудержимо тянуло в родные края и Якова - к жене и сыну, к обещанной земле.

В середине февраля 1918-го он демобилизовался.

Гражданская война отмерила Якову Лиманскому всего три месяца мирной жизни, домашнего уюта и хозяйственных забот. Дом, давно нуждавшийся в починке, ждал его крепких, умелых рук - не дождался.

Младший фейерверкер Яков Лиманский

В мае 1918-го, еще до восстания Чехословацкого корпуса, советские власти Новоузенского уезда объявили мобилизацию фронтовиков: защищаться от уральских казаков. На Уральскую область надвигался голод, однако Новоузенский Совет по приказу из Москвы отправлял хлеб в центральные губернии. А казакам, не признавшим власть Совнаркома, в хлебе отказал. Вот они и повадились совершать набеги на уезд - силой отбирать зерно.

Среди новоузенцев нашлось немало заколебавшихся, уклонившихся: «На-воевалися досыта, буде с нас!» Но пришлось все же делать выбор, чью сторону принять. Яков не колебался: Советскую власть нужно защищать. Многие из его земляков поступили иначе: выражаясь по-местному, «ушли в казаки».

Попал Яков в один из новоузенских полков.

Скоро лагерь противников Совнаркома пополнился восставшим Чехословацким корпусом и самарской Народной армией. В ответ из красных заволжских полков была создана 4-я армия Восточного фронта. К концу 1918-ш в нее входили 25-я стрелковая и пехотная Николаевская дивизии, а также Александро-Гайская бригада. В двух последних и воевали новоузенцы. Яков - в одной из артиллерийских батарей.

В начале весны 1919-го его батарея была включена в гаубичный дивизион 25-й Самарской стрелковой дивизии, которой с марта командовал бывший фельдфебель Чапаев.

В апреле Яков был легко ранен. И тогда же дивизионная партячейка приняла его кандидатом в РКП(б). А в начале июня, в разгар боев за Уфу, политотдел дивизии откомандировал его в Самару - в партийную школу при политотделе Южной группы Восточного фронта.

До Самары он добрался 11 июня. Прибыв в школу, заполнил «Основную карту кандидата». В графе «Родной язык» указал «малороссийский». В графе о полученном образовании - «общенародное». В графе «Профессия до революции» - «крестьянствовал». Отвечая на 23-й вопрос - «К какой работе чувствуете наибольшую склонность», - старательно вывел: «К инструктор-агитатор.»

В армейских партийных школах готовили низовой партактив - политбой-цов, умеющих и политинформацию провести, и по душам с красноармейцем на политические темы побеседовать. Слушателям разъясняли решения VIII съезда партии большевиков о строительстве регулярной Красной армии, важнейшие работы Ленина и передовые статьи в «Правде». А главное - учили растолковывать все это красноармейцам. Программа была рассчитана на два месяца, но ее спешили «прогнать» поскорее: Южная группа Фрунзе вела тяжелые бои с колчаковцами. И уже 14 июля Яков был отправлен обратно в свой гаубичный дивизион.

Прибыл в Уральск - бывший «стольный град» Уральского казачьего войска, - когда его только-только удалось вызволить из казачьей блокады. И сразу -на передовую, в самое пекло. Каждая верста линии Рязано-Уральской железной дороги давалась чапаевцам большой кровью.

После гибели в сентябре 1919-го начдива Чапаева 25-я стрелковая дивизия получила его имя. Командовал ею теперь Кутяков, бывший унтер. На всю осень и зиму она увязла в кровопролитных боях за Уральскую область: казаки дрались озверело. Оно и понятно: и за жизни свои дрались, и за добро, и за вольности казачьи... Немало боевых товарищей потерял Яков. В январе 1920-ш он участвовал во взятии Гурьева.

Рядом с Яковом воевал и младший брат Петр. Ему, родившемуся 23 августа 1898-го, послужить в царской армии не довелось. Но в Красную армию он вступил раньше старшего брата, добровольно - 20 февраля 1918-го. Тогда во многих районах страны для отражения немецкого наступления на Петроград стали создаваться всякого рода воинские формирования. В Новоузенске стоящие у руля местной Советской власти эсеры организовали «вольнонаемную дружину». Правда, отправить ее на «германский фронт» не успели. Но уже в мае она вошла в Красную Армию Саратовского Совета, и боец-дружинник Петр Лиман-ский участвовал в 1 -м походе на Уральск. Потом воевал в Новоузенекой и Уральской дивизиях, а в марте 1919-го стал красноармейцем 73-й бригады 25-й стрелковой дивизии - знаменитой «чапаевской гвардии». При штабе 4-й армии, в городе Пугачеве (до 1918 г. - Николаевск) окончил курсы младших командиров, и в Гурьевской операции уже командовал взводом. Однако слабое зрение - страдал им с детства - затрудняло исполнение командирских обязанностей.

В мае 1920-го, после вторжения польских войск в Советскую Украину, 25-ю Чапаевскую дивизию перебросили на Юго-Западный фронт. В июне Яков освобождал от поляков Киев, в августе брал Ковель, дрался на Западном Буге... И слушал внимательно жаркие речи комиссаров, и сам пытался растолковать красноармейцам: ждут, мол, нас товарищи польские и германские рабочие, мировая революция - не за горами. Даешь Львов и Варшаву!.. Но умирать на чужой земле за неведомую мировую революцию мало кто горел желанием. А в Польше, только-только обретшей независимость, высоко поднялась волна патриотических, антирусских настроений... «Поход на Варшаву» обернулся позорным поражением.

18 октября военные действия на советско-польском фронте прекратились. 25-я Чапаевская была брошена на борьбу с «бандитизмом» на Украине. А красноармейца Якова Лиманскош 20 октября направили в Киев - на артиллерийские курсы.

Учиться на красного командира принудительно посылали тогда всех мало-мальски грамотных, владевших военной специальностью красноармейцев. Чего уж говорить о «партейных»... Ни о какой демобилизации не могло быть и речи: большевистские вожди еще грезили мировой революцией.

И пришлось Якову снова тянуть военную лямку. Но не в аудиториях и на учебных полигонах, а во 2-й Сводной дивизии курсантов. До конца весны 1921-ш гонялась она за «бандами» батьки Махно. Не слишком-то удачно: «банды» были многочисленными, хорошо вооруженными и организованными. А главное - невероятно живучими. Ибо в «бандах» тех состояла чуть ни вся сельская Украина: что ни село -то «банда». Виной тому была продразверстка. Проводилась она на Украине, по признанию наркома просвещения Луначарского, «в высшей степени тупо и жестоко» -вот и привела к поголовной ненависти селян к большевикам и Советской власти.

Потомственный земледелец, Яков не мог не задумываться, не сомневаться, так ли уж правильна эта самая продразверстка. Неужто совсем обойтись без нее нельзя? К чему так рьяно запрещать свободную торговлю? Ведь крестьянин жизни своей не представляет без торговли по вольным ценам: зачем же урожай растить, если его продать нельзя с выгодой?.. Вот и из Поволжья все чаще приходили письма родных об их горьком житье-бытье. В каждом - отчаянные жалобы на беспощадную продразверстку-«грабиловку».

Вернулись киевские курсанты-артиллеристы уже в новое учебное заведение: курсы были преобразованы в 4-ю артиллерийскую школу.

* * *

4-я артшкола располагалась на месте бывшего Николаевского артиллерийского училища, в Кадетской роще. От училища ей достались щедро отведенный участок земли - 18 десятин, - несколько четырех- и пятиэтажных зданий, самый большой в стране плац для батарейных учений. А еще - свой водопровод из артезианского колодца, канализация, электростанция, хлебопекарня, прачечная. Общежитие курсантов, классы, клуб, столовая - просторные и светлые - содержались в чистоте. И все же курсанты заболевали холерой, обычно - во время командировок. Заболевших клали в изоляторы школьного медицинского околодка. Лекарств не хватало, но умелые врачи и сестры почти всех ставили на ноги.

Преподавали в школе русский и украинский языки, математику, физику, химию, природоведение, географию, историю, обществоведение, черчение. Из военных наук - тактику, артиллерию, тактику артиллерии, топографию, фортификацию, гиппологию (наука о лошади), военную гигиену.

Был и еще один, специальный, предмет - «борьба с бандитизмом». Командировки курсантов в том и состояли: вместе с чекистами и войсками внутренней службы они охотились на «банды» селян, устраивали облавы.

Можно представить, что творилось в душе Якова. Ему выпала доля горше некуда: на земле его предков воевать со своими «родычами»-малороссами, такими же «хлиборобами», как и он сам.

А в Поволжье свирепствовал голод - страшное последствие продразверстки... Жена Варвара и сын Иван еле выжили: спасибо, родственники помогли. Писал рапорты, упрашивал начальство отпустить в краткосрочный отпуск - отвозил деньги, продукты... Дядя Федор голода не пережил. Осиротевшего 8-летнеш Тимофея взяла на воспитание Мария, только что вышедшая замуж. Долг платежом красен...

Отчаянное, неодолимое сопротивление крестьян продразверстке вынудило Ленина заменить ее натуральным налогом, вернуться к свободной торговле, разрешить частное предпринимательство. Новая экономическая политика поуспокоила крестьян, позволила им начать восстановление своих хозяйств.

Окончив артшколу в мае 1924-го, Яков Лиманский получил среднее общее и военное образование. Ему присвоили служебную категорию «командир огневого взвода». Один «кубик» в петлице. Перед ним - с его крестьянским происхождением, ярким революционным и боевым прошлым, партийностью, образованием - открылась возможность быстрой карьеры в РККА. Красного командира, а то и политработника.

Но его тянуло к земле - к своей земле, что ждала его в Старой Полтавке. Все чаще вспоминал он дядю Николая, мельника. Д ивясь когда-то трудолюбию племянника, тот сразу выделил его среди своих работников. Провожая в 1916-м в армию, посулил: «Вот возвернешься, Яшка, с войны, - помогу человеком стать».

Деревня оживала. Опустошительный голод уходил в прошлое.

А в Красной армии, как отгремели бои, дела шли все хуже и хуже: денег на ее содержание катастрофически не хватало. Недостаток всего и вся, привычный для командиров и бойцов, быстро превращался в унизительную нужду. В гарнизонах пошли тревожные, тягостные разговоры о неминуемом вскоре сокращении армии.

В июне 1924-го Яков Лиманский демобилизовался и вернулся в родное село.

Пути их с младшим братом разошлись.

Петр служил в 25-й Чапаевской дивизии, размещенной на Полтавщине. Зрение слабело, выполнять обязанности строевого командира ему становилось все труднее, и в 1924-м его перевели на должность старшины роты. Тут он быстро почувствовал вкус к хозяйственной работе, к продуктовому и вещевому снабжению. В марте 1925-го его приняли в партию.

Сокращение Красной армии началось. Страшная нужда, до невозможности прокормить семью, и утрата надежд на скорое повышение по службе породили среди краскомов «упаднические настроения». Пошатнулась дисциплина. По гарнизонам прокатилась волна самоубийств.

В сентябре 1925-го Петр демобилизовался. И уехал в Астрахань, богатый рыбный край, где устроился в рабочую потребительскую кооперацию - продавцом в магазин Рыболовпотребсоюза.

* * *

Ко времени возвращения Якова Лиманского домой Старая Полтавка, вместе с частью бывшего Новоузенского уезда, вошла в Республику немцев Поволжья, стала центром Старо-Полтавского кантона (района).

Земля, как оказалось, особо его не ждала: все плодородные, удобные угодья были поделены между состоятельными членами сельской общины. Жена с 9-летним сыном прозябала в бедности. Права старая поговорка: муж на службе -жена в нужде. Варвара тоже с нетерпением его не ожидала, встретила без особой радости.

При постановке на учет в партийном комитете кантона ему предложили поработать в административном отделе исполкома Старо-Полтавского Совета -старшим милиционером. Рассудили по-большевистски: и партийный, и образованный, и фронтовик, и вообще с опытом товарищ...

Согласился скрепя сердце: тяжко было от мечты своей крестьянской отказываться. Зравомыслие взяло верх: жалованье пусть и невелико, однако ж при власти какой-никакой и при оружии - можно и эдак в люди выбиться...

Так он попал в ведомство Наркомата внутренних дел РСФСР - тогда еще республиканского, занимавшегося в основном строительством органов Советской власти на местах и коммунальным хозяйством. Но входившее в него Главное управление рабоче-крестьянской милиции в оперативном отношении подчинялось ОГПУ, грозному наследнику ВЧК.

Ему приходилось блюсти порядок на митингах и праздниках, приводить в чувство пьяниц, усмирять дебоширов, ловить воров и грабителей. Своих же од-

носельчан... Порученное дело наладил. Его старательность оценили: в августе 1924-го перевели из кандидатов в члены РКП(б).

А вот семейная жизнь разладилась вконец. Скоро Варвара заявила, что уходит к другому. Подала на развод и, забрав сына, укатила в Саратов, где тут же вышла замуж...

Ленин, круто повернувший экономическую политику в пользу крестьян, умер. Но 1925-й год укрепил их надежды на свободное хозяйствование, сытую и благополучную жизнь: Совнарком весной понизил размер сельхозналога и перевел его в денежную форму, разрешил, подобно Столыпину, выходить из общины, создавать самостоятельное хозяйство, арендовать землю и использовать наемный труд. Бухарин и другие вожди правящей партии призывали крестьян развивать свои хозяйства, богатеть.

Но Якову уже не так просто было вернуться к труду земледельца. Да и хотенья, видимо, поубавилось... В июле 1925-го его повысили: назначили инструктором исполкома. А в октябре 1926-го направили на учебу в советско-партийную школу Республики немцев Поволжья. Находилась она в столице республики - городе Покров-ске (бывшая Покровская слобода Саратовской губернии).

Совпартшколы готовили партийных, советских и хозяйственных работников. Знаниями там нагружали «под завязку». В свидетельстве Я.Т. Ли-манского об окончании полного, двухгодичного, курса, выданном 15 июня 1928-го на русском и немецком языках, -18 предметов. Среди них-математика, естествознание, экономическая география, политическая экономия, экономическая политика, исторический материализм, история партии, история классовой борьбы, методика пропаганды, агрономическая грамота, «партстрой», «Госстрой», «хозстрой».

Пока он учился, эти самые «партстрой», «шсстрой»

Яков Лиманский (в центре) среди учащихся Советско-партийной школы Республики немцев Поволжья

Покровск, 1928 г.

и «хозстрой», вся обстановка в стране, резко менялись. Как и многие, Лимане -кий ясно видел внешние признаки этих перемен. Знал он и то, что было скрыто от «рядовой массы»: уже варился в котле местной партийной жизни.

В ЦК ожесточенно спорили, как преодолевать ежегодно случавшиеся хозяйственные кризисы, как строить социализм. Ведь надежды на мировую революцию, говоря по-ленински, «крахнули».

Стало ясно: СССР придется в одиночку противостоять всему капиталистическому миру. На почве этих споров, а то и под их прикрытием, между вождями партии разгорелась ожесточенная борьба за власть. Лиманского, как и других рядовых партийцев, поразило, что лишили всех постов Троцкого. Того самого Троцкого, которого все агитаторы и пропагандисты, все газеты и журналы изображали вождем Октябрьского восстания и создателем Красной армии. Вместе с ним потерпели поражение Зиновьев и Каменев, ближайшие соратники Ленина. На главные роли выдвинулись генеральный секретарь ЦК Сталин и теоретик Бухарин, «молодой любимец партии».

А в 1927-м разразился очередной кризис: разрыв отношений с Англией, угроза новой войны, перепуганное население смело с полок все только недавно появившиеся товары, крестьяне налог заплатили, но основную часть зерна отложили про запас. Нависла угроза голода. Многим приходило в голову: большевики запросто могут вернуться к насильственным конфискациям сельхозпродукции у крестьян.

К тому и пошло. В декабре XV съезд партии главным направлением политики на селе провозгласил создание коллективных хозяйств. А разбогатевших крестьян, крепкие индивидуальные хозяйства начали душить налогами.

Именно в этот переломный момент перед выпускником совпартшколы Яковом Лиманским, с его безупречными анкетными данными, открылся путь в руководящий слой советского общества. Путь наверх, сулящий привилегии и власть. Но и чреватый утратами, падениями...

Его двинули «по советской линии» - в исполком Покровского кантона. Больше года руководил он лекционной работой в немецких колониях и русских селах. И сам много ездил: разъяснял преимущества общественной собственности, агитировал за вступление в колхозы.

В октября 1929-го его повысили: назначили ответственным секретарем исполкома Покровского городского Совета.

Яков Лиманский

Покровск, 1929 г.

А в августе 1930-го перебросили в колхоз «Коминтерн», недавно созданный в пригороде Покровска. На председательское место. Теперь ему предстояло на деле организовать общественное производство, коллективный труд вчерашних крестьян-единоличников.

Работа пошла тяжело. Но пошла. Наладилась и личная жизнь.

* * *

Встретил 33-летний Яков школьную учительницу - Анну Золотухину. Годом старше него, миловидная, но строгая, гордая, независимая... Землячка: родом из села Митрофанов-ка того же Новоузенского уезда. Выросла, как и он, в большой крестьянской семье. Любила учительствовать. Как и он, книги читала запоем... Как говорится, сошлись.

Но фамилию при регистрации брака, утверждая женскую свою независимость, оставила девичью - Золотухина. Против обычаев это было, но пришлось ему смириться.

В ожидании дочки -оба не сомневались, что будет непременно девочка, -договорились: если родится смуглая, назовут Азой, а если беленькая, то пусть будет Лилия. Родилась смуглая. Аза! Пошел Яков в городской ЗАГС оформить свидетельство о рождении. Возвращался домой не чуя ног от радости. Сразу отдал документ жене. Анна стала читать - счастливая улыбка сменилась Яков Лиманский с сыном Иваном недоумением.

Саратов, 1926 г. - Эго что?

- Как что? Свидетельство о рождении Азы. Вон дата: 19 июня 1930 года.

- Дата-то есть, а где Аза? Тут совсем другое что-то написано... Такого и имени-то нет. Ты что, не прочел там?

Глянул и опешил: «Иза»... Как он честил себя! Не посмотрел, что пишет работница ЗАГСа! Доверился, называется. Поостыв, рассудил так: «Будем звать дочку Лизой, Елизаветой. Подойдет время - в ее документы впишем это имя». Но Иза так Изой и осталась. Со временем привыкли.

Все эти годы, изредка наезжая в Саратов по служебным делам, встречался с сыном Иваном. По тяжелому настроению его догадывался: отношения с отчимом не сложились. Гуляли по городу. Угощал сына любимым мороженым-плом-биром в форме лепешечки, которая держится двумя вафельными кружочками. Как-то зашли в фотографию на Московской - бывшую Ф. Муратова, где солдатом снимался до революции, - сфотографировались на память...

Лиманский с семьей жил в самом центре Покровска, в двухкомнатной служебной квартире в одноэтажном кирпичном доме напротив городского сада. По вечерам там играла музыка, гуляла, веселилась молодежь, у входа продавали цветы. А слева, за забором, находился детский парк - с песочницами, горками, качелями. Оттуда, когда открывали окна, долетали веселые ребячьи голоса. Все это создавало умиротворяющую атмосферу. Она помогала отдохнуть от нелегких забот, вселяла уверенность, что никаких трагических потрясений больше не случится.

Случились, однако.

В январе 1931-го его исключили из партии. С угрожающей формулировкой: «За правооппортунистическую практику в вопросе хлебозаготовок и за проведение кулацкой линии».

«Раскулачивание» и насильственная коллективизация подорвали село. Бухарин пытался отстоять индивидуальные крестьянские хозяйства. В 1929-м Сталин обвинил его в «правом уклоне», в потворстве «кулакам». Планы поставок хлеба государству оказались непосильны для первых колхозов. Обеспечивая поставки, Лиманский старался приберечь зерно на семена и на трудодни колхозникам, давал им воз-

Анна Золотухина и Яков Лиманский (сидят), сын Иван с женой (стоят)

Саратов, начало 1930-х гг.

можность поработать на своих приусадебных участках. «Бдительные» активисты углядели в этом «срыв хлебозаготовок», «разоблачили» его как «привержен-цаБухарина». Бюро партийного комитета Покровского кантона поспешило снять его с председательской должности, исключить из партии.

За справедливостью он обратился в Партколлегию по Республике немцев Поволжья.

Материалы персонального дела Лиманского только начали проверяться, а самого его уже взяли обратно в Покровский горисполком. Там рассудили по-своему: негоже такими кадрами разбрасываться. Работал он в технической секции: организовывал компании по распространению технических знаний, по овладению трудящимися массами передовой техникой.

Образованных, опытных, дельных работников остро не хватало, и в августе 1931-го ему доверили должность народного судьи. Так он попал в ведомство Наркомата юстиции РСФСР.

В октябре 1931-го Покровск «исчез» с карты Республики немцев Поволжья: ее столицу переименовали в Энгельс. Во всех учреждениях и организациях меняли вывески, бланки, печати... Но рассмотрение персонального дела Лиманского не затянулось.

В начале 1932-го Партколлегия восстановила его в рядах ВКП(б). Ограничилась строгим выговором. Еще и предупредили по-товарищески: «Впредь вам будет наука, товарищ Лиманский...» Выговор сняли спустя четыре года, при обмене партийных документов...

В декабре 1932-го его перебросили на «укрепление» прокуратуры: назначили прокурором. Помимо прочих дел на него возложили надзор за соблюдением законности в местах заключения.

После отмены «партмаксимума» в феврале 1932-го он стал получать немало. Да сверх того, как номенклатурному работнику, ему выдавали продуктовый паек. В Поволжье, как и на Украине, из-за полного изъятия урожая у колхозов, разразился голод - так что паек этот был очень кстати.

Но жили скромно. Яков заботился о благополучии не только своей семьи: он считал долгом помогать и сыну Ивану, и обеим сестрам, и брату Петру. Тем более - двоюродному брату Тимофею, сыну покойного дяди Федора, заменившего им отца. Любил его как родного, ласково называл Тимошей.

Иван, окончив семилетку, сразу же пошел на завод. И скоро женился. Яков и Анна приезжали поздравить молодых, сфотографировались вместе.

Старшая сестра Мария, по мужу - Подгорная, многодетная, по-прежнему жила в Старой Полтавке. Работала дояркой в колхозе. Ей в первую очередь слали денежные переводы, с оказией передавали посылки с продуктами и вещами.

Младшая сестра Василиса уехала вслед за братом Петром в Астрахань: подальше от колхозной нищеты. Там вышла замуж за Василия Кривоносова -повара, работавшего в столовой пароходства. Детей у них не было, и в 1932-м они усыновили одного из детей Марии - четырехлетнего Васю. И мальчика спасли от голода, и семью Марии избавили от лишнего рта.

В Астрахань - по настоянию Якова - отправили и Тимошу, едва тот достиг совершеннолетия.

Петр помог ему устроиться на только что построенный рыбоконсервный комбинат.

Сам Петр в помощи старшего брата уже не нуждался.

Добившись назначения заведующим магазином Рыболовпотреб-союза, не обремененный семьей, зажил состоятельно.

В декабре 1933-го Яков выкроил с недельку отпуска -съездил поездом в Астрахань, один. Повидался с Петром и Василисой, племянником Васей, познакомился с новой, астраханской, родней. Страшно жалел, что не довелось обнять Тимошу: того на месяц отправили на допризывные сборы.

Зять Кривоносов сразу лег ему на душу: доброжелательный, скромный, отзывчивый.

А вот собственный младший брат огорчил немало: ки чится быстрым продвижением в Василиса Кривоносова (Лиманская)

системе потребкооперации, вы- „

с усыновленным племянником Васен зывающе хорошо одевается, до- Астрахань. 1933 г.

рогие папиросы курит беспрерывно... Прямых вопросов задавать не стал. Обошелся и без нравоучений. А как бы между прочим, рассказывая о своей работе судьей и прокурором, предостерег: Уголовный кодекс 1926 года установил суровое наказание за присвоение и растрату общественной собственности. От нескольких лет лишения свободы вплоть до расстрела с конфискацией имущества.

Петру Лиманскому разговор этот пришелся не по нутру - отмахнулся, отшутился...

* * *

Самым большим богатством в семье Якова и Анны был новый, приобретенный после рождения дочери, патефон. Скоро накупили и пластинок, в основном с украинскими песнями. Когда выпадало свободное время, часами мог слу-

Василиса Кривоносова (Лиманская) с усыновленным племянником Васей

Астрахань, 1933 г.

шать их Яков. Душа отдыхала. А уж если принимали гостей - случалось это редко, только по праздникам, - хозяин брал в руки гитару и запевал те же родные украинские песни. В такие минуты он был неотразим. Женщины с восхищением засматривались на него, не замечая встревожено-ревнивого взгляда Анны. Когда гости расходились, она, не в силах сдержать нахлынувших эмоций, выплескивала на него бурный поток попреков. Он подходил к ней, обнимал и спокойно, нежно шептал: «Ну что ты? Зря все это. Неужели не понимаешь - никто мне, кроме тебя, не нужен». Понимала она и верила его словам. Знала, что его распахнутая в компании развеселость - от характера, которым в такие минуты управляет доставшаяся от прабабки цыганская кровь.

Всей казенной мебели в их квартире было только две железные кровати, шифоньер с зеркалом, обеденный стол, несколько венских стульев. Купить - в комиссионке - они позволили себе только этажерку. С трудом, но удавалось выкраивать деньги на любимые

произведения русских и советских писателей, на детские книжки, на журнал «Советская юстиция» и другие издания, нужные по работе. Скоро этажерка была плотно заставлена.

Иза росла здоровой, крепкой, подвижной. Каждый год 19 июня Яков ставил ее спиной к боковой стенке шифоньера и тонкой карандашной чертой отмечал, на сколько она подросла. Две войны лишили его отцовского участия в воспитании первенца, сын вырос без него. Теперь наверстывал упу-Яков Лиманский (стоит) с братом Петром, щенное: каждую свобод-племянником Васей и зятем ную минуту отдавал до-

Василием Кривоносовым (сидят слева направо) чери.

Астрахань, декабрь 1933 г.

Души не чаял он в своей Изе-Елизавете и очень хотел, чтобы ее будущее, как предсказывал Чернышевский, великий саратовский революционер-демократ, было светло и прекрасно. Чтобы стала она настоящим советским человеком. Он всеми силами боролся за то, чтобы на обломках старого, капиталистического, строя окончательно утвердился новый - социалистический. И тогда совсем не останется ни частной собственности, ни шкурничества - воцарятся равенство и созидательный дух коллективизма. А все беды, перегибы и ошибки - как их избежать? Ведь партия ведет народ новым, неизведанным путем к светлому будущему. Надо все перетерпеть, все вынести, раз на их долю, советских коммунистов, выпало это огромное счастье - первыми построить социализм.

Газеты и радио ежедневно сообщали о трудовых победах: кто-то поставил очередной рекорд, где-то ударными темпами построили завод, где-то досрочно ввели в действие новый комбинат, где-то заложили первый камень на месте будущего города... Красные даты советского календаря - 1 мая и годовщина Великого Октября - стали главными, сами радостными праздниками.

Особенно полюбились Якову маевки в Энгельсе. Весна в разгаре, кругом все цветет и благоухает. Куда ни глянь - красные флаги и транспаранты на русском и немецком языках. Почти на каждой улице играет духовой оркестр. Народ разнаряжен кто во что, но обязательно светлое. На женщинах - платья и блузки из шелка, маркизета и сарпинки (немецкого ситца). Мужчины - в белых брюках, толстовках и модных, отбеленных мелом, легких парусиновых туфлях. Оркестры играют марши. Сначала колонны с песнями идут на главную площадь. После митинга туда подают автомашины от предприятий и учреждений. И рабочие, служащие с семьями, прихватив кошелки и узелки с едой, едут на озеро Сазанка, недалеко от Волги, - живописное, лесистое с полянами место. Здесь и проходит маевка до позднего вечера. Люди собираются группами и поют песни. Кто-то затягивает ук-ра и не кую. а компания подхватывает, иуже несется по поляне многоголосое: «Роз-прягайте, хлопци, кони та й лягайте спочивать...» Невдалеке, у высоких осокорей, гремит: «Щорс идет под знаменем - красный командир...» А с другого берега Са-занки доносится молодое, задорное: «Нам песня строить и жить помогает...»

Работа судьи и прокурора такая, что отдых и на воскресные дни выпадал редко. А когда выпадал - ходили в кинотеатр. Новые фильмы не пропускали. Не раз ходили на «Чапаева». Яков смотрел с пристрастием: в жизни-то многое по-другому было - страшнее, кровавее, трагичнее. Взять хоть гибель начдива... Книга политкомиссара дивизии Фурманова - куда ближе к правде. Зато великая сила киноэкрана превратила Чапаева в героя из героев, в образец для миллионов советских людей. Особенно молодых, кому не довелось повоевать с золотопогонниками и прочими врагами Советской власти.

* * *

В конце 1934-го прокурора Лиманского перебросили на «укрепление» мест заключения: назначили начальником Энгельсской фабрично-заводской исправительно-трудовой колонии (ФЗИТК).

А незадолго до этого, в октябре, все исправительно-трудовые колонии и дома заключения, как и органы управления ими, взяло под себя Главное управление лагерей НКВД СССР. Проще и известнее - ГУЛАГ. В каждом краевом и областном управлении НКВД был создан Отдел мест заключения. Сразу началась «чистка» системы мест заключения: «обюрократившихся», нерадивых увольняли - брали работников, хорошо себя зарекомендовавших.

Лиманского вызвали в Отдел мест заключения и сказали: «Приговаривал, надзирал, товарищ Лиманский, а теперь давай-ка сам займись трудовой перековкой преступного элемента»

Так и попал он опять на службу в НКВД.

Но теперь это был совсем другой Народный комиссариат внутренних дел -общесоюзный. Образовали его в середине 1934-го в преддверии неизбежной мировой войны, чтобы объединить, сжать в кулак все карательно-репрессивные силы государства. Его стержнем стало ОГПУ, переименованное в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). Его начальник одновременно занимал пост наркома. В 1936-м начальником ГУГБ и наркомом внутренних дел СССР Сталин, сняв Ягоду, назначил Ежова.

В Саратовском крае, как и в других краях и областях, Управление государственной безопасности было основой краевого управления НКВД - УНКВД по Саратовскому краю. Входивший в него Отдел мест заключения находился в двойном подчинении: руководил им начальник УНКВД, главный чекист края, а «по вертикали» он был подотчетен ГУЛАГу. Положение работников системы мест заключения, и не только в Саратове, оказалось сложным: между Главным управлением лагерей и Главным управлением государственной безопасности, в Москве, сразу началось острое соперничество. За влияние на наркома Ежова, за штаты, за бюджетные деньги. А потом и за собственные жизни.

Опять надел Лиманский военную форму. В НКВД ему присвоили 8-ю штатную группу служащего ГУЛАГа, соответствующую должности начальника исправительно-трудовой колонии. На василькового цвета петлицы прикрепил по три желтых латунных «кубика».

За пару месяцев освоился на новом месте. Производственные планы Эн-гельсская колония выполняла...

В ноябре 1936-го его срочно вызвало начальство. Собираясь в Саратов, прихватил отчеты и сводки - приготовился доложить о ходе работ. Но в Отделе мест заключения разговор повели совсем о другом: «Сам из крестьян, товарищ Лиманский? Колхозом руководил? Истосковался небось по озимым да по яровым всяким?.. Вот и давай-ка займись трудовой перековкой сельского преступного элемента». И предложили возглавить Балашовскую сельскохозяйственную исправительно-трудовую колонию № 1. Предупредили: Балашовская СХИТК-«в глубоком прорыве», прежний начальник не оправдал доверия, сорвал план госпоставок, теперь под следствием...

Уезжать из Энгельса не хотелось. В этом уютном, спокойном городке он прижился, жена работает в хорошей школе, и скоро туда в 1-й класс пойдет Иза. Но как он мог отказаться?

* * *

Город Балашов по сравнению с Энгельсом невелик. И Волги тут нет, жалел поначалу Лиманский. Но скоро здешние края стали притягивать к себе каким-то скрытым, чарующим волшебством. Чего стоит только река Хопер! Обрамленная богатым разнолесьем, она ласкает взор удивительно чистыми песчаными отмелями и бурлящими прозрачными водами там, где берега сходятся близко. А «кубышек» - так местные жители называют кувшинки - здесь видимо-невидимо. Он заметил эту красоту уже поздней весной, когда река радушно обнажила все свои прелести... Поразило и обилие зелени: город просто утонул в ней. Вдоль улиц с обеих сторон - стройные ряды тополей, лип, ясеней. В палисадниках и во дворах источают аромат сирень, черемуха, вишни, яблони... В городах Привол-жья, где не было деления на административные районы, исторически сложилось так, что жители сами разграничивали и городские территории, и пригородные, и придумывали названия порой самые неожиданные. Ну ладно там Козловка, Бреевка, Желудняк, Зеленый Клин, Репное... А откуда в Балашове взялись Япония, Шанхай? Разве что от солдат, повоевавших в Русско-японскую, да военных моряков, послуживших на Дальнем Востоке, позимовавших в портах Японии и Китая...

Из Балашова в колонию вела грунтовая дорога, пролегшая через два оврага с поэтичными названиями - Первая Ветлянка и Вторая Ветлянка.

«Заключенный контингент» («з/к») Балашовской СХИТК № 1 составляли бывшие колхозники и рабочие совхозов, осужденные на срок до 5-ти лет за производственные и бытовые преступления. Кто по неосторожности спалил полкопны сена, кто по халатности двигатель у трактора «запорол», кто из соседского амбара утащил ведро картошки, кто гнал самогон, кто по пьяной лавочке «морду разукрасил» односельчанину... Численность их не превышала 800 человек. Караульную службу в обнесенной колючей проволокой «зоне», где находились бараки «з/к», хозяйственный блок и контора, несли всего два взвода внутренней охраны НКВД.

«Зона» примыкала к центральной усадьбе. На ней, в положенном начальнику отдельном служебном домике, и поселился Лиманский с семьей.

Принимая колонию, он в первые же день-два убедился: хозяйство развалено в корень. Агрономов считай что нет. Зернохранилища - все глинобитные, покрыты гнилой соломой, а потому зерно в них преет, распространяется клещ. Коров нещадно косят болезни, целое стадо заражено бруцеллезом. Свиньи переболели чумой. А обслуживают скот ветеринарные врачи и зоотехники из заключенных - крестьяне-самоучки, попросту «назначенные» в колхозах на должности ветврачей и зоотехников. Концентрированных кормов нет. Очень мало техники: тракторов - всего 18, комбайнов - 3. На две трети - пяти- и шестилетней давности выпуска. Сильно потрепаны, изношены. А снабжение запчастями -скудное. И механизаторов - по пальцам перечесть. Поэтому в страдную пору -поломка за поломкой, частые простои техники. Вдобавок перебои с горючим:

временами его попросту нет на местной нефтебазе. Из почти 800 заключенных могут полноценно работать не более 700: много инвалидов, хронически больных. Из-за нехватки транспорта, рабочих рук и даже мешков полевые работы затягиваются. Но самая большая беда - нет потребного количества денег. А бараки и фермы нуждаются в неотложном ремонте. Набежала большая задолженность по зарплате заключенным. И питание их плохое: одни крупы да макароны -мяса нет. Не хватает и обмундирования для них, а на складе - шаром покати. Из-за невыплаты денег, отсутствия ватников и сапог, опозданий с доставкой горячего обеда в поле заключенные нередко отказываются выходить на работу.

Лиманский быстро пришел к выводу: все эти беды проистекают из невнимания к нуждам колонии со стороны Отдела мест заключения Саратовского областного УНКВД (в декабре 1936-го Саратовский край был преобразован в область). Задания плановые спускает высокие, а помощи никакой не оказывает. Стремясь переломить ситуацию, постоянно докладывал начальству отдела обо всех нуждах, писал докладные записки о подготовке к посевной и уборочной, запросы об отпуске денег, заявки на технику, запчасти, автотранспорт, горючее, мешкотару и т.д. Но в ответ получал только жесткие требования выполнить план любой ценой, увеличить прибыль.

Писал доклады и заявки, а сам понимал: бумаги бумагами, а дело - делом. Везде всего не хватает. В соседних колхозах и совхозах - ничем не лучше. Так что нечего сидеть и ждать помощи сверху - надо засучивать рукава, подтягивать подчиненных, маневрировать, как на войне, теми силами и средствами, что есть. Не выполнить план - преступление...

Подступил новый год, 1937-й.

Второй раз в жизнь СССР символом Нового года пришла елка - нарядная, со свечками и разными украшениями на источающих свежесть зимнего леса пушистых лапах. Призывающая к радости и веселью. И радовались. И веселились.

Но некоторые партийные руководители и активисты посмотрели на это новшество косо: слишком живо напоминала елка прежний, религиозный, праздник - Рождество Христово. Ради чего тогда боролись с религиозными предрассудками? И с церковью - пережитком прошлого, оплотом контрреволюции? Они никак не могли взять в толк, зачем это понадобилось делать «шаг назад».

Лиманский решил так: у себя елку ставить не будет, а поставит общую в клубе. По его приказанию срубили в лесу высокую ель. В Балашове накупили дешевых картонных игрушек - ярко раскрашенных звезд, птиц, зверей, рыб. Для начсостава и служащих устроил концерт с танцами. Для детей - утренник. Дед Мороз и Снегурочка водили хороводы вокруг елки, раздавали подарки - пакетики с ирисками, печеньем и грецкими орехами. Как же радовалась детвора! И Иза вместе со всеми.

Встречали 1937-й в приподнятом настроении. Много ждали советские люди от него: ведь приближалась 20-летняя годовщина Великого Октября. Значит, будут новые трудовые достижения, новые рекорды, новые открытия. Будут новые победы социализма. Значит, жить станет лучше.

Первым делом, для ускорения работ и сохранения урожая, Лиманский внес изменения в планы посевной и уборочной. Стал перебрасывать технику и людей

с участка на участок - туда, где они были нужнее. Со сломавшегося трактора, который уже невозможно было восстановить, приказал снять некоторые части и использовать их для починки других тракторов. Выкроив деньги из скудных средств колонии, у соседнего совхоза купил грузовик. Бараки отремонтировал и оборудовал под «общежитие лишенных свободы». Из-за нехватки денег задолженность заключенным по зарплате компенсировал выдачей продуктов. А для усиления их питания несколько раз приказывал произвести убой скота. Отказы выходить на работу прекратились.

В деле себя не жалел. Отрываясь от бумаг, ежедневно объезжал верхом и обходил поля, фермы, склады. Даже в ненастную погоду: лето 1937-го выдалось в Среднем Поволжье дождливым... Табельный револьвер оставлял в кабинете. Зато не забывал свой сильный артиллерийский бинокль: издали разглядеть, кто чем занимается. С начальников производственных участков и специалистов спрашивал по всей строгости.

Не все они оказались добросовестными и толковыми.

Не сразу сработался с Тимофеем Авдониным.

Прибыл тот в колонию в апреле 1937-го: отдел кадров УНКВД назначил начальником плановопроизводственной части.

Ровесник его, тоже из крестьян, уроженец соседней Куйбышевской области. Воевал в Гражданскую, работал на заводе. Получил среднее образование агронома-зер-новика - послали в совхоз. Скоро убедился: и агроном Авдонин посредственный, и больше говорит, чем делает, но человек все же совестливый и исполнительный. Хоть и беспартийный. Да и Иза с тремя его малолетними детьми сдружилась. Дома их рядом - вот и играют Я.Т. Лиманский и Т.Г. Авдонин

вместе. Балашовская СХИТК № 1, лето 1937 г.

Куда хуже знал свое дело старший механик Генрих Плявин. Из рабочих, член партии, тот работал в колонии уже шестой год. Не столько работал, сколько оправдывался недопоставкой запчастей. Дескать, что же он может поделать... Никакой инициативы. Как же тут не быть таким громадным простоям тракторов? Вдобавок в комбайнах разбирается плохо.

Сомнений насчет старшего механика добавил оперуполномоченный Каверин. Возглавляя оперативную часть, работал он и жил в колонии как сам себе начальник: отчитывался лишь перед Управлением госбезопасности Саратовского УНКВД. Главное, чем он ведал, - оперативно-чекистская, агентурная работа в СХИТК № 1. Агентов вербовал и среди служащих, и среди охранников, и среди заключенных. «Задушевные беседы» отнимали все его время, оставшееся от полноценного сна и плотных трапез в столовой для служащих. «Кум» - прозвище, которым зэки окрестили таких оперов по всем лагерям и колониям ГУЛАГ а.

Представляясь Лиманскому как своему формальному начальнику, Каверин сразу доложил: «Жена Плявина позволяет себе антисоветские высказывания. Даже в разговорах с заключенными. Якобы все мы, весь народ, живем плохо, все ходим голодные и холодные». - «Ясно. А что насчет политических настроений самого Плявина?» - «Позволяет себе нездоровые высказывания. В узком кругу критикует коллективизацию...» Лиманский дал Каверину указание запросить райотделы НКВД тех районов, где прежде работал Плявин: нет ли на него каких компрометирующих материалов - «компромата». Ответы пришли скоро - все отрицательные.

Не дожидаясь их, Лиманский вызвал Плявина. Жестко поговорил с глазу на глаз. «Как коммунист коммуниста прсду прсждаю... Не укоротите язык себе и своей жене - этим займутся органы». Тот только плечами пожал, вздохнул обреченно: «Что же я могу с ней поделать...»

Самые серьезные нарекания Лиманского постоянно вызывал начальник участка Василий Небасов. И к работе относится спустя рукава, и крайне груб с заключенными. На его участке, в перевалочном складе, хранились 80 тонн ржи с повышенной влажностью. Приказал Небасову срочно просушить ее. Но тот за три дня пальцем не пошевелил - и рожь сопрела, ее сильно заразили клещи. На планерке поднял Небасова и выговорил ему прилюдно: «Если вы занимаетесь вредительством, то это вам не пройдет. А если это упущение и бездушное отношение к делу, то надо перестроиться».

Строгость строгостью, но скоро в колонии одобрительно заговорили об умении нового начальника не спешить с «разносами» и угрозами, а сперва вникнуть в суть дела, ровно держать себя с подчиненными, по-человечески относиться к заключенным... Словом - о справедливости.

По праздникам Лиманский устраивал в клубе, после положенной торжественной части, танцы для начсостава и служащих. Без передыха крутились пластинки на патефоне - вальсы, фокстроты, полька... Потанцевав с женой, он приглашал одну за другой всех женщин. Особенно ладно и легко кружился в вальсе. А после танцев, уже дома, Анна, не в силах справиться с приступом ревности, в который раз устраивала сцены. Нежно успокаивал ее.

Многое удалось ему поправить в колонии. Успехи радовали. Но на душе становилось все тревожнее.

Насторожил февральско-мартовский пленум ЦК.

В Балашовском райкоме, куда Лиманского пригласили вместе с другими руководителями, их ознакомили с выдержками из речей Сталина, Ежова, членов ЦК. Из них явствовало, что масштабы вредительства в народном хозяйстве -ужасающие. Повсюду - чрезвычайные происшествия, аварии, срывы планов. Виновны во всем - классовые враги: по мере продвижения страны к социализму их сопротивление нарастает. НКВД должен усилить борьбу с вредительством, искоренять врагов без пощады. Бухарин исключен из партии, дело его передано в НКВД, и он уже арестован.

Что это означает, Лиманский понял: всякую бесхозяйственность, всякий «прорыв» на производстве теперь следует трактовать как вредительство, как политическое преступление.

А в Балашовским райотделе НКВД ему зачитали приказ наркома Ежова с объявлением резолюции, принятой пленумом 3 марта. ЦК одобрил перестройку аппарата НКВД, «удаление из него разложившихся бюрократов, потерявших всякую большевистскую остроту и бдительность в борьбе с классовым врагом и позорящих славное имя чекистов».

Не реже раза в месяц его вызывали в Саратовское УНКВД, на оперативные совещания начсостава. Там знакомили под роспись с оперативным приказами наркома Ежова, ориентировали в обстановке: в области разоблачено столько-то вредителей и диверсионных групп в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, в учреждениях, в учебных заведениях. Разоблачены такие-то и та-кие-то враги народа. В городе раскрыты троцкистский центр, польская разведывательно-диверсионная группа. Польским агентом оказался Касперский, главный редактор областной газеты «Коммунист».

В середине мая арестован был и сам начальник Саратовского УНКВД - 43-лет-ний комиссар госбезопасности 2-ш ранга Роман Пилляр, один из самых заслуженных чекистов. Тоже как агент польской разведки.

На смену ему прибыл 44-летний комиссар госбезопасности 1-го ранга Яков Агранов, бывший заместитель Ежова.

Тогда же на совещании в УНКВД Лиманский услышал такое, что повергло его в смятение: по пути в Москву арестован заместитель командующего войсками Приволжского военного округа Кутяков. Как же так? Ведь Иван Семенович - правая рука Чапаева! Почти год командовал их дивизией после гибели славного начдива. И на Урале, и на Днепре. Трижды награжден орденом Красного Знамени!

В июне в газетах появилось сообщение о расстреле Тухачевского и других участников «военно-фашистского заговора». Фамилию Кутякова среди них Лиманский не нашел. Не упоминали о нем и на совещаниях. Спросить кого из об-

луправления, даже с глазу на глаз, - самому голову в петлю сунуть. «Органы не ошибаются». Арестован человек - значит, враг народа.

В июле был арестован Агранов. Кухонная молва связала этот арест с приездом из Москвы, по личному поручению Сталина, заведующего отделом ЦК Маленкова.

На освободившуюся должность начальника Саратовского УНКВ Д из Москвы был прислан 35-летний майор госбезопасности Альберт Стромин. Приказом наркома Ежова он был назначен и председателем «тройки» при Саратовском УНКВД (включала также первого секретаря обкома ВКП(б) и прокурора области). На «тройки», организованные тогда при краевых и областных управлениях НКВД, возлагалось внесудебное, ускоренное, без обвиняемых и защитников, рассмотрение дел «врагов народа».

Что ни день - в Саратове и райцентрах области арестовывались партийные, советские, хозяйственные работники. В лучшем случае - снимались с работы и неделю-другую «догуливали» на свободе. Почти всех «тройка» приговаривала к расстрелу, немногие «отделывались» 15-25-ю годами заключения в лагере.

Раскручивая маховик репрессий, Ежов подстегивал органы госбезопасности - одержимо требовал «чистить» и «чистить» НКВД от «разложившихся бюрократов». Стараясь и самих себя спасти, и сберечь свои испытанные кадры госбезопасности, руководители краевых и областных УНКВД по мере сил «переводили стрелки» на другие системы огромного ведомства - пограничную и внутреннюю охрану, милицию, пожарную охрану, места заключения. По сотрудникам ГУЛАГа во второй половине 1937-го пришелся жестокий удар...

Трудно сказать, насколько верно понимал Лиманский, что творится в «верхах» НКВД. Но как работает розыскной и следственный аппарат госбезопасности - представление имел. И не мог не сознавать: от доноса, от выбитых на допросе обличающих показаний не застрахован никто. В том числе и он сам. Ведь он разворошил болото, заставляет подчиненных работать на пределе сил... Шкурники, опасающиеся за свои теплые местечки, да и просто лодыри, недовольные «лишней» работой, есть, конечно, в его колонии. От недовольства до доноса -один шаг.

Иза вдруг заметила: вечерами, после ужина, пока она играет с единственной своей куклой, родители стали плотно закрывать дверь к себе в комнату. И подолгу вполголоса говорить о чем-то. Прежде такого не случалось.

Анна была человеком выдержанным, рассудительным, волевым. Доверяя жене как себе, Лиманский рассказывал ей об арестах и расстрелах. Среди «разоблаченных врагов народа» оказались и те, кого он хорошо знал по работе. Те, в чьей честности, в преданности партии у него никогда сомнений не возникало... И он аккуратно, бережно готовил ее к худшему: «Перед партией и советским народом - я ни в чем не виновен. Но ошибка какая-то произойти может. Всякое случается...»

* * *

И пары дней не прошло после принятия Лиманским колонии, как в его не обжитый еще кабинет по-хозяйски зашел высокий, крепкий парень. В галифе с черными кожаными леями и в черной кожаной куртке нараспашку. На вороте гимнастерки - нововведенные петлицы сержанта госбезопасности: крапового цвета с продольной серебристой полоской. Худощавый, скуластый. Короткий светлый чуб. Взгляд исподлобья, но теплый.

Представился: Барышев, оперуполномоченный Управления госбезопасности Саратовского УНКВД.

Служил он в 3-м отделе (контрразведка и борьба с диверсиями и вредительством). Курировал весь Балашовский район. Соответственно, и СХИТК № 1. Уроженец одного из приволжских сел, он едва достиг 27-ми лет.

Из Саратова в Балашов он приезжал поездом. Райотдел НКВД выделял в его распоряжение видавшую виды легковушку. На ней он раскатывал по району, наведываясь на «курируемые объекты». Ближайшие же к райцентру порой, по настроению, объезжал верхом. Тогда в колонии он появлялся или покрытым пылью с головы до ног, или захлюстанным черноземной грязью. Передавал дежурному лошадь - напоить и дать овса, - слегка приводил себя в порядок и тут же брался за дело.

Запирался с оперуполномоченным Кавериным в его кабинете, слушал его доклад. Прикидывал, насколько серьезный материал «кум» накопал на служащих колонии, годится ли что для разработки, для разоблачения замаскировавшихся врагов.

Само собой, кабинет начальника колонии Барышев не обходил.

С молодым куратором из УНКВД Лиманский держался без подобострастия. Но крайне осторожно. Если выпадало обеденное время - приглашал к себе домой. Анна, предупрежденная телефонным звонком, быстро кормила Изу, резала побольше хлеба, ставила третью глубокую тарелку.

Ел Барышев с завидным аппетитом. Орудуя ложкой и вилкой, нахваливал и борщ, и галушки. Не льстил хозяйке: Анна научилась прекрасно готовить любимые блюда мужа - галушки с картошкой или мясом, борщ с галушками. По самым знаменитым рецептам - полтавским.

Случалось, насытившись и повеселев, Барышев припоминал заезженные анекдоты про нэпманов. И сам громче всех смеялся. Но больше всего, уже за чаем, любил расспрашивать хозяина, как Уральск и Киев освобождали, как били колчаковских белобандитов и польскую шляхту. А особенно - о Чапаеве, о подвигах его и геройской гибели. В фильм братьев Васильевых влюблен был по-мальчишески. И к Лиманскому сразу проникся безмерным уважением: за одним столом с ним сидел не просто командир Красной армии, провоевавший всю Гражданскую, - всамделишный герой-чапаевец!

Лиманский рассказывал подробно. Рассказывал, а про себя посмеивался снисходительно: не перебродила еще в крестьянском парне романтика Граждан-

ской войны. По малолетству повоевать не довелось - не помахал шашкой, не поклацал затвором. Годы спустя после войны вступил в комсомол, начал с «избача» - заведующего сельской избой-читальней. Потом - райком комсомола. Оттуда по разнарядке - в райотдел НКВД. Приглянулся саратовскому начальству - забрали в Управление госбезопасности. Недавно, год или два назад... А теперь форсит, в любую погоду носит кожаную куртку, рядится под комиссаров и чекистов, надувает щеки начальственно.

Но пробиться наружу снисходительности не позволял: опасно это в общении с операми госбезопасности. Тем более - с куратором из области.

Рассказывать с каяедой встречей ему становилось все сложнее: приходилось аккуратнее выбирать слова. Уже нельзя было упоминать «врагов народа» и «агентов иностранных разведок» - Кутякова, Тухачевского, Уборевича, Якира... Впрочем, особого труда это не составляло: он давно узнал цену словам, отмерял их аккуратно и тратил скупо, всегда строго по делу.

Когда, отобедав и поблагодарив хозяйку за хлебосольство, Барышев уходил, он всякий раз замечал на лице жены странную усмешку. Однажды спросил:

- Чего это ты?

- Да чудной он какой-то, - ответила Анна. - Весь в черной коже. Даже штаны... Сроду таких не видала...

* * *

Одного не дано было знать Лиманскому.

Где-то в сентябре Барышева вызвал начальник 3-го отдела Управления госбезопасности Саратовского УНКВД. Как водится, распек для порядка: «Ворон считаешь! А враги народа в твоем районе, как в собственном сортире, орудуют!..» И дал указание внимательно присмотреться к начальнику СХИТК № 1 Лиманскому. Дескать, производственные показатели колонии - низкие. Нет ли там вредительства? Нет ли замаскировавшегося врага? Не срывает ли враг перековку преступного элемента?

Не то чтобы возразил начальнику Барышев, а скорее соображения свои доложил. Есть, мол, среди работников колонии такие, у которых в прошлом не все чисто. И сболтнуть способны чего-нибудь нездоровое... Эти уже в разработке. Но сам Лиманский - товарищ проверенный, преданный. Чапаевец к тому же... «Ах, чапаевец,... его мать! - угрожающе сощурился начальник. - Вон Кутя-ков-то... Все выступал на торжественных вечерах... с воспоминаниями о Чапаеве... А как разоблачили его, арестовывать пришли - давай отстреливаться, сука... Вражеским агентом оказался. Уже получил по заслугам... Тем более присмотреться к ним надо, чапаевцам этим». И велел выяснить, с кем Лиманский связан в колонии особенно тесно. И не тянутся ли от него какие ниточки сюда, в Саратов. А именно - в Отдел мест заключения.

То ли сам начальник 3-го отдела инициативу проявил, то ли кто-то из вышестоящих решил распорядиться судьбой Лиманского. Почему? Видимо, слиш-

ком приметным оказался новый начальник СХИТК № 1. Голос подавал слишком громко. Вот и насторожил: чего это он, этот Лиманский, так назойливо требует денег и снабжения? Недоволен, стало быть, жизнью нашей трудной, полной борьбы и лишений. Может, и Советской властью недоволен?.. Да и вообще, кто как не он - самая подходящая фигура на роль организатора контрреволюционной группы. И не где-нибудь, а именно в областных учреждениях ГУЛАГа. Отдел мест заключения - где же еще могли свить гнездо «разложившиеся бюрократы», «позорящие славное имя чекистов»... Разоблачение вредительской группы, созданной начальником сельхозколонии, - вот это дело! Будет, о чем доложить товарищу Ежову.

Спешить с арестом Лиманского Барышев не стал.

В отделе кадров облуправления просмотрел его служебное личное дело, строчку за строчкой прочитал многостраничную анкету, заполненную им при поступлении в НКВД. Запросил Новоузенский райотдел НКВД, что известно о прошлом Лиманского, о его родственниках. Нагрянув в Балашовскую колонию, накрутил хвост Каверину: «Ворон считаешь! А враги народа под боком у тебя орудуют!..»

Начальник оперчасти Каверин - «кум» СХИТК № 1 - сработал в деле Лиманского как очень важный винтик. По должности своей он обязан был приглядывать и за начальником колонии, и на него собирать «компромат». Он и собирал в меру своего ума и усердия: высасывал из донесений агентов. Теперь же, беседуя с глазу на глаз со служащими, стал настойчиво выискивать недовольных начальством, расспрашивать, требовать «факты». Правильны ли распоряжения Лиманского? А его непосредственных подчиненных? Нет ли в их действиях вредительства? Не говорил ли кто чего антисоветского? А с чего это Лиманский так печется о заключенных?.. Наконец, от одного что-то стоящее услышал... Из другого выдавил... Третьему подсказал... Всех заставил написать заявления.

Когда приехал Барышев, сразу выложил, гордый собой, заявления на стол: вот, мол, они - доказательства вредительской работы Лиманского. Да еще антисоветскую группу создал, вражина! Барышев, засомневавшись, уточнил сурово: «Верить можно? Фантиком пустым все это не окажется? Ручаешься? Смотри у меня...» Каверин, волк опытный, даже обиделся на такое недоверие со стороны молодого куратора из УНКВД. Стал убеждать горячо: «Дело верное!»

Тут как раз подоспел и ответ из Новоузенского райотдела. Нашелся-таки на Лиманского «компромат»! Барышев готов был добросовестно копать дальше. Вознамерился даже добиться разрешения ознакомиться с партийной учетной карточкой Лиманского, хранящейся в парторганизации УНКВД. Требовалось «добро» руководства - пошел к начальнику 3-го отдела. Тот и слушать не стал, осадил его резко: «Сколько можно копать! Смотри, до себя докопаешься! Арестовывай, добивайся признаний... пока вредители вконец не развалили колонию».

Заперев в сейф отчеты Каверина с оперативной информацией на Лиманского и его ближайших помощников, Барышев завел дело. На папке жирно вывел номер - 12777. Приехав в Балашовский райотдел НКВД 25 октября, потребовал

себе свободный кабинет. Взяв бланки, лично настучал на пишущей машинке четыре постановления об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения.

* * *

28 октября Барышев появился в центральной усадьбе СХИТК № 1 ближе к вечеру. С четырьмя опергруппами, на четырех автофургонах. Были арестованы начальник планово-производственной части Авдонин, начальник участка Неба-сов, заведующий механической мастерской Водянов, старший механик Плявин.

Пять ночей допросов - и материл для ареста главного подозреваемого Барышев набрал. 2 ноября отпечатал очередное постановление об избрании меры пресечения.

«...Рассмотрев следственный материал по делу № 12777 и приняв во внимание, что гр. Лиманский Яков Тимофеевич... достаточно изобличается в том, что являлся организатором и руководителем антисоветской вредительской группы, вел активную вредительскую деятельность в области полеводства и животноводства в Балашовской СХИТК № 1, срывал правительственные мероприятия по вопросу перековки преступного мира в системе М3, постановил: гр. Ли-манского Я.Т. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-7-11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание в Балашовской тюрьме».

Тут же под «Согласен» получил подпись начальника Балашовского райотдела УНКВД лейтенанта госбезопасности Юлова. И отправил спецпочтой в Саратов.

Страдной выпала осень 1937-го оперуполномоченным госбезопасности. Барышева завалили работой по горло: следствия вел одновременно по десятку дел, возбуждались они беспрерывно, почти каждую ночь - аресты, обыски, допросы. Между Саратовом и Балашовом, по всему району мотался как заведенный. И бесконечная, одуряющая писанина, стук пишущей машинки, горы бумаг...

Две с лишним недели потребовались на утверждение постановления об аресте Лиманского: пока везла его спецпочта, пока шло оно канцелярскими пу-тями-дорогами... Только 19 ноября - в один день - начальник 3-го отдела его утвердил, а прокурор «по специальным делам» резолюцией в правом верхнем углу санкционировал арест.

Когда социалистическая законность соблюдалась, даже в органах госбезопасности жернова бюрократической машины ворочались не быстро...

От прабабки-цыганки Якову Лиманскому досталась способность с первого взгляда оценивать людей, обостренная интуиция. А еще - безошибочное и конкретное предчувствие беды... Но теперь оно и не требовалось: слишком хорошо он знал, как работают органы госбезопасности.

Чуть ни каждый день то одного, то другого работника колонии вызывали по телефону в Балашов, в райотдел НКВД. На допрос. Все они вернулись. Значит, дали свидетельские показания - тем дело и ограничилось. Ни один к нему

не зашел. Не намекнул хотя бы, о чем допрашивали. Не предостерег, не предупредил по-товарищески... Хотя надеяться на это было бы верхом наивности: ведь с каждого взяли подписку о неразглашении. Самого же его не вызывали. Уже вторая неделя пошла...

С особой торжественностью Лиманский организовал в колонии празднование 20-летия Великого октября. Как никогда ярко, пышно украсили клуб. Кумача и белой масляной краски не пожалели... Выступил с докладом перед сотрудниками и заключенными, вдохновляюще рассказал об успехах СССР, о неизбежной победе социализма во всем мире. Завершил, как положено, здравицами ленинскому ЦК и лично вождю народов товарищу Сталину. Дружно спели «Интернационал»: он запел - все подхватили.

Потом - большой концерт. Замечательно выступили приглашенные артисты. И своя самодеятельность не подвела. Потом - танцы.

А из головы не выходила мысль о возможном аресте. Пытался отгонять: ведь вины за ним никакой нет... А если случится худшее? И даже жену арестуют? Логика органов известна: не может жена не знать о замыслах мужа - значит, соучастница. Если его расстреляют - и Анне, скорее всего, лагеря не миновать. Иза в одночасье станет сиротой. Отправят в детдом. Вся жизнь наперекосяк: с клеймом «дочери врага народа» в институт не поступит, в комсомол и партию не примут...

Как-то ночью, убедившись, что Иза заснула, плотно закрыл дверь в «залу». И очень серьезно поговорил с Анной. Строго наказал, что делать и чего не делать, если вдруг его арестуют. Никуда не жаловаться. Не ездить в райотдел или облуправление НКВД. Не добиваться встречи со следователем и прокурором. Не носить в тюрьму передачи. Снять комнату где-нибудь на окраине Балашова. Его брату и сестрам, всем прочим родственникам об аресте не писать и за помощью к ним не обращаться. В школу не устраиваться - искать место дворничихи, уборщицы, посудомойки...

- Хорошо, что фамилия у тебя другая, Аннушка...

- Яшенька, что же будет?

- Может, и плохо все обернется. Допрашивать если станут - показывай одно: муж дома о служебных делах никогда не говорил. И стой на том твердо. Если тебя не арестуют - уезжайте подальше. В Сибирь куда-нибудь. Придет время Изе паспорт получать - фамилию поменяйте...

* * *

.. .Автофургон, весь заляпанный грязью, въехал наконец во двор Балашовс-кой тюрьмы. В камеру Лиманского не отвели - сразу на допрос. Лицо его посерело, близко посаженные глаза потухли, плотно сомкнулись побелевшие губы.

НаБарышеве бессонная ночь не сказалась: энергия била ключом. Фуражку кинул на стол, рядом - тощую картонную папку. Сбросил кожанку, повесил на спинку стула. Усевшись, проворно развязал шнурки, разложил бумаги. Поболтал чернильницу - полная.

- Не мне вам говорить, гражданин Лиманский... - пальцем опробовал стальное перо ученической ручки, - чистосердечное признание облегчит вашу участь.

- По каким статьям я обвиняюсь? - всеми силами Лиманский старался сохранить в голосе уверенность, спокойствие.

- Да вы сами должны знать... в чем ваша вина.

- Никакой вины за собой не знаю.

- Ну да?! Выходит, мы ошиблись...

- Я прошу ознакомить меня с постановлением.

Лиманский знал: по закону его обязаны ознакомить с постановлением об избрании меры пресечения. Под роспись. Но настаивать, требовать повышенным тоном благоразумно не стал: не нужно «заводить» молодого опера.

- Ознакомлю, конечно. Всему свое время...

Оперуполномоченные сплошь да рядом пренебрегали этой «бюрократией». Не до нее, когда дела идут потоком. По обыкновению, махнул на нее рукой и Барышев.

Достав из бокового кармана куртки пачку папирос, закурил неспешно. Предложил Лиманскому, хотя знал: тот не курит. Отказа не принял.

- Берите-берите. В камере пригодятся. Сами знаете...

- Спасибо.

- Ну, не будем время терять.

Потыкав ручкой в дно чернильницы, придвинул к себе бланк «Анкета арестованного». Маленькую - на спецпропуск - фотографию Лиманского приклеил загодя: из его личного дела предусмотрительно взял одну лишнюю. Вот и пригодилась...

Зачитывал вопросы - Лиманский отвечал ясно, не запинаясь. Барышев записывал с его слов. Убористо, торопливо, но разборчиво. Вопросы самые основные: фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, место жительства, профессия... Просто и быстро: вопрос - ответ - скрип пера.

Про место службы и должность спрашивать не стал - сам написал: «Бала-шовская с/х колония № 1.6. нач. колонии».

- Социальное происхождение какое?

- Из крестьян.

- Социальное положение до революции?

- Сельскохозяйственный рабочий. Батрак.

Нахмурился вопросительно Барышев.

- Разве не собственный надел у вас имелся?

- С десяти лет, после смерти отца, работал по найму. Маленький надел от общины только в пятнадцатом году получил. Перед самой мобилизацией...

«С/х. рабочий», - наскрипело перо.

- А после революции?

- Служащий.

- Образование какое?

- Низшее.

Замерло перо. Снова нахмурился Барышев, поджал губы. Взгляд его ушел в себя. Лиманский с первой встречи приметил: так всегда меняется лицо молодого опера, когда не сразу улавливает что-то.

Барышев действительно задумался. И про Киевскую артшколу, и про совпартшколу в Энгельсе он читал в личном деле Лиманского. Сам он таким образованием похвастаться не мог. Хотел уточнить, но не стал. Ладно, пусть будет низшее...

Перо опять заскрипело: «Нисшее».

Оба они хорошо поняли друг друга. Лиманский хотел выглядеть по анкете «классово близким», «простым советским человеком»: происхождение - пролетарское, образование - низшее. Ведь может так случиться, судьи его, вынося приговор, ничего и не увидят, кроме этой анкеты и обвинительного заключения. Барышев грамматику посрамил. Но не себя: из какого-то сочувствия, неуместного теперь - даже опасного для него, - не стал хватать арестованного за язык.

Механически заполнил пункт «Партийность»: «Б. чл. ВКП(б)». Ничего иного тут и не может быть написано: недопустимо для члена партии оказаться под следствием и судом. Нет в рядах партии преступников, тем более - врагов народа. И всякий подлежащий аресту - уже бывший член партии, ибо органы не ошибаются. Сегодня же Юлов, начальник райотдела УНКВД, спецпочтой, в спец-пакете со штампом «Секретно», отправит в Балашовский райком партбилет Лиманского. Приложив уведомление об аресте его как врага народа. И через неде-лю-другую оттуда придет сообщение об исключении его из рядов ВКП(б).

- Национальность?

- Украинец.

Не стал спрашивать Барышев и о службе в белых армиях, «участии в бандах и восстаниях против Соввласти». Перо легко наскрипело «Нет».

- Репрессиям подвергались каким при Соввласти?

- Нет, не подвергался.

- В Красной армии где служили? И кем?

- В Двадцать пятой Чапаевской дивизии. В Двадцать пятом артдивизионе. Орудийным начальником.

- Когда?

- С восемнадцатого года... по двадцать четвертый.

И опять Барышев предпочел довериться словам Лиманского. Ладно, по 24-й так по 24-й. Написал: «С 1918 по 1924 г.». Не оканчивал арестованный артшколу в Киеве... Ведь образование у него - «нисшее». В конце концов, сам Лиманский анкету подпишет - головой будет отвечать за правдивость сообщенных сведений.

Думал ли Барышев о своей собственной голове в этот момент? Конечно. Рисковал? Конечно.

- Состав семьи перечислите. Кто где проживает?

Ждал Лиманский этого вопроса, готовился. Но никак не мог решиться, что же сказать о младшем брате. Петр и впрямь пошел в гору по линии кооперации: возглавил всю розничную торговую сеть астраханского Рыболовпотребсоюза.

А минувшей весной, совершенно неожиданно, его перебросили на партийную работу - назначили инструктором в политотдел Уральского речного пароходства. Теперь он живет в Уральске, центре соседней области, совсем недалеко от Саратова. Правда, часто в Гурьев ездит, в командировки... Написала обо всем этом Василиса: сам Петр после их встречи в Астрахани письмами не баловал. Последний раз - открытку на Новый год прислал... Конфисковал Барышев то письмо Василисы или нет?..

- Жена Анна Дмитриевна Золотухина... Дочь Елизавета, семи лет. Живут вместе со мной, на центральной усадьбе...

- Не живут уже... - перебил Барышев, не отрывая глаз от бумаги. - До полудня должны уехать в Балашов. Устроятся где-нибудь...

Пока ложилось на бумагу слово «Балашов», Лиманский испытал облегчение. Впервые после ареста. Словно камень с души свалился. Выходит, Барышев не собирается Анну арестовывать. Пока, во всяком случае. А ведь мог бы и смолчать...

- Сын от первого брака... Иван. Служит в Красной армии. В Бобруйске.

Едва дописал Барышев «Служит в РККА», успокоился и за сына. Вряд ли

его тронут: давно живет в другой семье, слишком далеко от него. К тому же с оружием в руках служит социалистической Родине. Да не где-нибудь - в приграничном округе.

Дошел до сестер: Мария Подгорная, проживает в селе Старая Полтавка, и Василиса Кривоносова - в Астрахани. И только тут решился... Местом жительства Петра вместо Уральска назвал Гурьев: отвести от брата угрозу... Стукнет Барышеву в голову направить запрос в Уральск - может и тем кончится, что арестуют Петра. Примутся выяснять, какую «связь» имеют они между собой да с какой целью брат врага народа «проник» в партийные органы... Маловероятно, конечно, но попадется дотошный опер - дотянет «ниточку» и до двоюродного брата: отслужив два года в пехоте, Тимоша вернулся на Астраханский рыбком-бинат... Если установят потом, что скрыл правду о месте жительства Петра, -найдет, чем отговориться. Позабыл, перепутал от волнения... Семь бед - один ответ. Приговорят к расстрелу - пули все спишут. Отстоит свою невиновность -и списывать ничего не придется.

Анкета, подписанная сначала оперуполномоченным, потом арестованным, с легким шелестом легла в папку. Место ее на столе занял чистый бланк «Протокол допроса». Сбив с папиросы пепел, Барышев переспросил:

- Так значит, гражданин Лиманский, не знаете за собой никакой вины?

-Нет.

- Ну да... - Барышев хмыкнул. - Отвечайте, ежели так... Раскулаченные кто есть из ваших родственников?

На миг Лиманский почувствовал, как силы предательски покидают его.

- Дядя... Дядя по матери... Он был раскулачен.

- Фамилия его какая?

- Чумаков... Николай Денисович.

- За что его?

- Я считаю, что...

- Вот не надо мне этих «считаю»! Оставьте при себе. Отвечайте прямо.

- Дядя владел паровой мельницей. Но это было при нэпе. Тогда допускалось владение небольшими предприятиями...

- Да кто спрашивает, что тогда допускалось! Владел или не владел?

- Владел.

- Раскулачен?

- Да, раскулачен.

- Вот так и надо отвечать. Покороче...

В голосе Барышева Лиманскому почудилась нотка сочувствия. А тот вдруг резко посуровел:

- А при вступлении в партию вы сообщили об этом?

- О чем?

- Что дядя - крупный кулак, мельницей владеет...

Лиманский хорошо знал: документы партийных органов - святая святых. Даже для оперов госбезопасности они недоступны. И вопрос этот - ловушка. Ведь в партию кто только ни лез при нэпе. И что только ни скрывал при вступлении и обмене партийных документов. Потому-то обычное дело для следователей - расставлять такую ловушку всем партийным. Чтобы заставить обвиняемого изворачиваться, выкручиваться. Потом легче будет «колоть»... Нет, не выкручиваться ему сейчас нужно, только не выкручиваться - доказывать, что он чист перед партий. Что скрывать ему нечего. И доказывать уверенно, убедительно.

- Я вступил в партию в двадцать четвертом году. При нэпе. О том, что мой дядя владеет мельницей, не заявил...

- А при обмене партийных документов?

- И при обмене партийных документов... в прошлом году, тоже не заявил...

- Значит, вы скрыли это от партии? Так?

- Да, гражданин следователь, я должен признаться... Я скрыл эти обстоятельства.

Барышев мог торжествовать: нюх не подвел его! Настал самый подходящий, решающий момент. Нажать на обвиняемого, навалиться - сломить, выколотить признательные показания... Вместо этого он принялся записывать вопросы и ответы.

Лиманский успел собраться с мыслями. Дядя Николай, как отобрали у него землю и мельницу, сразу уехал из Старой Полтавки. По слухам - в самую Москву, завербовался метро строить... Кажется, Мария в письме сообщала. Достоверны те слухи или нет, но и себя, и семью свою он спас от выселения, от лагеря...

- Ну, так... И где же теперь ваш раску лаченный дядя? Каку ю связь имеете с ним?

- Я не знаю, где он находится. Не знаю именно потому, что никакой связи с ним не имею.

Отвечал уверенно: с дядей Николаем никогда не переписывался. Неужели из-за раскулаченного дяди арестовали его? А может, колхоз «Коминтерн» припомнили?

- Почему же вы скрыли эти обстоятельства от партии?

- Я не придал этому никакого значения. Ибо, повторяю, никакой связи с ним не имею. И никогда не имел.

Барышев подустал-таки. Заныли пальцы, держащие ручку. Да еще волком накинулся голод. Понятное дело: со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Совсем некстати вспомнились галушки по-полтавски...

- Потому, значит, и скрыли. Так и запишем...

В голосе его Лиманскому снова почудилось что-то вроде сочувствия. И усталость. Он внимательно следил за пером: уже не так торопливо бежит по тонким черным линиям бланка, оставляя за собой фиолетовые, с легким наклоном, слова. В словах этих, возможно, таится его смерть... Так что же за тучи собрались над его головой? В Саратове разоблачили группу сторонников Бухарина? Кто-то дал показания против него? Или действительно припомнили шестилетней давности обвинение в «правом уклоне», в проведении «кулацкой линии»? Тогда при чем тут его помощники по СХИТК?

Ответов не было. Получить ответы он мог только из вопросов Барышева. Но их не последовало: оперуполномоченный скороговоркой зачитал протокол.

- Распишитесь. На каждой странице...

Камера, куда привели Лиманского, была забита битком. Построили Бала-шовскую уездную тюрьму перед самой германской войной. В камеры, рассчитанные по тогдашним нормам на 4-х арестантов, теперь набивали до двух десятков человек. Уголовников вперемешку с арестованными по 58-й статье УК, за «контрреволюционные преступления».

Смрадный полумрак скрывал лица, приглушал разговоры и надсадный кашель. Дышать нечем: табачный перегар не мог забить вонь переполненной параши, давно не мытых тел и хлорки. И сырая духота. Кто-то подвинулся, уступил ему пятачок цементного пола. Подстелил под себя шинель. Подчиненных своих бывших даже не стал высматривать: не могли его посадить вместе хотя бы с одним из них. Сажать «подельников» в одну камеру - запрещено категорически. Прикрыл глаза. О еде даже думать не хотелось - только перевести дух, собраться с мыслями...

* * *

Ночью Лиманского снова вызвали на допрос.

В комнате было сильно накурено. Сразу бросилось в глаза: скуластое лицо Барышева посмурнело.

Типографские бланки протоколов закончились. Следователю пришлось самому выводить наверху чистого листа: «Протокол допроса».

- Про Авдонина расскажите. Как вы знаете его? С какого знакомы?

Голос его стал жестче, фразы - отрывистее.

- Впервые я встретил Авдонина в марте. Этого года. Или в апреле... Когда он приехал на работу в колонию.

- Взаимоотношения у вас какие были?

- Чисто производственные.

- Других не было?

- Нет. Только чисто производственного порядка.

-Так...

Перо раздраженно стучало о дно чернильницы, карябало рыхловатую бумагу.

- Политическую характеристику его дайте.

Миг - и интуиция предостерегла Лиманского: ловушка! Неужели Авдонина болтливый язык подвел?

- На политические темы я с Авдониным никогда не говорил. Поэтому охарактеризовать его с политической стороны не могу.

- А с производственной?

- Как агроном он был слаб. И всей работы не охватывал... Притом он не имел никакой помощи со стороны Отдела мест заключения. Особенно со стороны старшего агронома Епифанова.

Барышев оживился. Пристально глянул в темные глаза Лиманского. - Значит, Епифанов не помогал ему? Так?

- Именно так.

- Ага... А Небасова как вы знаете?

- Небасова я узнал, когда приехал в колонию...

Не вдаваясь в мелочи, Лиманский рассказал о недобросовестной работе Небасова. Привел пару фактов. Решил, хватит пока.

- ...Эти отрицательные моменты в его работе граничили с преступным деянием... Однажды я заявил ему в глаза: «Если вы занимаетесь вредительством, то это вам не пройдет». Считаю, что Небасов - не совсем советский человек.

Ему еще раз пришлось выдержать пристальный взгляд Барышева. Долгий, многозначительный.

- Теперь о Плявине расскажите. О нем что вам известно?

Лиманский не шелохнулся. Будто намертво прирос к дубовой табуретке,

привинченной к полу. А мысли метались лихорадочно. Так может, Плявин по глупости ляпнул что антисоветское? Скорее уж он, чем Авдонин.

Пару раз жестом прервав Лиманского, Барышев записал его показания о скверном отношении Плявина к работе, о его нездоровых настроениях, об антисоветских высказываниях его жены... Ничего нового. Все это он давно знал от Каверина.

- О Водянове расскажите.

- Знаю его с момента моего приезда в колонию. С политической стороны он для меня не известен.

Лиманский уже гадал, с каким вопросом теперь, по второму кругу, начнет опер «обходить» его бывших подчиненных. Кто же совершил что-то преступное? Что именно? Кто показал против него? Что именно показал?

А Барышев, торопливо дописав, повел обвиняемого совсем на другой круг.

- А Епифанова вы знаете?

- Да, знаю.

- Давно?

- С тридцать пятого.

- Имели с ним встречи?

-Да.

-Где?

- В колонии, когда он приезжал туда. Еще в Саратове, когда я ездил в об-лу правление.

- Какой характер носили ваши встречи?

- Только производственный.

- С политической стороны вам что о нем известно?

Мысли Лиманского метнулись в другую сторону. Наконец-то, показалось ему, картина проясняется. Барышева, похоже, больше других Епифанов интересует. .. Выходит, тот и совершил что-то преступное. Или... А может, главная цель госбезопасности - Отдел мест заключения? Неужели так и есть? Просто начать решили с мелкой сошки - старшего агронома. А ему-то самому какая роль отведена? А помощникам его бывшим? Роль поставщиков уличающих показаний?

- На политические темы разговоров с ним я не имел. А вот о работе его как агронома сказать могу... Он совершенно не вел борьбу с сорняками. И меня ориентировал на то, что бороться с сорняками не нужно. Доказывал мне, что сорняки в условиях Саратовской области - явление нормальное. И все последние годы засорение полей в колонии усугублялось. В наибольшей степени это относится к вине именно Епифанова...

Отвечал спокойно, не частил. Барышев не перебивал, не уточнял. Записывать успевал почти дословно.

- А какие у них были отношения? Между собой? Вот у всех лиц, о которых вы говорили выше... - В голосе его пробилась вкрадчивость.

Интуиция Лиманского опять сработала мгновенно: ловушка! Да не просто

- на медведя капкан.

- Отношения были производственные. Были между ними или нет отношения на какой другой почве - я не знаю.

- Не знаете? Тогда расскажите о ваших связях с ними.

- Я уже рассказал.

- О ваших связях со всеми этими лицами, - с нажимом уточнил Барышев, откладывая ручку.

Догадка поразила Лиманского. Оглоушила.

- Я был связан с ними только на производственной почве...

-Ложь!

Костлявый кулак Барышева почти без размаха грохнул по столу. Чернильница подпрыгнула. Лиманский вздрогнул.

- Правду говорите!

Барышев сорвался на крик. И тут же оглянулся на дверь. Зачем, Лиманский не понял.

- Я говорю вам чистую правду, гражданин следователь. Связи у меня с ними были исключительно на производственной почве.

Вдавив дымящий окурок в пепельницу, Барышев резко поднялся. Широко зашагал по комнате. От стены с зарешеченным окошком к двери и обратно, снова туда и обратно. Замерев возле двери, почти прокричал:

-Не лгите, обвиняемый! Следствию известно все!

Силясь пронзить Лиманскош суровым взглядом, отчеканил:

- Следствию известно... Ваши связи с этими лицами носили по-ли-ти-че-ский характер. Политический! Я требую правдивых показаний. Слышите?!

Всей кожей Лиманский ощутил: раскалился Барышев, точно ствол орудия после часа беглого огня. Но в раскаленности этой, в гневном крике отчетливо почуял что-то неестественное, наигранное. Как вчера, во время ареста... Главное, удержать себя в руках. Ничем не задеть самолюбия молодого опера. Не протестовать. Не требовать доказательств... Скоро их и так ему предъявят - «доказательства» эти.

- Я говорю чистую правду. Никаких политических связей с этими лицами я не имел.

Барышев, поостыв, вернулся за стол. Взялся заручку... Писал не торопясь, словно давал обвиняемому возможность найти единственно верный ответ. Дописав, замял пальцами мундштук папиросы, зажег спичку. Пыхнув пару раз дымом, заговорил спокойно:

- Следствие располагает данными... вы являетесь участником антисоветской вредительской группы. В ее состав входили все эти лица. Вот все те, кого вы назвали... Будете отрицать?

Кровь хлынула в голову Лиманскому, непроизвольно сжались кулаки. Вот оно что! Неимоверным усилием воли сохранил самообладание.

- Я ка-те-го-ри-че-ски отрицаю это обвинение. Я никогда не являлся участником антисоветской вредительской группы. И я ни-че-го не знаю о ее существовании.

Барышев прекратил допрос. Начал зачитывать протокол... Вслушивался Лиманский, подписывал аккуратно листы, а в голове его пульсировала резкая боль. Вместе с нею билась отчаянно, как попавшая в ловушку птица, страшная догадка: «Обвинения - сразу по трем частям 58-й статьи УК. По 7-й - «подрыв государственной экономики». По 10-й - «антисоветская агитация». По 11-й -«создание контрреволюционной организации». По каждой - расстрел».

* * *

Четверо суток Барышев не вызывал Лиманского: сосредоточился на его «подельниках», на сборе улик. Съездил в Саратов - допросил арестованного Епифанова, бывшего старшего агронома Отдела мест заключения. Но прежде проскочил в СХИТК № 1 - еще сильнее накрутил хвост Каверину.

Выказав усердие не по уму, «кум» расстарался. Одного за другим вызвал агронома, зоотехника и механика, оставшихся за старших. Втолковал: аресто-

ванные начальники бывшие - все занимались вредительством, входили в антисоветскую группу. Организовал ее Лиманский, умело замаскировал. Для ее разоблачения нужны акты и справки о сильной зараженности клещом зерна в хранилищах, о большом количестве павшего скота, о преступном содержании техники... А чтобы те исполнили все, как надо, пригрозил каждому: «Станешь выгораживать врагов народа - будешь арестован как член той же вредительской группы».

Поздним вечером 26 ноября дошла наконец очередь до главного обвиняемого. Допрос этот, прикинул Барышев, станет последним...

Пять тягучих дней и четыре долгие, бессонные ночи в камере измучили, извели Лиманского. Клопы, сырость, смрад параши, баланда тюремная так не истерзали, как неизвестность, ожидание, собственные мысли.

Доносчика вычислил. Какое-то время прикидывал: Небасов или Плявин?.. Скорее - Небасов. Плявин, конечно, механизатор никудышный и человек слабый, но все-таки честный. Да и взгляд Барышева подсказал, когда о Небасове давал показания. Подчеркнуто многозначительный взгляд... Не ясно только, по собственной ли охоте Небасов донес. Или оклеветал, себя выгораживая? Когда приперли его к стенке... Никакой вредительской организации в колонии не было и в помине. Лодыри, неумехи, болтуны, несоветские люди с нездоровыми настроениями - были. Но намеренным вредительством никто не занимался. Получается, он сам где-то допустил ошибку. Где же? В чем-то недоработал? Чего-то не доглядел? Кому-то доверился зря? Может, не следовало что-то говорить. Или какую-то бумагу подписывать... Или все-таки был в колонии замаскировавшийся классовый враг? Тогда виноват в том, что потерял бдительность. Не распознал. Дал обмануть себя... Но кто он, этот враг?

Болезненно обострившаяся память разворошила весь минувший год жизни - год работы в колонии. Воскресила ситуации, сцены, разговоры, слова, интонации, жесты, взгляды... И еще бумаги служебные - планы, отчеты, справки, запросы, телеграммы... Все это крутилось в его пылающей жаром голове, будто калейдоскоп вертели без устали чьи-то ловкие руки. Прислонялся затылком к сырой стене - хоть чуть остудить голову. Что бы привести в порядок мысли, припомнить все как можно точнее, разложить по полочкам. От этого сейчас жизнь его зависит. Судьба Анны и Изы.

Линию защиты выстроил: не дать себя запугать, все обвинения твердо отрицать, ответственность за ошибки и недоработки подчиненных на себя не брать. Тем более - ложных показаний ни на кого не давать. Ни в коем случае. Даже если пообещают прекратить дело в отношении его самого. В ловушки не попадаться. Если была вредительская группа - значит, были акты вредительства, саботажа. Следствие должно вскрыть факты, собрать улики. Предъявят - опровергать аргументировано, ссылаться на документы. Собственные свои недоработки честно признавать - не выкручиваться. На все были свои причины. Объективные причины, от него не зависящие. Чего точно не было - так это намерения навредить хозяйству колонии.

И главное - не ставить следователя в глупое положение. Не провоцировать его на применение физических методов воздействия. Ведь Барышев пока не прибег к крайним мерам. А мог бы... Ему дают спать от отбоя до подъема. Не устраивают «конвейер» - многосуточный допрос несколькими чередующимися следователями. Не ставят на «стойку» - спиной к стене на день-два, пока не упадешь. Не сажают на ножку перевернутой табуретки. В общем, ничего не делают из того, о чем с ужасом шепчутся в камере... А главное, не трогают жену... Ее судьба - тоже в руках Барышева. Постановление об аресте оформит - и все... А что делать, если все-таки арестуют Анну? Не Барышев - так начальство его саратовское прикажет... Тогда что делать?!

Усаживаясь на отполированную до блеска табуретку, Лиманский заметил: дело распухло - тесемки едва завязываются. Густо торчат из него бумажные закладки.

Барышев был сосредоточен, собран. Сурово хмурился. Голоса сразу повышать не стал - цедил сквозь зубы.

- Вы намерены и дальше отрицать свою вину? Или дадите наконец правдивые показания? О том, как являлись участником антисоветской группы. И занимались вредительством...

- Участником антисоветской группы я не являлся. Вредительством не занимался...

- Ну да!.. Эго подтверждается показаниями свидетелей. И ваших единомышленников. А также документами... Еще раз предлагаю: говорите правду.

- Я говорю только правду.

Барышев, пыхнув дымом, отложил папиросу. Придвинул дело. Перехватив одну из закладок, открыл нужную страницу.

- Зачитываю вам выдержки из показаний обвиняемого Небасова. От двадцать девятого октября... «В состав антисоветской группы кроме меня входили начальник колонии Лиманский, начальник планово-производственной части Авдонин, механики Плявин и Водянов, и старший агроном Отдела мест заключения Епифанов. Поименованные лица проводили организованную антисоветскую вредительскую деятельность в хозяйстве колонии. Лиманским я был обработан в антисоветском духе и им же был вовлечен в состав вредительской группы». И теперь будете отрицать?

- Буду отрицать то, чего не делал. Антисоветской обработкой и вовлечением во вредительскую группу я не занимался.

- Вот еще из показаний Небасова... Вы дали ему вредительское указание посеять просо на участке, сильно засоренном сорняком. По этой причине погибла часть посева. Будете отрицать?

- Указание такое дал не я, а Епифанов. Я дал согласие на посев, потому что некоторых участков еще не знал. Просто не успел своими глазами увидеть. В результате часть посева действительно погибла.

- Вы дали Неба сову приказание снять уборочные агрегаты с косовицы ячменя. Вот его показания... В результате было потеряно много зерна. Скажете, не давали?

- Такое указание я действительно давал. И через Авдонина, и лично Неба-сову. Сделал я это вот почему... Овсу угрожала опасность осыпания, а ячменя к тому времени уже много потеряли. Исключительно из-за нехватки исправных тракторов и отсутствия горючего на нефтебазе. Больше уже ячмень дать не мог. Поэтому я считаю свое указание не вредительским, а вполне правильным. Оно было оправдано производственной необходимостью

- Так значит... Вот еще из показаний Небасова... Вы дали ему вредительскую установку искусственно перезаразить зерно клещом. Зачитываю...

Услышанное поразило Лиманского: он якобы дал Небасову указание развезти зараженное клещом зерно с перевалочного пункта по другим складам. Чтобы заразить все зерно в колонии. Ложь! И чушь несусветная к тому же.

- ...В этом вы признаете себя виновным?

- Нет, не признаю. Показания Небасова - лживые.

И принялся обстоятельно рассказывать, как в сентябре на перевалочном складе сопрело и заразилось клещом 80 тонн ржи. По вине именно Небасова. Барышев слушал внимательно. Прервав жестом, записывал. Старался покороче, самую суть. Опять слушал - опять записывал.

- ...Виновным в умышленном перезаражении ржи клещом я себя не признаю.

Из коридора донесся какой-то шум.

- Это ложь! - взорвался вдруг Барышев.

И грохнул кулаком по столу. Метнул взгляд на дверь. Снова кулак его обрушился на дубовую столешницу. И снова - крик:

- Прекратите запирательство! Дайте честные показания!

И пошел-поехал допрос по замкнутому кругу.

Барышев задавал вопросы - давил все сильнее. «А с какой целью вы составили вредительский план уборочной кампании? Причем не один. Вам помогали ваши соучастники - Плявин и Водянов...» «А чем вы объясните срыв заблаговременной закупки запчастей к тракторам? Намеренный срыв!..» «А что вы скажете о порче уборочных агрегатов? Как раз в разгар посевной!..» «Были такие случаи, когда вы сдавали зараженное клещом зерно на элеватор в счет госсда-чи?..» «Насчет присвоения вами зарплаты заключенных что скажете?»... Монотонно зачитывал выдержки из показаний свидетелей и других обвиняемых - «единомышленников» и «соучастников». Более внятно, с расстановкой зачитывал справки и акты.

Лиманский слушал сосредоточенно. Отвечал подробно. Со знанием агрономии и зоотехники пояснял, как было на самом деле. Опровергать неправдоподобные, составленные уже после его ареста, справки и акты оказалось куда легче, чем отрицать голословную клевету. Сам ссылался на документы по памяти. Твердо стоял на своем: «Показания эти ложные, их я отрицаю, виновным себя не признаю».

Услышав это, Барышев выходил из себя, стучал кулаком по столу, срывался на крик. «Во вредительской деятельности вас обвиняют ваши соучастники!» «Прекратите запираться!» «Показывайте правду!»

Успокаивался Барышев так же внезапно, как и взрывался. Прикуривал свежую папиросу от окурка. И аккуратно записывал ответы... Курил он сегодня как никогда много. Смятые окурки заполнили пепельницу чуть ни до краев. Обвиняемому папирос не предлагал.

Задавал следующий вопрос - и все повторялось...

Лживостью всех свидетелей и «соучастников» превзошел служащий СХИТК № 1 Фадин: «За время совместной работы с Лиманским в сельхозколонии последний показал себя как человек антисоветского направления. Прикрываясь партийным билетом, Лиманский дискредитировал партию и Советскую власть, преследовал и разгонял коммунистов, зажимал критику и группировал вокруг себя антисоветски настроенный элемент колонии. Вел активную подрывную работу в колонии...» Не многим уступил ему служащий Голобоков: «Антисоветская группа возглавлялась Лиманским. Группа вела широкую вредительскую деятельность в области полеводства и животноводства. Лиманский также вел дезорганизаторскую работу в партийной организации колонии и среди заключенных...»

Судейский опыт помог Лиманскому быстро уловить: показания свидетелей, а их набрали больше десятка, похожи словно близнецы. Одинаковые обвинения, однотипные формулировки. А каждый из четверых обвиняемых показывает и против него, и против всех других своих «соучастников». Почему так вышло-ясно как белый день... И в догадке своей утвердился: обвинения в организации «антисоветской группы» и «вредительстве» строятся на показаниях одного человека - Небасова.

Приступы страха за свою жизнь он еще на германской войне научился перебарывать. Только при одной мысли прошибал озноб, щемило сердце: вот-вот произнесет Барышев роковые слова. Смертельные на сей час: «Ваша жена арестована. Заключена в эту же тюрьму. От вас одного зависит, когда она выйдет на свободу... Хорошо бы ей успеть забрать дочь из приемника-распределителя. Пока не отправили девочку невесть куда...»

Пошел пятый час допроса. Барышев положил перед собой очередной чистый лист - девятый уже.

- Значит, вы намерены и дальше отрицать свою вину? Что являлись участником антисоветской группы. И что вредительством занимались...

- Свою виновность во вредительской деятельности я отрицаю, - севшим уже голосом, но с прежней твердостью ответил Лиманский. - И впредь буду ее отрицать.

- Ну да?.. Несмотря на все уличающие вас материалы?

- Независимо от них.

Барышев прекратил допрос. В нарушение порядка дал обвиняемому самому прочесть протокол. Когда тот подписал все листы, протянул еще один.

- Можете ознакомиться с постановлением.

Внизу Лиманский сразу увидел главное: «привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-7-11 УК». Ошибся, выходит. Лишнее себе «нашил». Но и этих двух частей для расстрела хватит.

- Распишитесь, что объявлено вам. Число сегодняшнее поставьте. Двадцать седьмое уже...

Барышев нажал кнопку звонка - вызвал конвой. Лиманского увели. Оставшись один, он устало откинулся на спинку стула. Закурив, незряче смотрел на раскрытую папку... Что чувствовал он в этот момент? О чем думал? Может быть, о том, как странно чья-то воля пересекла их судьбы. Странно и страшно...

В одном он отдавал себе отчет. Как и мы теперь. А именно: окажись на месте Лиманского человек малодушный, нестойкий, уступи он в эту ночь давлению и угрозам, поддайся искушению спасти свою жизнь ценой признания в том, чего не совершал, да еще ценой ложных показаний против «соучастников» - уже через неделю-другую дело было бы закончено. Обвинительное заключение -короткое заседание «тройки» при Саратовском УНКВД - приговор к высшей мере - закрытый спецфургон с расстрельной командой - глубокая яма на «спец-полигоне» - остывающие тела, обильно залитые известью и слегка присыпанные землей... Новый год их жены и дети встретили бы вдовами, сиротами...

* * *

4 декабря в Балашовский райотдел НКВД пришло коротенькое письмо за подписью секретаря Балашо веко го райкома ВКП(б) Панина. «Решением Бюро РК от 29 ноября 1937 года Лиманский Яков Тимофеевич, член партии с 1924 года, исключен из рядов ВКП(б) как арестованный органами НКВД - враг народа».

Как положено, письмо было подшито после анкеты арестованного. Бумаг в картонной папке становилось все больше. Но дело забуксовало.

Начальник 3-го отдела, выслушав доклад Барышева, вызванного из Балашова, взгрел молодого опера по первое число. Пока в деле отсутствуют признательные показания главного обвиняемого, Лиманского, - все это туфта. Отдел мест заключения такой туфтой «за яблочки» не возьмешь. И решил так: раз «этот щенок зевластый» не справился - пускай более опытные товарищи помогут ему. Поднатаскают заодно. И приказал этапировать обвиняемых в Саратов.

Целый день везли их железной дорогой. Как положено, в разных отсеках «вагонзака». Глубоким уже вечером в спецфургоне, в разных же отсеках, доставили со станции в тюрьму № 1 УНКВД, что в самом центре города. Ее здания были построены в разные времена. Самое старое - «Тюремный замок» - еще в начале царствования Николая I. Самое новое - Саратовскую губернскую тюрьму - закончили как раз после революции 1905 года. В камеры, рассчитанные на 4-6 человек, теперь втискивали по 30-40 заключенных.

Этапированных из Балашова, как и других только что доставленных, на ночь поместили на карантин. Всех пятерых - в одну камеру. Возможно, по халатности, в спешке нарушили инструкцию, запрещающую сажать «подельников» вместе. А возможно, намеренно устроили им «внутрикамерную проверку», загодя подсадив туда «слухачей». Так или иначе, но это обернулось для них спасительно...

Давно не видавший своих бывших помощников, Лиманский сразу заметил в них перемену: исхудали, погустела седина, спины согнулись, лица посерели. Глаза ввалились, воспалены. Взгляды затравленные. Движения нервные, неуверенные... Верно, и сам не лучше выглядит. Месяц, считай, в зеркало не заглядывал. Но сейчас поважнее дело есть.

Едва за ними закрылась с лязгом железная дверь, скомандовал тихо:

- Садись, небасовская группа!

Полушутя, но с привычной властностью.

Намек его поняли сразу. Вот по чьей милости мы здесь! Как прорвало -заговорили разом. Ума хватило - шепотом. Придавили Небасова к стене. Съежился тот, едва не бухнулся на колени... Хлюпая носом, бегая глазами, принялся оправдываться: насели, дескать, на него Барышев на пару с «кумом»...

- ...Грозили материалом, что я наемную силу эксплуатировал... что от раскулачивания скрылся. А я ж портновским делом занимался-то... И еще будто жандармом служил до революции...

- Да тише ты, черт...

- Христом-богом клянусь, этот материал на меня председатель сельсовета состряпал... Ложь чистой воды! А врачи у меня склероз сердца признали - вот и переехал с Бобылевки своей родной в Балашов этот клятый... У меня ж подписка имеется! Некоторые граждане моего села подписались, что отродясь я жандармом не был. А Барышев с «кумом» еще грозились жену заарестовать...

Подступил к нему вплотную Лиманский, процедил жестко:

-Правду надо говорить! Всегда! Только правду! Понял меня, Василий Степанович?

Очухался Небасов, собрался с мыслями и силами - пообещал:

- В суде откажусь от своих показаний. Заявлю, что ложные они. Христом-богом клянусь, товарищи...

- Как еще судить нас будут... А то и не представится тебе такая возможность.

Пробыли они вместе до утра. Шептались, отгораживаясь спинами, озираясь на сокамерников. Обсуждали, как быть. Лиманский настоял - все согласились: о признании Небасова на допросах молчать.

* * *

В полдень Лиманского вызвали на допрос.

Барышев был мрачен и зол как никогда. И не один: позади него, у стены с зарешеченным окошком, стоял второй следователь - постарше, интеллигентного вида, в добротном штатском костюме синего шевиота. Манерно держа в пальцах дымящую папиросу, пристально всматривался в лицо обвиняемого.

Начал Барышев с того, чем закончил последний допрос в Балашове:

- Вы создали антисоветскую группу в колонии. Руководили вредительской работой. Материалы следствия вас полностью уличают. Так что предлагаю признаться.

- Свою виновность я отрицаю и считаю...

- Прекрати дурочку валять! - Стоящий у стены резко подался к столу.

Если Бырышев все время держался на «вы» - этот сразу начал «тыкать».

Лиманский глянул на него вопросительно.

- Моя фамилия Петров. Я - следователь Третьего отдела. Сам знаешь, чем Третий отдел занимается, - искоренением контрреволюции. Твоя вина во вредительстве полностью доказана. Не прекратишь запирательство - получишь вышку. А так еще можно посмотреть... Отвечай честно - создал группу?

- Эго я отрицаю. И впредь буду отрицать то, чего не было. Сколько раз ни спросите...

- Сколько надо, столько и спросим! - зло усмехнулся Петров. - Пока не признаешься... Встать!

И закрутился «конвейер».

Допрашивали поочередно - Петров с Барышевым. Потом подключились еще двое - Анищенко и Хоменко. Сесть или хотя бы прислониться к стене не давали. Есть-пить не давали. Оправиться не давали... Снова и снова зачитывали «признания» Небасова, показания свидетелей. Кажется, сами уже заучили их наизусть: в бумаги заглядывать перестали. Уговоры «открыться по-доброму» сменялись матерщиной, унижениями, угрозами, сованием кулака под нос. Требовали одного - признаний в «создании антисоветской организации», «контрреволюционной деятельности» и «вредительстве».

Поначалу еще Лиманский пытался что-то объяснить, привести факты и цифры, доказать свою невиновность. Бесполезно. Все это следователей не интересовало. Потому ничего и не записывали. Вот если бы признался!.. Он просил очной ставки со свидетелями, просил приобщить к делу его доклады и заявки в Отдел мест заключения. На все следовал один ответ: «Заявишь на суде. А сейчас признавайся...» Слова эти, как ни странно, помогали ему стоять на своем. Они напоминали о главном: ни в коем случае не проговориться о признании Небасова. Не выдержит если, сошлется на Небасова - все кишки из человека повымо-тают. А их всех - вдобавок еще и в сговоре обвинят...

Пошли пятые сутки терзаний. Лиманский устал смертно. Ноги распухли, стали подобны бревнам. Лица следователей расплывались, голоса их гудели как в бочке. Пересохший, воспаленный язык еле ворочался... А на него продолжали наседать, давить. Все те же: Барышев, Петров, Анищенко, Хоменко. Те же вопросы - те же ответы: «Эго я отрицаю», «Виновным себя не признаю», «Мои показания правдивые»... Про себя же твердил исступленно: «О признании Небасова - молчать, молчать, молчать...»

Следователи и сами едва успевали передохнуть. Уже с ног валились. Осипли. Глаза покраснели.

Выдохлись наконец. «Конвейер» встал. Итог его пятисуточной напролет работы: ни слова признания, ни листа протокола.

Два дюжих надзирателя доволокли Лиманского до камеры, бросили на пол. Сокамерники переглянулись удивленно: вот уж кого не думали еще раз живым

увидеть. Кто-то разжалобился - его перетащили на нары, смочили водой растрескавшиеся губы...

* * *

Вьюжную ночь на 20 декабря, с воскресенья на понедельник, Барышев провел в тюрьме № 1. Спешил до утра оформить последние документы по делу № 12777 - обвинительное заключение и протоколы предъявления материалов.

Минувшие три ночи напролет проводил аресты и обыски. Прилечь, забыться на полчаса удавалось лишь урывками, днем, в своем кабинете в «Сером доме». Так саратовцы окрестили серое трехэтажное здание УНКВД.

Доносы граждан и сообщения агентов сыпались гуще листьев осенних в Балашове. Горы бумаг исписал Барышев, извел флаконы чернил. Устал, как кляча. По новым делам начальство уже в шею подгоняет. А дело по обвинению группы работников СХИТК № 1 и подавно бородой обросло. До двух томов «размножилось». Не ожидал он такого. Все по милости главного обвиняемого: заперся Лиманский наглухо. Поглубже бы копнуть, добраться все-таки до материалов об исключении его из партии. Наверняка, там что-то есть... А вот чего точно нет - так это времени. Да и правы старшие товарищи: «Не копай глубоко -докопаешься до себя».

Зевал до хруста в челюстях. Неодолимый сон гнул к столу. Фиолетовые строчки ложились на неразлинованный лист с заметным перекосом. Но с обычной своей одержимостью вызывал и вызывал обвиняемых. Последним - Ли-манского.

«Рассмотрев следственный материал по делу № 12777 по обвинению Ли-манского Якова Тимофеевича по ст. 58 п. 7-11 УК и найдя, что виновность Ли-манского вполне доказана и дальнейшего следствия по делу вести не требуется, а поэтому - руководствуясь ст. 206 УПК, объявил Лиманскому, что дело следствием в отношении его закончено и направляется на судебное разбирательство...»

Перо замерло на миг.

«...в военный трибунал по подсудности...»

Барышеву припомнился позавчерашний, субботний, разговор в кабинете начальника 3-го отдела. Трудный разговор, скользкий. И очень неожиданно, как-то странно обернувшийся... Вызвал его начальник совсем по другому делу. Одобрил проведенные мероприятия. Дал указания. Готов был уже отпустить. И в этот момент - удачный будто бы - Барышев подсунул на утверждение обвинительное заключение по делу № 12777. «Закончил наконец с этим Лиманским?» - «Так точно. Направляю в суд». Сердце замерло, пока тот читал. «Значит, по подсудности решил?» - «Так точно». Одутловатое лицо начальника было непроницаемо. Ярко поблескивали стекла очков, отражая свет настольной лампы, - прятали глаза. .. Едва уловимая пауза - и синий карандаш размашисто наложил роспись под «Утверждаю». Вышел Барышев из кабинета - вздохнул полной грудью. Будто в детстве, на Волге, когда раков ловил, со дна вынырнул...

Привели наконец Лиманского.

Как положено, Барышев объявил ему об окончании предварительного следствия и направлении дела в суд.

- Желаете чем-нибудь дополнить следствие?

Не далее как пару часов назад Небасов, Плявин и Водянов ответили на этот вопрос отрицательно. После них Авдонин и Епифанов попросили познакомить их с материалами дела, приобщить некоторые новые документы о работе колонии. Прикрикнул на вредителей - заткнулись. Надавил - заставил подписать протокол. Подпись обвиняемого обязательна: без нее трибунал дело к рассмотрению не примет.

От Лиманского просьб ждал, склонялся даже записать какие-то... Однако услышанное стало для него крайне неприятным сюрпризом. Сон как рукой сняло.

- Я считаю необходимым сообщить следующее... В Саратовской тюрьме я содержался на карантине вместе с Небасовым... И он заявил мне, что от показаний, которые он дал на предварительном следствии, откажется как от ложных.

- Что значит ложных?!

- Так он заявил.

- Кто еще был с вами?

- Нас всех посадили в одну камеру.

Заерзал Барышев. Мрачная задумчивость сковала его потемневшее лицо. Смутное, муторное предчувствие беды прокралось в душу.

- Так есть у вас, чем желаете дополнить следствие?

Ни кричать, ни затыкать рот Лиманскому не стал. Просьбы его записал все, почти дословно. Провести очную ставку с Небасовым, а также свидетелями Голобоковым и Фадиным. В качестве свидетелей допросить бригадиров-заклю-ченных Клюева и Злобина - о борьбе его с потерями урожая, об отношении его к заключенным. Допросить заключенных Алешина и Сосина о питании заключенных и выдаче им зарплаты. Приобщить к делу все хранящиеся в Отделе мест заключения его докладные записки, заявки и телеграммы. Запросить из Бала-шовской СХИТК и приобщить к делу объяснительные записки к планам посевной и уборочной, справки о намолоте зерна, табели ремонта техники, справки о срывах работ из-за отсутствия горючего на нефтебазе.

-Всеу вас? Распишитесь... Ниже пишите: «Об окончании дела следствием мне объявлено...» Дату поставьте. Двадцатое декабря сегодня... Еще раз распишитесь.

Вошел конвоир.

Только теперь, поднимаясь с табуретки, Лиманский заметил: на коверкотовой гимнастерке Барышева - новые петлицы. Серебристые «кубики», облитые красной эмалью. Как в РККА. По два на петлице. А самому ему - суждено ли еще когда надеть гимнастерку со знаками различия?

В зарешеченное окошко заглянуло позднее декабрьское солнце.

В то утро, 20 декабря 1937-го, Барышев и Лиманский, следователь и главный обвиняемый по делу № 12777, видели друг друга в последний раз.

По тогдашним правилам, если бы Лиманский принадлежал к числу сотрудников НКВД со спецзваниями госбезопасности, то его, а с ним и его «соучастников», судил бы не суд, а внесудебный орган - «тройка» при Саратовском УНКВ Д. И тогда шансов на то, чтобы вырваться из подстроенной ему смертельной ловушки, у него не было бы никаких. Или почти никаких. Однако как начальник колонии он относился к административному составу войск НКВД, и судить его должен был военный трибунал Приволжского округа внутренних войск. Конкретно, на тот момент, - его Отдел по Саратовской области.

Но все решали не правила, а руководители Саратовского УНКВД.

У Барышева, пока он вел следствие, было стойкое ощущение какого-то особого интереса начальства к этому делу. Не сомневался и ждал: вот-вот вызовут и прикажут поскорее дело Лиманского закончить и направить в «тройку». Не дождался. На свой страх и риск не стал предварительно спрашивать у начальника, как ему поступить, - оформил по подсудности, в трибунал внутренних войск. Раз уж выдержал бывший чапаевец «конвейер» - пускай на суде за жизнь поборется. Там куда больше шансов, что в яму не скинут... А самому ему пора уж получить «младшего лейтенанта госбезопасности», по третьему «кубику» на петлицы. Такое дело размотал!..

Лиманского увели, а Барышев все никак не мог собраться с силами и встать. Надо бы освободить комнату для допросов: другой следователь ждет очереди...

Снова и снова припоминал он разговор в кабинете своего начальника... С чего это вдруг тот потерял интерес к этому делу? Или передумали «на самом верху» -в кабинете Стромина?.. Почему? А ежели Отдел мест заключения вмешался? Вернее - начальник его новый, старший майор госбезопасности Генкин. Видно, что хитер, как две лисы... Старый чекист, чуть ни вместе с товарищем Дзержинским начинал. Ногу на фронтах потерял. В Москве, в центральном аппарате, очень высоко сидел. И очень долго сидел. С полгода всего, как в Саратов к ним спущен... Так, может, Генкин еще и поддержкой друзей-товаршцей своих московских заручился?

Сам-то он рассчитывал, что трибунал учтет смягчающие обстоятельства. Они есть. Все обвиняемые - рабоче-крестьянского происхождения, образование у всех низшее, воевали за Советскую власть, создавали первые колхозы и МТС... В час трибунал уложится - и поедут они себе спокойно в лагерь. Служили в ГУЛАГе, и наказание отбудут в нем же... А тут эта нелепая «очная ставка» в карантине! Все перепутала... Что, ежели теперь трибунал прислушается к Ли-манскому? Поверит этой бабе - Небасову? Тогда ведь может перетряхнуть все дело, проверить на «вшивость» всю «доказательную базу». Не повернется ли тогда все против него - следователя?..

Нечаянно смятая папироса обожгла пальцы - встряхнула Барышева, подняла на ноги, вернула мысли к текучке. Давно уж в «Сером доме» нужно быть...

Вряд ли Барышев нашел тогда, в декабре 1937-го, ответы на свои вопросы. Скорее, даже не пытался искать: инстинкт самосохранения удержал его. Но главное он сообразил: попал в переплет, между Генкиным и своим начальством, и что ни случись теперь - он крайний. И самое время ему - позавидовать раскаленной железяке, оказавшейся между молотом и наковальней.

Мы тоже не знаем точных ответов.

Похоже, действительно к делу № 12777, уже в момент принятия решения о передаче его в суд, закулисно, осторожно, умело приложил руку Яков Генкин.

Лиманскому он приходился только тезкой.

Сын учителя еврейской школы, выросший в ортодоксальной семье, он писал в анкетах, что до революции работал слесарем-водопроводчиком в родном Екатеринославе, Одессе и Херсоне. В разгар Гражданской войны пошел в ЧК. Авторитет заработал на расстрелах заложников и «белогвардейских гадов». В 1922-м из-за осложнения после тифа ему ампутировали ногу. Без малого два десятка лет прослужил в центральном аппарате ВЧК-ОГПУ-ГУГБ НКВД СССР. Под началом Дзержинского, Менжинского и Ягоды. Овладел всеми приемами и тонкостями аппаратных игр. Но это не уберегло его от опалы при Ежове. Едва учуял, что «запахло паленым», - исхитрился ускользнуть от ареста в Саратов, начальником Отдела госсъемки и картографии.

Освоившись в Саратове, похлопотал за себя у Стромина: попросил перевести на освободившуюся должность начальника Отдела мест заключения. «Ну что я понимаю, Альберт, в этой картографии? Она ж пресная, как та маца. Ты ж меня знаешь... Ты ж мне дай живое дело. Дай, куда опыт приложить...»

Стромин действительно хорошо знал Генкина, даже считал себя его земляком. Коренной немец, родившийся в Лейпциге, он несколько лет прожил в Екатеринославе: учился в коммерческом училище. В 1920-м пришел в ЧК. С врагами революции боролся в тех же краях, что и Генкин, - в Новороссии. Отличился беспощадностью к «шпионам Врангеля» и «махновским бандитам». Не раз потом пересекались они по службе. Не раз Генкин помог Стромину, поддержал на крутых изгибах чекистской карьерной лестницы... И возрастом - аж на полтора десятка лет - Генкин был старше Стромина, и спецзванием: два «ромба» в петлицах, а не один. В общем, не отказал Стромин старшему товарищу по оружию: в ноябре перекинул с «пресной» картографии на «живое дело».

И все бы хорошо, да только арест начальника СХИТК № 1 Лиманского оказался подобен мине. Заложенной точно под креслом, так удачно, показалось Генкину, ему подвернувшимся. И мина эта вот-вот могла рвануть... Он прекрасно понял: разоблачение «вредительской группы Лиманского» - только начало. 3-й отдел на этом не остановится: спит и видит «состряпать» громкое дело против саратовских сотрудников ГУЛАГ а, против всего Отдела мест заключения. Здешним контрразведчикам «разоблачение» группы «разложившихся бюрократов», «позорящих славное имя чекистов», даст не только новые «ромбы» и «шпалы». Но и самое дорогое даст - возможность отчитаться перед московским начальством в успешной чистке собственных рядов, избежать обвинений в «по-

тере большевистской остроты и бдительности». А вот его недруги в Москве получат возможность дотянуться до него, схватить за горло... А ведь не за горами 50-летие. Так хочется юбилейных благодарностей, наград... Да хотя бы жить остаться!

А чем для Генкина был Лиманский? Ничем и никем. Только подведомственной штатной единицей. Бывшей. Но от того, закопает госбезопасность эту единицу или даст ей еще подышать, - стала вдруг зависеть его собственная судьба. Единица эта запросто, тремя росчерками пера членов «тройки», могла превратиться в гвоздь, забитый в крышку его гроба. Хотя какой уж там гроб - была бы яма сухой. И на том спасибо, товарищи дорогие...

Так развилка судьбы нового начальника Отдела мест заключения Саратовского УНКВД совпала с развилкой судьбы бывшего начальника Балашовской СХИТК № 1: встретишь смерть или разминешься...

Вероятнее всего, Генкин попытался убедить Стромина не направлять дело № 12777 в «тройку». Дескать, сложное-то какое оказалось дело по «этой схит-ке»: организация труда заключенных, севооборот, урожайность, поломки тракторов, чума у евино поголовья, загнивание картошки, сорняки, мешкотара дырявая, клещ будь он неладен... «Во всем, Альберт, разобраться нужно обстоятельно. С холодной головой, как учил нас Феликс Эдмундович».

И начальник УНКВД снова не смог отказать старшему товарищу.

Так или, может, как-то иначе все было. Но Генкин, спасая себя, облегчил положение Лиманского и его «соучастников». Увеличил их шансы разминуться со смертью.

* * *

Новый год, 1938-й, пришел в положенный срок. Но обвиняемые по делу № 12777, ожидавшие суда в камерах Саратовской тюрьмы № 1, его прихода не заметили. И ничего доброго от него не ждали.

Тем временем председатель Отдела окружного трибунала внутренних войск, военный юрист 2-го ранга Короткин внимательно изучил «дело по обвинению группы работников системы ОМЗ Саратовского облуправления НКВД». И решил рассмотреть в открытом судебном заседании. Не в Саратове, а в самой СХИТК № 1. Ведь именно там - все свидетели и документы, без коих доказательность обвинений надлежащим образом не проверить. Никаких секретных сведений материалы дела не содержат. Сотрудники колонии и могут, и должны присутствовать на слушании. Ибо дело это - показательное, исключительной общественной важности. Тех, кто перековывает преступников, тоже надо воспитывать, учить на их же ошибках.

5 января он обратился к начальнику Саратовской тюрьмы № 1:

«Прошу с первым отходящим этапом этапировать в Балашовскую тюрьму к 21 января 1938 г. заключенных, содержащихся во вверенной Вам тюрьме:

1. Небасова Василия Степановича,

2. Плявина Генриха Гертовича,

3. Водянова Илью Андреевича,

4. Лиманского Якова Тимофеевича,

5. Авдонина Тимофея Георгиевича и

6. Епифанова Ивана Марковича».

Одновременно попросил начальника Балашовского горотдела милиции распорядиться о доставке из Балашовской тюрьмы шестерых заключенных на заседание военного трибунала к 12 часам 21 января в помещение СХИТК № 1. Особо отметил: указанные лица обвиняются по 7-й, 10-й и 11-й частям 58-й статьи УК, ввиду чего «конвой должен быть усиленный».

То ли в колонию их этапировали с задержкой, то ли еще какие обстоятельства вмешались, но заседание трибунала состоялось только 31 января, в понедельник.

Председательствовал Короткин. Членами трибунала были младший лейтенант милиции Немов и сержант госбезопасности Максимов. Секретарем - Вер-тохвостов. Он прекрасно владел стенографией, и по возвращении в Саратов машинистка напечатала под его диктовку 100-страничный протокол. Полный и почти дословный.

Государственным обвинителем выступал помощник военного прокурора военный юрист 3-го ранга Мицкевич.

Защищали обвиняемых Фурсаев и Клименко, члены саратовской коллегии защитников.

Небольшой зал клуба натопили загодя. Людьми он заполнился не густо: приказано было явиться на суд всем специалистам и служащим, но не все смогли оставить работу. Над головами висела напряженная тишина. Вызванные свидетели выходили на сцену чуть ни на цыпочках, так же возвращались на место.

Подсудимые тесно сидели на короткой скамье, поставленной наискосок в углу сцены. Позади них переминались с ноги на ногу балашовские милиционеры в синих мундирах.

Глаз от сидящих в зале Лиманский не прятал. Он невиновен. Перед партией, перед всем советским народом. И перед ними, бывшими подчиненными... Все они привыкли видеть его здесь полновластным начальником. С этой сцены выступал перед ними с речами, докладами. Танцевал с сотрудницами... А теперь наверняка многие сидят и думают: «Раз арестовали - значит, было за что. Просто таку нас не арестовывают». На душе стало совсем гадко... Но с незаслуженным позором он справится. Не самое страшное... Главное - появилась надежда на справедливость. Все-таки принародно судят, защитников допустили... Одолев тягостные раздумья, сосредоточился на судебном заседании. Как в собственную бытность судьей. Постоянно ставил себя на место председателя трибунала. Быстро почувствовал его настроение, начал улавливать ход его мысли, угадывать вопросы...

Короткин судебное следствие не торопил, защитникам рта не затыкал. Обвиняемых допрашивали обстоятельно, копались во всех деталях, вникали в до-

кументы. Выясняли, почему затягивались посевные и уборочные работы, так часто простаивали трактора и комбайны, так много зерна терялось и гибло скота... Лиманский и Авдонин толково опровергали все обвинения, по памяти ссылались на сводки, справки, отчеты. Все свидетели сидели в зале. Производственные документы тоже были под рукой - в канцелярии колонии.

Шаг за шагом члены трибуналаубеяедались: обвинения в организации контрреволюционной группы, в антисоветской агитации и вредительстве - бездоказательны.

Из свидетелей Короткин и защитники душу вынули.

Голобоков, после зачтения его показаний, выкручивался как мог.

- На предварительном следствии я утверждал о вредительстве со стороны Лиманского и Авдонина вот почему... С момента приезда Авдонина в СХИТК он с Лиманским находился в недружелюбном отношении. То есть все предложения Авдонина... производственного порядка... Лиманский отвергал. Но потом они сработались... И видя, что с их стороны есть неверные установки в работе, я заявил, что это делалось с вредительской целью... А о том, что Лиманский является руководителем контрреволюционной группы, я потому заявил, что подумал... ну... раз Лиманский является начальником колонии, то он руководитель и есть.

- Свидетель Голобоков, приведите конкретно факты вредительства.

- Как факт вредительства со стороны Лиманского, Авдонина и Плявина я считаю... Вот - переброску людей, скота и сельхозмашин с участка на участок в весенне-посевную кампанию. И еще в осенне-уборочную.

- Поясните, свидетель, в чем, по-вашему, заключается тут вредительство?

- Этого я пояснить не могу...

Фадин и другие свидетели выкручивались так же неумело и жалко.

Небасов, как и пообещал бывшим сослуживцам, от своих показаний на предварительном следствии отказался. Собравшись с духом, заявил: они ложные и выбиты из него следователем Барышевым под давлением и угрозами.

-... А что товарищ Лиманский задерживает зарплату заключенных... И еще деньги их присваивает... так того я даже не показывал. Вот истинный... - Небасов, красный как рак, от волнения чуть не перекрестился. - Эго все он сам записал... Следователь Барышев. Лично он. А мне даже не дал прочитать... А только подписать заставил.

И Авдонин, отвергнув все обвинения, пожаловался:

- ...И еще хочу заявить. Следователь Барышев нарушил мои права. А именно: при окончании следствия он ознакомил меня с материалами дела очень мало. И вообще не дал мне возможность сосредоточиться и заявить некоторые ходатайства. Например, о включении дополнительных материалов. Тех, которые опровергают некоторые предъявленные мне обвинения.

Плявин, Водянов и Епифанов тоже попеняли на Барышева: и грубил, и угрожал, и не разрешил дополнить материалы дела...

За окнами посинело. Включили свет.

В пятом часу - уже сгустились сумерки - Короткий объявил перерыв.

Судей и секретаря трибунала с помощником прокурора новый начальник колонии пригласил к себе - в служебный домик, где до него жил подсудимый Лиманский. Угостил щедро, как самых дорогих гостей.

Защитников, милиционеров и шофера крытого грузовика, на котором привезли подсудимых, покормили в столовой для служащих.

Подсудимых препроводили в одну из комнат клуба. С кухни, где готовят заключенным, принесли обед. Он оказался куда вкуснее и сытнее тюремного. Кто-то на кухне и подогрел как следует, и, миски накладывая, не поскупился.

В шесть вечера судебное заседание возобновилось. Спустя два часа помощник прокурора Мицкевич сам ходатайствовал об отложении дела и направлении его на доследование.

Заслушав мнение защиты и оправдательные речи обвиняемых, трибунал принял во внимание очевидное: «все пункты предъявленного всем обвиняемым обвинения основаны на показаниях обвиняемого Небасова, данных им на предварительном следствии», «Небасов от всех этих показаний отказался, заявив, что они ложны и даны под воздействием и угрозами лица, производившего следствие», дело «расследовано предварительным следствием исключительно неполно и небрежно». И определил: слушанием дело отложить и направить в военную прокуратуру на доследование. Сформулировал конкретные вопросы, на которые следствию надлежит дать четкие ответы, подтвержденные документами. Подсудимых постановил и дальше содержать в Саратовской тюрьме № 1.

На колонию давно опустилась ясная морозная ночь. Как и было обговорено заранее, всех прибывших на судебное заседание устроили ночевать в центральной усадьбе.

Короткину, двум членам и секретарю трибунала, помощнику прокурора отвели пустой домик, где до ареста жил подсудимый Авдонин. Жарко натопили печь. Поставили самовар. Накрыли стол. Нашлось и спиртное по такому случаю.

Для защитников, милиционеров и шофера приготовили койки в одноэтажном деревянном общежитии служащих. Ужином накормили до отвала.

Подсудимых отконвоировали в «зону», в усиленно охраняемый штрафной изолятор - «шизо». В нем было всего две камеры. В одну посадили Лиманского, остальных - в другую. Скоро принесли чай с большими ломтями серого хлеба.

Лиманский согревался, зажав кружку в ладонях, когда тихо стукнул засов. Тяжелая железная дверь - без ручки с внутренней стороны - отворилась неслышно. Порог нерешительно переступил оперуполномоченный Каверин.

Напрягся Лиманский. Пытался отыскать его в зале - не нашел. А тут вот он - собственной персоной. С чем же это пожаловал «кум», интересно? Дверь чуть приоткрытой оставил. Значит, караульного за ней нет. Что, с глазу на глаз побеседовать захотелось?

Каверин молча, глядя куда-то в искарябанную надписями стену, сунул ему в руки промасленный газетный кулек. Оттуда выглядывали чуть подгорелые пирожки. Горячие и пахучие.

Сунул и сразу развернулся обратно. Уже берясь за дверь, проговорил глухо:

- Адрес вашей семьи запомните: Балашов, улица Базарная, дом пять...

Засов стукнул еще тише. Начальник караула скомандовал «отбой».

* * *

...Снова камера. Снова теснотища, вонь, сырость. Снова лишь кусочек неба через зарешеченное окошко. Но духом Лиманский воспрянул: военный трибунал камня на камне не оставил от ложных обвинений. И жизнь ему сохранил, и возможность дальше защищать свое честное имя, будущее жены и дочери. Но до победы, предостерегало предчувствие, еще ох как далеко. Может статься, дальше, чем до Варшавы в 1920-м...

Военная прокуратура внутренних войск НКВД Саратовской области вернула дело в Управление госбезопасности УНКВД. Начальник 3-го отдела приказал провести доследование другому своему подчиненному - младшему лейтенанту госбезопасности Неронову. Помимо звучной фамилии тот имел репутацию мастера «убеждать» обвиняемых дать «правдивые показания».

Лиманский впервые увидел Неронова на допросе 19 марта.

Тот был постарше Барышева. И полной его противоположностью: низкий, тучный, с круглой обритой головой и колючим, цепким взглядом выпуклых блед-но-голубых глаз. Не курил. Зато много пил, без конца подливая в граненый стакан из большого графина.

Вальяжно развалившись, насколько ему позволил простой канцелярский стул, Неронов взялся за ручку. Небрежно потыкал пером в чернильницу, так же небрежно написал «шапку» протокола допроса. Обильно источая высокомерие и презрение к обвиняемому, приступил к делу. И с ходу стал «тыкать», грубить, угрожать.

- Сказку про колобка помнишь? Так вот. От меня не уйдешь, паскуда...

Вода тонкой струей полилась из горла графина в стакан.

- Два месяца ты водил следствие за нос. Путем сговора со своими сообщниками заморочил головы судьям. Больше такой номер у тебя не пройдет. Понял, паскуда?

Лиманский понял еще раньше: от этого типа можно ждать чего угодно. Главное - не дать себя запугать.

- Разрешите спросить, на чем основано обвинение в сговоре?

- Молчать! - Опорожненный стакан грохнул дном о столешницу. - Здесь я вопросы задаю!

В отличие от Барышева, кулаки свои, белые и пухлые, Неронов берег -стучал о стол дном пустого стакана. Лиманскому казалось, крепкий граненый стакан вот-вот разлетится вдребезги.

- Мне известно все. Уже доказано! Вместе с другими арестованными ты сговорился отказаться от предварительных показаний. С целью ввести суд в заблуждение...

Из-за двери донеслись приглушенные крики. Воющие, отчаянные. Неро-нова они привели в неистовство - заорал исступленно:

- И тебя вот так же подвесим за яйца! Понял?! Сразу признаешься! Ну?!

Что?!

Лиманский стойко выдержал этот истеричный наскок.

- Никакого сговора не было.

- Как это не было? А ты вспомни-ка, о чем говорили, когда сидели на карантине. Вспомнил?

- Когда мы прибыли из Балашова в Саратовскую тюрьму, вначале мы все вместе были помещены на карантин. Там мы просидели часов около десяти.

- Говорили о чем?

- О том, как ведется следствие.

- С чего возник этот разговор? Кто именно его начал?

- Не помню точно, с чего...

- Не виляй, паскуда! Что значит «не помню»?!

- Но я хорошо помню, что сказал: «Садись, небасовская группа».

- Что ты имел в виду?

- Что мы все арестованы по вине Небасова. Ведь это он дал показания о существовании контрреволюционной группы. И во время разговора Небасов заявил всем нам, что он откажется от своих показаний. Потому что они ложные...

- Потом кто что говорил? И именно ты что сказал?

- Я сказал Небасову, что надо говорить правду. Кто еще и что именно говорил Небасову - не помню уже. Я не придавал этому значения.

Неронов чуть остыл, и Лиманский попытался призвать его к элементарной логике:

- Когда меня следователь вызвал на допрос в связи с окончанием следствия, я ему заявил, что Небасов сделал заявление о ложности своих показаний. Эго было двадцатого декабря... Из этого вы сами можете сделать вывод... Если бы у нас был сговор ввести в заблуждение суд, то зачем мне было говорить об этом следователю? До суда.

Но усердного добытчика признательных показаний общепонятной логикой пронять не удалось. Упиваясь властью над беззащитным человеком, он гнул свое:

- Ты, паскуда, и сейчас пытаешься скрыть ваш сговор. Твоя цель - законспирировать деятельность контрреволюционной группы. Группы, которую именно ты и создал. Бесполезно! Все уже сознались! Прекрати запирательство!

- Никакого запирательства с моей стороны нет. Повторяю, что детали разговора меяеду Небасовым и другими обвиняемыми в карантине я не помню. Если бы я помнил, кто что говорил, я бы все рассказал. Ничего бы не скрыл. Потому как я желаю говорить следствию одну только истинную правду.

- Прекрати вилять, паскуда! - снова распалился Неронов. - В сговоре признавайся!..

Тут же стакан грохнул о стол.

- Следующий раз по башке получишь!

- Никакого сговора не было. А что до Небасова, так я считаю, что он проводил линию классового врага. Раз он дал показания о контрреволюционной группе, которой не было... Я себя считаю честным человеком. И считаю, что я попал в число обвиняемых исключительно из-за ложных показаний Небасова...

Неронов вяло отмахнулся пустым стаканом.

- Оставь всю эту антимонию при себе.

- Никакая это не антимония. Это мой правдивый ответ на ваш вопрос. А что касается моей работы как начальника сельхозколонии, то я со всей ответственностью заявляю... Работал я честно, никаким вредительством не занимался. Ошибки у меня были. И на суде я о них говорил. Но никаких контрреволюционных целей они не преследовали.

Глотнув воды больше обычного, Неронов взялся заручку. С бумагой в Саратовском УНКВД, видимо, стало хуже: писал на обеих сторонах листа.

Протянув Лиманскому протокол, указал особо:

- Каждый ответ свой подпишите... Не только постранично.

Неронов и сам не заметил, как перестал «тыкать» обвиняемому.

Первый допрос стал последним: на Лиманского Неронов решил попусту

время не тратить.

Но репутацию свою не подмочил.

Вчитался в материалы дела - нашел, кого и чем «расколоть». 12 апреля поставил Плявина на «конвейер». Двое суток напролет, чередуясь с тремя другими следователями, допрашивал его. Довел до полного изнеможения, до обморока. Пришлось даже плескать «этой паскуде» в лицо из графина - воду кипяченую переводить... И тогда самое верное средство пустил в ход: матерясь, стал грозить арестом жены. А в соседней комнате завопила что есть мочи, зарыдала взахлеб сотрудница тюремной канцелярии. Голосистая, с опытом... «И с твоей женой то же самое делать будем! - распалился Неронов. - Понял, паскуда?! Понял меня?!»... Не выдержал Плявин этих жутких воплей - «признался». Подсказанное сам промямлил и дрожащей рукой подписал. Дескать, во вредительскую группу он был вовлечен в период уборочной кампании 1937 года бывшим начальником колонии Лиманским. А потом выполнял контрреволюционные задания, получаемые от него же...

И Лиманский времени не терял. После открытого суда и возвращения дела на доследование решил изменить линию защиты: теперь он будет жаловаться инстанциям. Попросил бумагу, ручку, чернила. Не отказали. Написал три заявления о грубейших нарушениях закона и его прав в ходе следствия. Одно - военному прокурору внутренних войск НКВД. Два - в Комиссию партийного контроля. Пустыми надеждами не обольщался: конечно, адресатам их не отправят. Хорошо, если подошьют в дело. Они и там пригодятся. Для судей военного трибунала. И даже если не подошьют - тоже пригодятся: виновный в инстанции писать не станет. Сам на судейском месте так рассуждал...

29 мая Неронов вызывал одного за другим обвиняемых по делу № 12777 -объявлял им постановление об окончании дополнительного следствия. Крови

они ему в тот день попортили. Каждый просил приложить к делу новые справки о работе СХИТК № 1 и продлить доследование. Лиманский потребовал подробно ознакомить его с новыми материалами. Иначе, заявил, не подпишет протокол. Неронов вынужден был уступить хоть в чем-то: бегло зачитал материал экспертизы, проведенной специалистами по сельскому хозяйству. И Авдонину заключение экспертов пришлось показать.

А Плявин, набравшись смелости, заявил: данные им показания о вовлечении его Лиманским во вредительскую группу - неверные. Вышел из себя Неронов, наорал на механика, разбил-таки стакан... Но пришлось ему и эту пилюлю проглотить. Запугивать Плявина не стал. Записал в протокол.

Что же произошло? Возможно, Неронову «по-товарищески» посоветовали умерить пыл. Если так - что стояло за этой «переменой ветра»?

Скорее всего, вот что. Генкин добился от Стромина невероятного: дело № 12777 передали из 3-го отдела в Отдел мест заключения, под его личный контроль. С тем же успехом Стромин мог бы командировать лису в хорошо знакомый ей курятник - расследовать, куда куры пропадают.

Возможно, именно по настоянию Генкина и была проведена экспертиза. Заключение авторитетных специалистов по сельскому хозяйству опровергло обвинение во вредительстве. Особенно такой их вывод: в 1937 году в Балашов-ской СХИТК № 1 урожайность была выше, чем в соседних колхозах, а почва и климатические условия - одинаковы.

В начале июня при «сопроводиловке», подписанной Генкиным, двухтомное дело направили в Военную прокуратуру внутренних войск НКВД Саратовской области.

2 июля дело вернулось с письмом за подписью военного юриста 3-го ранга Соловьева, временно исполняющего должность военного прокурора. «Врид» своего недовольства скрывать не стал. Потребовал провести доследование в соответствии с законом и согласно его указаниям. Первое. Следователь должен рассмотреть ходатайства обвиняемых о приложении к делу новых документов. И если решит отказать им, то должен сделать это мотивированно, согласно 114-й статьи УПК. Второе. В связи с «резким противоречием» в показаниях обвиняемого Плявина, следователь должен дополнительно его допросить и установить, какие из них правдивы: вовлек его Лиманский в «контрреволюционную вредительскую организацию» или нет, давал ему Лиманский «контрреволюционные задания» или нет. Письмо заканчивалось выразительным канцеляризмом: «Исполнение моих указаний поспешите».

«Поспешание» растянулось до конца 1938-го...

Между тем обстановка в органах госбезопасности и в стране стала меняться.

В августе 1938-го Сталин назначил Берию 1-м заместителем Ежова, а в сентябре - начальником ГУГБ. Берия сразу начал арестовывать ближайших сподвижников Ежова и собирать «компромат» на самого наркома.

В середине ноября, в двух опубликованных постановлениях, ЦК ВКП(б) резко раскритиковал НКВД и прокуратуру. Как прежде аварии и срывы произ-

водственных планов списывались на «вредительство», на «сопротивление врагов народа», так и теперь массовые репрессии одним махом были списаны на «врагов народа, которые пробрались в органы НКВД и прокуратуры». Это они нарушали социалистическую законность - совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы. Это они погубили столько невинных людей -настоящих большевиков, преданных делу социализма.

Сбитый с ног, Ежов 23 ноября написал покаянное письмо в Политбюро. Попросил освободить его от обязанностей наркома внутренних дел СССР. Но и оправдаться попытался. Дескать, промашку дал, товарищи. Проморгал, как иностранные разведки завербовали не только «верхушку ЧК>, а еще и многих сотрудников среднего и низшего звеньев НКВД. Но все ж таки он «погромил врагов здорово».

Не помогло. Просьбу удовлетворили на следующий день. «Мавру, сделавшему свое дело», оставалось ждать собственного ареста.

Наркомом внутренних дел СССР был назначен Берия. Размахивая флагом борьбы с «нарушениями социалистической законности», он придержал маховик репрессий. Были отменены внесудебные «тройки». Прекращены следствия по некоторым делам, арестованные выпущены. Иных расстрелянных помиловали посмертно.

Началась чистка центрального аппарата НКВД от приверженцев и выдвиженцев Ежова. Скоро чистка дошла до краевых и областных УНКВД. Полетели головы начсостава и оперуполномоченных госбезопасности. Тех, кто бездумно и торопливо выполнял приказы, конвейерно фабриковал улики против «иностранных шпионов» и «вредителей», физическими и моральными пытками выбивал «признания», арестовывал и строчил обвинительные заключения, не успевая даже дела оформлять как следует. Но не только. Под новую «шловокосилку» попали и те, кто пытался добросовестно проверить правдивость доносов, проявил человечность при допросах, позволил себе милосердие к семьям арестованных...

В Саратовском УНКВД были арестованы и расстреляны многие оперуполномоченные Управления госбезопасности.

Все эти перемены не могли не повлиять на судьбу обвиняемых по делу № 12777. Рассмотрев доследованные материалы, Военная прокуратура внутренних войск НКВД Саратовской области сняла с Лиманского и его «соучастников» обвинения по 58-й статье УК. Переквалифицировала в 193-ю статью, часть 17-я, пункт а) - «преступно-халатное отношение к служебным обязанностям». Тут же изменила меру пресечения: до слушания дела в суде освободила под подписку о невыезде.

Тем временем саратовский «Серый дом» в очередной раз остался без начальника: 14 декабря в своем кабинете был арестован Стромин. Его сразу же этапировали в Москву.

Пять дней спустя из Москвы в Саратов выехал поездом 26-летний лейтенант госбезопасности Николай Киселев. Его только что назначили временно исполняющим должность начальника Саратовского УНКВД. Уроженец Воронежс-

юй губернии, сын крестьянина-бедняка, он за десять лет от продавца сельпо поднялся по комсомольской лестнице до секретаря райкома комсомола. В июне 1937-го, в разгар массовых репрессий, его взяли в центральный аппарат НКВД.

* * *

20 декабря - в тот самый день, когда Киселев впервые вошел в «Серый дом», - Лиманский вышел из ворот Саратовской тюрьмы № 1.

Ему выдали справку об освобождении под подписку о невыезде. И еще проездное предписание: в один конец, до места жительства - Балашов.

Голову кружило от ощущения свободы, а еще больше - от свежего зимнего воздуха. Глаза, привыкшие к полумраку, щурились, и он долго ничего не мог с этим поделать. Ему не терпелось быстрее добраться до вокзала. Телеграмму бы отбить: встречайте! Но денег ни копейки.

Не заметил, как оказался на углу Астраханской и Ленинской. Вот и трамвайная остановка... Трамвая долго ждать не пришлось: еще издали тот возвестил

о себе резким звоном. Оба вагона были полны народу, но он сумел уже на ходу ухватиться за поручень прицепа и вскочить на подножку.

К военному коменданту была очередь: и командиры Красной армии, и рядовые красноармейцы, и освобожденные - в пальто или ватниках. Все куда-то ехали за казенный счет. Пришлось ему подождать. По справке и предписанию получил плацкарту без места: войти в вагон, а там уж где приткнешься.

В справочном бюро вокзала ему объяснили охотно: балашовский поезд будет нескоро, так что лучше поехать московским, а в Ртищеве пересесть на любой проходящий. Так и решил поступить.

Проводник плацкартного вагона московского поезда, глянув на замызганную шинель, и без документов сообразил, что за пассажира принесла нелегкая. И пустить внутрь отказался наотрез - только в тамбур. Чуть не околел от холода. Даже есть расхотелось... В Ртищеве с проводницей повезло: сердобольная, пустила в общий вагон. Присел на скамью, отогрелся.

Поезд прибыл в Балашов незадолго до полудня.

Спросил у прохожих, где улица Базарная.

- Это в Еременихе. Вам вон в ту сторону...

Быстро пошагал, куда показали.

Накануне навалило рыхлого, влажного снега. Сани и редкие автомобили еще не укатали дорогу.

Нашел улицу. Нашел дом под номером 5. Дощатая развалюха в три окна. Тронул перекосившуюся калитку - не заперта. Воров в этом доме не боятся... Подошел к низкому крылечку и... увидел замок на двери. Растерялся даже. Выходит, никого. И хозяев тоже. А вообще живет тут кто?

Задрал голову, глянул на трубу: не дымится. Но стекла разрисованы серебристыми узорами инея - значит, ночью топили. Что делать? И здесь ли они живут? У кого бы спросить?

Тропинка, заметил, к калитке не утоптана. А тропинку вокруг дома почти занесло - никаких свежих следов. Что-то потянуло обойти, глянуть, что там, на заднем дворе. Завернул - санки детские стоят, прислоненные полозьями к подгнившим доскам стены. Вгляделся - обомлел. Санки Изы! Крайняя планка сиденья - шире и светлее других. Сам, своими руками позапрошлой зимой заменил поломанную. Взялся рукой за веревку заиндевевшую, потянул слегка - потеплело на душе. Непрошено навернулись слезы. Жаркие, обжигающие... Вырвался всхлип. До боли сцепил зубы. Вот уж чего не помнит - когда плакал последний раз. И сейчас не станет: не мужское это занятие...

И только тут сообразил: младшие классы в первую смену учатся. В школе Иза! И Анна встречать ее должна, первоклассницу. Придут скоро!

В нетерпении походил взад-вперед по тропинке. Ветерок быстро осушил глаза, бесследно стер слезинки с впалых щек. Сорвался было - кинулся идти навстречу. Но куда? А если разминется? Да и узнают ли они его? Одернул себя. Нет, он подождет. Ничего страшного. И час подождет, и два. Дольше ждал...

* * *

В день приезда, по темноте уже, сходил в горотдел милиции - встал на учет.

Потом являлся туда, как было велено, отмечаться. Через два дня на третий. Стоял на улице в толпе таких же, как он: ждал очереди. Случалось, кто-то и не выходил - звали следующего... Анну каждый раз предупреждал: могу не вернуться.

Новый год, 1939-й, встретили всей семьей. С надеждой.

Купили елку на базаре. Украсили конфетами в разноцветных обертках.

Веселилась одна Иза. Больше года мама твердила ей: «Наш папа уехал в командировку. Если спросит кто, где твой папа, - так и говори». Больше года она так и отвечала на вопросы старухи хозяйки и любопытных соседок. А теперь скакала по комнате и без конца припевала: «Папочка приехал! Папочка вернулся!..»

Празднику Лиманский выкроил всего лишь полдня. Все время отдал подготовке к суду.

Но первым делом решил просмотреть не конфискованные письма. Зря беспокоился: Анна, оглушенная арестом мужа, опасаясь нового обыска, сразу после переезда порвала и сожгла в печи все до единого. И много фотографий. От групповых снимков, оставив мужа, торопливо и неровно отхватила ножницами половину, а то и больше.

Взял у дочери чистую школьную тетрадь. Записал все о работе СХИТК №

1 - все, что вспомнилось в тюрьме, чем защищался на следствии и суде... Вторая тетрадь понадобилась: еще какие-то факты и цифры всплыли в памяти.

Штудировал - усерднее, чем в совпартшколе, - свои потрепанные учебники по сельскому хозяйству, по политэкономии.

8 января, с раннего утра, пошел отметиться. Протянул дежурному справку. Молоденький милиционер оживился:

- A-a, Лиманский! Ты-то нам и нужен...

Не успели пугающие мысли пронестись в голове, как в руках оказался большой коричневый конверт. Штамп военного трибунала.

- Повестка тебе. Распишись в получении.

Дома вскрыл аккуратно. Внутри - копия обвинительного заключения и повестка на заседание 20-го числа. Адрес трибунала он знал и без повестки: Саратов, Ленинская, дом 154.

* * *

20 января военный трибунал Приволжского округа внутренних войск НКВД по Саратовской области приступил к рассмотрению дела № 12777.

Работал трибунал почти в том же составе: председатель - военный юрист 2-го ранга Короткин, члены - старший лейтенант милиции Костюнин и лейтенант милиции Немов, секретарь - Вертохвостов.

Государственным обвинителем выступал сам прокурор внутренних войск НКВД по Саратовской области военный юрист 3-го ранга Блашсмыслов.

Защищали обвиняемых Матюшинский и Головина, члены саратовской коллегии защитников.

Осмотревшись, Лиманский сразу заметил: портрет Ежова исчез. На его месте - портрет Берии, нового наркома внутренних дел.

Заседания шли только до обеда, по два-три часа. Поэтому слушания растянулись на четыре дня. Судьи скрупулезно рассмотрели каждый факт, каждую цифру, каждую строку обвинительного заключения, заслушали приглашенных экспертов. Еще обстоятельнее, чем на первом суде, вникали в подлинные причины низких урожаев, болезней скота, затягивания посевных и уборочных работ, простоев техники, потерь зерна... Лиманский и Авдонин показали себя грамотными специалистами, хорошо знающими сельскохозяйственное производство. Они опровергли все обвинения фактами и цифрами из документов колонии. Лиманский - так даже на учебники по полеводству и зоотехнике ссылался.

На этот раз он заявил суду о нарушениях Уголовно-процессуального кодекса, допущенных следователями по отношению к нему. О беспрерывном, без отдыха, пятисуточном допросе, который устроили ему Барышев, Петров, Аншценко и Хоменко. О том, что его показания по существу дела никто из них в протокол не записал. Что протокол вообще не велся. От него только требовали признаний в контрреволюционной деятельности и вредительстве. Отклонили все его ходатайства. А еще - о грубости Неронова, который к тому же не дал ему как следует ознакомиться с делом. Наконец, о трех заявлениях, которые он написал по поводу всех этих нарушений. И ответов на которые так и не получил.

Благосмыслов считал предъявленные по 193-й статье УК обвинения доказанными. Свои аргументы он свел к формуле, на редкость «благосмысленной»: «Несмотря на ряд тяжелых условий работы, они должны были лучше работать, чем работали». Гражданские защитники твердо возражали военному прокуро-

ру: материалами судебного следствия не добыто ни одного конкретного факта преступно-халатного отношения обвиняемых к своим служебным обязанностям, то есть обвинения не доказаны.

Выслушав их, Короткин предоставил обвиняемым возможность выступить с защитительной речью.

Авдонин заявил:

- Я не признаю своей вины, так как в колонии работал честно и добросовестно. Если судить по результатам уборки урожая, то колония сняла урожай выше, чем соседние колхозы. А почва и климатические условия, о чем говорил суду эксперт Великанов, одинаковы. Как начальник производства я старался изыскать рабочую силу. Для этого произвел сокращение некоторых единиц на производстве в центральной усадьбе. Но этого все-таки было недостаточно. А вышестоящий Отдел мест заключения не только не помогал, а, наоборот, срывал работу по прополке, отозвав часть рабочей силы. Зерно на элеватор я старался сдавать исключительно доброкачественное. И за каждый центнер колония получила премию по три рубля...

Лиманский прибег к экономическим расчетам:

- Удорожание себестоимости продукции объясняется целым рядом непредвиденных работ, которые планом учтены не были. Например, ручная косьба гороха на площади 150 гектаров, а также сгребание потерь, где применялась не только рабочая сила, но и конная тяга. Прибавьте сюда перевеивание зерна для борьбы с клещом. А во что обошлись семена! Планом предусматривалась централизованная поставка их по цене от 6 рублей 50 копеек до 7 рублей, а фактически семена приобретались по 74 рубля. Но мы компенсировали убытки за счет интенсивности труда. В результате колония дала прибыль более 100 тысяч рублей. При наличии такой разваленности колонии, какую я принял, я физически не мог дать таких высоких показателей, которые хотели иметь Отдел мест заключения и ГУЛАГ. Да и работал я всего-то один год. И еще надо добавить, что за исключением того, что работники Отдела мест заключения приедут, посмотрят и обратно уедут, - колония решительно никакой поддержки от них не получила. Наоборот, неверными действиями работников Отдела мест заключения положение колонии только ухудшалось. К примеру, чтобы выполнять одни только полевые работы, колонии ежедневно требовалось 1 300 заключенных, а в наличии было меньше 800. Вдобавок у нас изъяли 80 тысяч рублей. А еще, несмотря на все мои протесты, отозвали 120 заключенных в самый разгар уборки картофеля. После моих неоднократных просьб в колонию прислали 200 заключенных. Но большинство их оказались инвалиды. А время было упущено...

23 января в 11 часов 15 минут, после недолгого перерыва, Короткин объявил об окончании судебного следствия и предоставил подсудимым последнее слово. Поднимаясь со скамьи один за другим, они виновными себя не признали. Просили вынести оправдательный приговор.

В 11 часов 45 минут суд удалился на совещание. Оно затянулось.

Наконец в 15 часов 25 минут Короткин огласил приговор.

«...Судебным следствием установлено, что ни один из пунктов обвинения, предъявленных поименованным лицам в преступно-халатном отношении к работе, не подтвердился и ничего уголовно наказуемого по данному делу не устанавливается.

На основании изложенного... военный трибунал приговорил:

Епифанова Ивана Марковича, Лиманскош Якова Тимофеевича Авдонина Тимофея Георгиевича, Небасова Василия Степановича, Плявина Генриха Гертовича и Водянова Илью Андреевича признать по данному делу невиновными и по суду их всех оправдать...»

Огласил председатель трибунала и определения.

Одно из них - о работе Отдела мест заключения Саратовского УНКВД.

«...Принимая во внимание, что из судебного следствия устанавливается наличие невнимательного отношения руководящих работников Отдела мест заключения Саратовского обл. управления НКВД Людмирского, Генкина, Амениц-кого к запросам и нуждам Балашовской ИТК № 1, выразившегося в том, что:

а) зная о тяжелых условиях работы в колонии, не только не оказывали должной помощи, а наоборот - ухудшали положение несвоевременным финансированием, несвоевременным обеспечением семенами, необеспечением колонии в должной мере ветеринарным и зоотехническим персоналом и соответствующими производственными постройками как для зерна, так и для скота;

б) зная о трудном финансовом положении колонии, в самый разгар уборочной 1937 года не только не приняли необходимых мер к своевременному снабжению колонии запчастями для сельхозмашин, а наоборот - изъяли из колонии 80 ООО рублей, что еще больше осложнило работу в колонии;

в) несмотря на возражения, отдел в самый ответственный момент уборки изъял из колонии часть рабочих-заключенных, чем ухудшил положение;

г) зная о наличии в колонии в течение ряда лет бруцеллезного стада, не оказывал колонии никакой реальной помощи в устройстве действительного карантинного пункта;

военный трибунал, руководствуясь ст. 315 УПК, определил: возбудить против всех указанных выше лиц дисциплинарное преследование и копию настоящего определения направить начальнику ГУЛАГа НКВД СССР для наложения на них соответствующего дисциплинарного взыскания».

Я.Т. Лиманский после освобождения

Балашов, январь 1939 г.

В другом определении говорилось о грубых нарушениях социалистической законности при проведении предварительного следствия и при доследовании, о незаконных методах следователя Барышева.

Тут-то Лиманский и услышал: Барышев уже арестован и расстрелян.

Миг - и он почувствовал жалость к этому несчастному крестьянскому парню. Не слишком развитому, плохо образованному. Тоже ведь в светлое будущее верил... Конечно, крови на его руках немало. Но к нему именно, сравнивать если с другими арестованными по делу, он все же относился как-то по-людски. Когда это от него одного зависело... Остался ли хоть кто у него? Все о Чапаеве расспрашивал, а о стариках своих, о семье ни словом не обмолвился...

С этими тяжкими мыслями Яков Лиманский вышел из здания трибунала. Оправданным и свободным. Горьким оказался привкус у этой свободы...

А что же тезка его Генкин?

Арест Стромина вверг Генкина в самые мрачные предчувствия. Определение трибунала обратило эти предчувствия в уверенность: пора собирать вещички. Чемодан выбрал, какой побольше и похуже. Уложил теплое белье, шерстные носки, самую толстую вязаную кофту, зубной порошок, мыло, эмалированную кружку, алюминиевую ложку, вторые очки.

29 января молодой «врид» Киселев недрогнувшей рукой уволил его из НКВД. Вдогонку его еще и из партии исключили.

Много месяцев не мог потом Генкин заснуть ночами: ждал стука в дверь. Страх и бессонница возродили нестерпимую боль в ампутированной ноге - фантомную... Не дождался прихода опергруппы. Не то чтобы Киселев не счел для себя честью поставить к стенке старого чекиста-инвалида - из Москвы такая команда не поступила. Видимо, все столичные недруги Генкина лишились своих постов - а с ними и жизней - как «подручные Ежова».

И на этот раз Генкину удалось выкрутиться.

Его не тронут. Он сумеет вернуться в Москву. Переживет войну, Сталина, Берию. Переживет почти всех своих сослуживцев-чекистов. Правдами и неправдами восстановится в партии... Смерть-старуха вспомнит о нем, когда ему перевалит за восьмой десяток...

* * *

Тринадцать месяцев немыслимых унижений и изуверского попрания человеческого достоинства для независимой, гордой натуры Лиманского не прошли бесследно. Накопившаяся смертельная усталость отпускала с трудом. Мало того, что осунулся, поседел, - еще и замкнулся. Трудно теперь было узнать в нем прежнего - волевого, уверенного в себе человека, покорявшего и твердостью своей, и обаянием, и вспышками веселости. О чем он думал постоянно, сосредоточенно, а порой и мрачно, - знал только он. «Светлого будущего» для себя, вероятно, уже не видел. Одно утешение - есть у него два самых близких и любимых человека: жена Анна и дочка Иза. Ради них он будет жить, работать.

Бюро Балашовского райкома ВКП(б) восстановило его в партии. И сразу же предложило возглавить коммунально-эксплуатационную часть в городе. Должность хлопотная, беспокойная. Но полная соблазнов, для человека морально нестойкого, использовать ее в корыстных целях. Поэтому, решили в райкоме, товарищ Лиманский подходит как никто другой: и порядок наведет, и рук не замарает.

Получив первую зарплату, снял жилье получше - две комнаты в крепком бревенчатом доме. Сухие, просторные, светлые.

Анну в августе назначили заведующей и учителем в начальную школу № 9.

Едва успел Лиманский освоиться в КЭЧе и наладить там дело, его перекинули на новый участок - директором кирпичного завода. И снова задача - вытаскивать из «прорыва», перевыполнять план... Раз надо - сделает. И снова весь в работе.

Редкие выходные проводил в зависимости от погоды. Дождь хлещет или валит снегопад - гитару в руки, а нет - пластинку на патефон. Новые кинофильмы, как и раньше, не пропускали. Выбирали дневные сеансы, чтобы брать с собой Изу. Опять смотрели «Чапаева». Глаз от экрана не отрывал, но слышались ему порой не командирские поучения начдива погибшего, не шутки его, не победные его кличи - крики и ругань следователей, команды конвоиров, лязг засовов...

Когда на выходной выпадал погожий день - запрягал лошадь и в прихоперские леса. Охотником давно стал заядлым. Охотился в одиночку. Одиночество это вольное он теперь особенно полюбил. С царской армии стрелял хорошо и без трофея редко возвращался. Купил новое ружье: старое, конфискованное, после освобождения ему вернули, но оно стало давать осечку.

Однажды - это было в последнюю предвоенную зиму - засобирался он на охоту, а Иза пристала: возьми да возьми с собой, тоже хочу на охоту! Ну и взял он ее... Ехали на санях. Дочери дал старое ружье... Вдруг из перелеска выскочила лисица. И замерла. На белом снегу, огненно-рыжая, выделялась, словно мишень в тире. Лиманский придержал лошадь и скомандовал дочери: «Стреляй!» Иза направила ствол в сторону лисицы и, зажмурив-. шись, нажала на спусковой крю-

Иза Лиманская Выстрел загрохотал оглуши-

Балашов, 1939 г. р р

тельно. Открыла глаза: лисица лежит недвижимо на искрящемся снегу... Так и осталось на всю жизнь загадкой для нее: сама она убила лисицу или отец выстрелил одновременно с ней.

С братом Петром и сестрами Лиманский переписывался. Но больше не встречался: как-то все со временем не получалось, все на следующий год откладывал... И каким праздником было, когда летом 1940-го приехал из Астрахани Тимоша! Да не один, а с невестой - представить ее старшему двоюродному брату, которого давно почитал за отца. Будто получить благословение, хотя слово это не произносилось. А был Тимоша - и внешне, и характером - куда больше похож на Якова, чем родной брат Петр, слишком «цыганистый»...

Однажды за ужином заговорил вдруг о Новосибирске. Мол, хороший, большой город. Может, туда переехать?.. Потом он еще пару раз начинал этот разговор... Анна не возражала: отчего ж не переехать, учителя начальных классов везде нужны. Виду не подавала, какая тревога поднималась в ее душе.

Почему Новосибирск? О чем он думал, за что переживал? Аресты, уже при Берии, снова участились. И могло так случится, что опять постучат в дверь среди ночи. И новый опер начнет допрос: «Год ты водил следствие за нос. Дважды заморочил головы судьям. Больше такой номер у тебя не пройдет. Органы не ошибаются. Понял?»

Разговоры о Новосибирске так разговорами и остались.

* * *

Воскресным июньским днем 1941-го Лиманский переезжал с семьей на новую квартиру.

Переезд начался с того, что он купил корову. Хотелось каждый день иметь на столе свежее молоко и свой творог - не из магазина, не с базара. Изе никак нельзя без них: девочка быстро растет. Но хозяин, у которого снимали хорошую квартиру, буренке почему-то воспротивился. Или, заявил раздраженно, уводите ее к такой-то матери со двора, или съезжайте сами. Пытался урезонить его, уговорить - тот уперся, как вол малороссийский. Пришлось искать другое жилье. Нашел быстро.

С утра пораньше погрузили вещи на подводу, привязали к ней корову. За полчаса добрались до нового дома. Открыли ворота, въехали во двор, стали разгружать.

И в этот момент в соседнем доме распахнулось окно, выходящее к ним во двор. Высунулся из него мужчина в майке, громко позвал:

- Слышь, сосед, поди-ка сюда.

- Что такое? - насторожился Лиманский.

- Война началась.

- С чего вы взяли?

- По радио сказали. Вон опять... - новоявленный сосед кивнул за спину. Из глубины комнаты зазвучал суровый голос диктора. Отчетливо слышались его страшные слова.

Лиманский на миг замер, уперев взгляд в истоптанную землю. Потом решительно поставил вещи обратно на подводу, бросил своим:

- Подождите меня здесь. Я скоро.

И пошагал в военкомат.

Ждать жене и дочери около подводы с вещами и в самом деле пришлось недолго. Вернувшись, глава семьи, сосредоточенный и молчаливый, перетаскал все в дом. Корову отвел в сарай. Пожить ему на новой квартире довелось всего два дня...

24 июня Анна с дочерью провожали его на фронт. Людей на железнодорожной станции почти не было. Военный эшелон, сформированный где-то в другом месте, в Балашове остановился на пару минут. Уже одетый в форму, он запрыгнул в широкий проем теплушки - и все...

Так ушел Яков Лиманский на свою третью войну.

Никто не знает, каким был его разговор с военкомом. По всему, он заявил о своем решении пойти на фронт добровольцем. И настоял, чтобы ему не препятствовали. Он - военный, артиллерист, командир. А главное - коммунист. Его долг -защищать социалистическую Родину. Под мобилизацию он не подпадал: по изданному в первый день войны указу Президиума Верховного Совета СССР мобилизации подлежали военнообязанные 1905-1918 годов рождения (те, что моложе, уже находились на действительной военной службе), то есть не старше 36-ти лет. А Лиманскому шел 45-й, и на воинском учете он состоял по 5-й категории запаса. К тому же руководителей предприятий так просто не срывали с работы.

22 июня по всей стране в военкоматы выстраивались длинные очереди.

Лиманский стал одним из 3-х тысяч добровольцев, подавших в тот день в военкоматы Саратовской области заявления с просьбой об отправке в действующую армию. 23-го таких заявлений было уже 10 тысяч. В военкоматы Республики немцев Поволжья подали заявления сотни немцев...

* * *

Уже через два дня после проводов Лиманский был в расположении своей части - в 61-м запасном артполку. Стоял полк в военном лагере «Селикса», в Пензенской области.

На черно-красные («дым и пламень») артиллерийские петлицы привинтил по одному красно-серебристому «кубику» - младший лейтенант. Офицер военного времени. Под команду ему дали взвод тяги. Учил новобранцев. И сам учился: в артиллерии Красной армии появились новые орудия, новые боеприпасы, грузовики и трактора.

Несколько раз подавал рапорт о направлении в действующую армию. Наконец, в апреле 1942-го его перевели на Северо-Западный фронт, в 382-й гаубичный артполк, входивший в 27-ю артиллерийскую дивизию Резерва Главного командования. Назначили командиром взвода боепитания 2-го дивизиона. В июле присвоили звание «лейтенант». В рядах полка он участвовал в боях на рубеже реки Ловать, в районе гиблого Сучанского болота.

Только теперь, в адском грохоте канонады и взрывов, перестали звучать в его ушах крики и ругань следователей...

Домой писал часто. В каждом письме старался, как мог, успокоить жену и дочь, уберечь от лишних волнений: «стреляем по немцам издали». Мы, мол, не на самом переднем крае.

Воевал, как всегда, исправно.

2 апреля 1943-го приказом по 27-й артиллерийской дивизии РГК от имени Президиума Верховного Совета СССР «за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество» он был награжден медалью «За боевые заслуги».

«Краткое конкретное изложение личного боевого

подвига» гласит:

«Т. Лиманский организовал обеспечение дивизиона боеприпасами во время боев под д. Ольховка и Вя-зовка в январе 1943 г., в результате чего дивизион был своевременно обеспечен нужным ему количеством снарядов.

26.02.43 г. т. Лимане- Лейтенант Я.Т. Лиманский

ким была организована до- 23 мая 1944 г.

ставка на огневые позиции

снарядов, выгруженных с машины около д. Случина. Своевременная доставка этих снарядов обеспечила участие дивизиона в бою.

Кроме того, т. Лиманский был одним из активных участников вытаскивания орудий из болота Сучан в мае 1942 г. Выполняя задание на своем участке, работал под огнем противника...»

В июле 1943-го его перевели в 43-й учебный полк Резерва офицерского состава артиллерии. С декабря полк стоял в Брянске. Сюда полевая почта и принесла из дома черную весть: погиб Тимоша. Как погиб, где -узнать ему было не суждено... Сержант Тимофей Федорович Лиманский в рядах 1132-го стрелкового полка 336-й стрелковой дивизии участвовал в Московской битве, освобождал Можайск и Рузу, погиб в боях за Вязьму 9 марта 1943-го...

За войну адреса у Анны Дмитриевны с дочерью менялись четыре раза.

В конце 1941 -го их из Балашова эвакуировали в немецкую колонию Гримм (ныне - поселок Каменский Красноармейского района Саратовской области), откуда выселили в Сибирь немецкие семьи. Определили в дом, добротный, как и

все другие в колонии: из огнеупорного кирпича, просторная открытая веранда, три комнаты, большая печь с двумя котлами, прочная дубовая мебель. Удивила и чистота: покидая дом, бывшие хозяева все вымыли.

Зиму 1943/44-го прожили в поселке Анисовка: Анну Дмитриевну направили в школу, что находилась рядом со станцией Покровск Рязано-Уральской железной дороги. Комнату им дали в доме у самого моста через Волгу.

Днем и ночью один за другим грохотали составы: с Урала и из Сибири везли на фронт технику, оружие, боеприпасы, пополнения. Каждую ночь налетали немецкие бомбардировщики. Сброшенные бомбы рвались вокруг моста, в поселке, на станции, где угодно - но в мост ни одна не попала: мешал плотный огонь зенитных батарей.

Случаются в жизни удивительные совпадения. Именно в то время рядом с мостом занимал позиции 1865-й зенитно-артиллерийский полк, в котором служил будущий муж Изы - сержант Владимир Карпенко. Уроженец Сальской степи, переживший оккупацию, он окончил полковую «учебку» в Сталинграде и теперь, командир орудия, защищал от вражеской авиации мост исключительного стратегического значения.

Летом 1944-го Анна Дмитриевна решила по вербовке переехать на Украину. Для восстановления народного хозяйства там требовались люди самых разных профессий. Сразу написала Якову Тимофеевичу - он одобрил решение жены. Везли завербовавшихся в теплушках, оборудованных двумя сплошными ярусами дощатых лежаков.

Ее направили работать учителем в колонию имени Ф.Э. Дзержинского, в пригороде Харькова. В этой знаменитой колонии было далеко не так спокойно, как в Балашовской СХИТК: малолетние преступники постоянно бузили, пытались бежать. Однажды, прямо на глазах у Изы, бушующая толпа в серых робах вырвалась за ворота - разъярившиеся овчарки, спущенные охранниками, загнали ее обратно. Беспокоясь за дочь, Анна Дмитриевна начала хлопотать и добилась перевода в Чугуев...

9 августа 1944-ш командир 43-го учебного полка представил лейтенанта Лиманского к очередной награде. В «Аттестации» дали характеристику:

«Предан партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине. Активно участвует в партийной жизни подразделения. Дисциплинирован. Энергичен. Хорошо подготовлен по специальности. Требователен к себе. Исполнительный. Морально устойчив. Политически грамотный.

Достоин награждения медалью “За боевые заслуги”».

Уже проставленный на наградном листе штамп «Медалью “За боевые заслуги”» был перечеркнут. Вместо него крупно, жирным синим карандашом выведено: «Красн. Звезда».

Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении лейтенанта Лиманского Якова Тимофеевича за долголетнюю и безупречную службу в Красной армии орденом Красной Звезды был издан 8 ноября 1944-го.

К тому времени он уже третий месяц находился на передовой - на 1-м Белорусском фронте, в рядах 224-го стрелкового полка 162-й стрелковой дивизии. Командовал взводом боепитания дивизиона 76-мм пушек.

Орден ему вручить не успели...

Вместе с выпиской из указа Анна Дмитриевна получила из штаба полка записку:

«Дорогие т. Лиманскош. Высылаю копию о награждении т. Лиманскош. Его знает Москва но он погиб. Пишите нам по адресу пол почта 08923-ш Орокину».

Написана наспех, коряво. Вероятно, под огнем...

Анна Дмитриевна предчувствовала беду. В последних письмах-«треуголь-никах» муж рассказывал, как гонят фашистов все дальше на запад, и уже недалек день окончательной победы. Враг ожесточенно сопротивляется, но участь его решена. «Бьем прямой наводкой» - эта неосторожная фраза в одном из писем задержала ее внимание. И поселила в душе напряженное ожидание недоброй вести. Прежде писал, что стреляют «издали», а теперь... Вот уже и «треугольники» перестали приходить. Они с Изой пишут, в ответ - молчание. На него не похоже. И тут эта записка от неизвестного Орокина. Может, какая ошибка?

Занялась было в сердце искорка надежды, да скоро погасла: из Чугуевского военкомата пришло извещение, на почтовой карточке с портретом Кутузова.

«Ваш муж лейтенант Лиманский Яков Тимофеевич в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 15 января 1945 г.

Похоронен с отданием воинских почестей. Дер. Лорцин Варшавского повета, Польша...»

14 января 1945-го Сталин, не дожидаясь завершения подготовки войск к операции, бросил 1-й Белорусский фронт Жукова в наступление - на Варшаву и Познань. Помочь союзникам-американцам, терпящим поражение в Арденнах.

Бои в районе селений Лорцин и Нуна Варшавского воеводства 14-15 января были жаркими. По донесению штаба 162-й стрелковой дивизии, противник оказывал упорное огневое сопротивление, огонь вели батареи 105-мм орудий и минометов. Батальоны 224-го стрелкового полка, неся большие потери, продвигались вперед. Их поддерживал дивизион 76-мм пушек... Тогда-то и сложил голову лейтенант Лиманский...

Получив похоронку, Анна Дмитриевна держалась. Не переносила она жалости к себе, сочувствия, утешений. Гордая. А как вынуть боль из сердца... Терпела. Молча.

Иза при ней тоже крепилась. Когда же было совсем невмоготу, пряталась в сарае и ревела, ревела... Ей, 14-летней девчушке, представлялось немыслимым, невероятным, противоестественным, что больше на увидит отца: она же так любит его...

* * *

Война наконец закончилась.

Оставаться в Чугуеве Анна Дмитриевна не хотела: далеко от родного Поволжья, от родственников. Да к тому же, чтобы работать учителем в школе, требовалось говорить и писать по-украински. И восьмикласснице Изе отцовская «ридна мова» никак не давалась. На уроках украинского языка и литературы

взводом в запасном полку, потом - ротой в строительном батальоне. С ноября 1942-го служил в 174-м отдельном зе-нитно-артиллерийском дивизионе, который входил в Куйбышевский район противовоздушной обороны, а с осени 1943-го - в Юго-Западный фронт ПВО, прикрывавший тыловые коммуникации Украинских фронтов. Зрение его Иза Лиманская становилось все хуже артилле-

Астрахань. 1954 г. риискому делу он обучен не

был, зато порядок учета и отчетности знал хорошо - вот и использовали его по продовольственному и прочему снабжению. Войну закончил на юге Польши... Домой привез чемоданы всякого добра, красочные ковры австрийские. Сразу устроился директором базы Астраханского треста столовых.

«Да напиши ей, пусть приезжают. Ужпо табуретке-то для них соберем...» -расщедрился Петр...

От Харькова до Сталинграда долго тряслись в общем вагоне.

Сталинград поразил в самое сердце: от города остались груды кирпичей, лишь торчали печные трубы да несколько обломанных стен. На Украине ничего подобного не видели.

Люди жили в землянках. Куда ни посмотришь - одни землянки. Над ними ярились сизые дымки, сливаясь в мглистую наволочь, относимую жарким ветерком из заволжской степи. От землянки к землянке тянулись провода, подвешенные на невысоких палках. На веревках, подпираемых палками повыше, раскачивалось белье.

Идущий вниз, до Астрахани, колесный пароход ожидала огромная толпа. Билеты продавали только IV класса. С трудом протиснувшись, нашли местечко на нижней палубе, в кормовом пролете...

старалась как могла - все без толку. Класс хохотал до слез.

В июне 1946-го Анна Дмитриевна написала невестке Василисе: не переехать ли им с Изой в Астрахань? Та обратилась к старшему брату Петру.

Мобилизованный 24 августа 1941-го -только накануне справил 43-летие - лейтенант Петр Тимофеевич Лиман-ский сначала командовал

Приехать на новое место в дождь - добрая примета.

Над Астраханью отгремела гроза. Еще капало часто, когда пароход тихо подошел к 17-й пристани. Встречала Анну Дмитриевну с Изой одна Василиса. Голову и спину она укрыла сложенным мешком на манер волжских грузчиков и рыбаков.

Война сюда не дошла. Никаких разрушений, следов пожарищ. Благоухали акации. На набережной торговали живой рыбой.

Василиса с мужем Василием много не обещали - просто приютили у себя. Так почти полгода и прожили они впятером в одной комнате. В когда-то богатом двухэтажном особняке какого-то рыбопромышленника, а теперь «многокомнатном» доме на улице Ленина.

Петр Лиманский семьи погибшего брата сторонился. Его только-только взяли старшим товароведом в областной «Спецторг» - управление торговых предприятий, обслуживающих органы МВД и госбезопасности. Немало порогов пришлось пооббить. Издергался весь, пока шла проверка, пока ждал допуска к работе... Яков-то, оказывается, был арестован в 1937-м. Как это некстати! Хоть и выпустили его, да мало ли что: просто таку нас не арестовывают...

Замуж Иза вышла в 1954-м, после окончания Астраханского пединститута. Фамилию не сменила - осталась Лиманской. Мужу Владимиру, не сдержавшему обиды, объяснила: «В память об отце».

Анна Дмитриевна умерла в 1962-м, когда внуку уже исполнилось 7 лет.

* * *

Долго переживала Иза Лиманская: годы идут, а она так и не знает, где похоронен отец, не побывала на могиле.

Запрос, направленный в 1993-м в Польский Красный Крест, ничего не дал: не нашлось такой фамилии в списках советских воинов, покоящихся на кладбищах Польши. Только в начале 1994-го благодаря помощи сотрудников Центрального архива Министерства обороны удалось точно установить место его гибели и первоначального захоронения - восточная окраина деревни Лорцин. Эти сведения помогли Польскому Красному Кресту. Выяснилось: останки всех погибших в районе Лорцина после войны перенесли на воинское кладбище у города Пултуска, при этом тех, чьи могилы по каким-то причинам утратили надписи, перезахоронили в братской могиле № 281.

Летом 1994-го Иза Яковлевна Лиманская с сыном побывала и на месте гибели отца, и в Пултуске. Кладбище воинов Советской армии выглядело заброшенным, почти заросло. Кое-где на безымянных могилах виднелись таблички, установленные родственниками.

На могиле №281, где захоронены десятки неизвестных советских солдат и офицеров, появилась первая табличка.

Лейтенант Лиманский Яков Тимофеевич

6.Х.1896 - 15.1.1945