Научная статья на тему '«Дело РАСМЕКО»: из истории нравов российского чиновничества и борьбы с «Выжиманием взяток» (1918 г. )'

«Дело РАСМЕКО»: из истории нравов российского чиновничества и борьбы с «Выжиманием взяток» (1918 г. ) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
1035
196
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Новый исторический вестник
Scopus
ВАК
ESCI
Область наук
Ключевые слова
РАСМЕКО / ВЫСШИЙ СОВЕТ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА (ВСНХ) / ВСЕРОССИЙСКАЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ КОМИССИЯ (ВЧК) / РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТРИБУНАЛ ПРИ ВЦИК / ЧИНОВНИЧЕСТВО / ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ / СПЕКУЛЯЦИЯ / ВЗЯТОЧНИЧЕСТВО / NATIONAL ECONOMY HIGH COUNCIL (VSNKH) / ALL-RUSSIA EXTREME COMMISSION (VCHK) / REVOLUTIONARY TRIBUNAL UNDER THE ALL-RUSSIA CENTRAL EXECUTIVE COMMITTEE (VTSIK) / RASMEKO / BUREAUCRACY / BUSINESSMEN / SPECULATION / BRIBERY

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Свидзинская Мария Сергеевна

В статье на основе не известных ранее архивных документов освещается одно из первых «громких» дел советского правосудия «дело РАСМЕКО» 1918 г.: дело по обвинению ответственных сотрудников Главного управления по снабжению металлами (РАСМЕКО) Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) в спекуляции и вымогательстве взяток. Основное внимание уделяется хозяйственным, политическим и бюрократическим обстоятельствам возникновения дела, предварительному следствию, которое вел Отдел по борьбе со спекуляцией ВЧК, судебному разбирательству в Революционном трибунале при ВЦИК, позиции и аргументации обвиняемых. Автор приходит к выводу, что реальной подоплекой громкого «показательного» процесса под лозунгом борьбы со спекуляцией и взяточничеством была борьба одних чиновников против других за возможность налаживать «взаимовыгодное сотрудничество» с частными предпринимателями.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

"RASMEKO case": From the History of the Customs of the Russian Bureaucracy and the Struggle against Bribery (1918)

This article based on unknown archival documents looks at one of the first celebrated cases of the Soviet justice..RASMEKO case. (1918). It was case on charge of officials of the Central administrative board on supply by metals (RASMEKO) of National Economy High Council (VSNKh) with speculation and bribe extortion. The basic attention is paid to the economic, political and bureaucratic circumstances of occurrence of the case, preliminary investigation, carried on by the Department on struggle against speculation of the All-Russia Extreme Commission (VChK), proceeding in the Revolutionary Tribunal under the All-Russia Central Executive Committee (VTsIK), position and argumentation of the accused persons. Author comes to the conclusion that the real underlying reason of the celebrated show trial under the slogan of the struggle against speculation and bribery was the struggle of one officials against another officials for the opportunity to adjust.mutually advantageous cooperation. with the private businessmen.

Текст научной работы на тему ««Дело РАСМЕКО»: из истории нравов российского чиновничества и борьбы с «Выжиманием взяток» (1918 г. )»

26 Бурак Ю.Я. Как и почему Советская власть борется с самогоном? Л., 1925; Тяпугин Н. Народные заблуждения и научная правда об алкоголе. М., 1926.

Burak Ju.Ja. Kak i pochemu Sovetskaya vlast boretsya s samogonom? Leningrad, 1925; Tyapugin N. Narodnye zabluzhdeniya i nauchnaya pravda ob alkogole. Moscow, 1926.

27 «Угловой». О водке, пьянстве и культурном быте // Большевистская мысль (Архангельск). 1928. № 9. С. 15-22.

«Uglovoy». O vodke, pyanstve i kulturnom byte // Bolshevistskaya mysl (Arkhangelsk). 1928. No. P. 15-22.

28 ГААО. Ф. 359. Оп. 1. Д. 26. Л. 12.

GAAO. F. 359. Op. 1. D. 26. L. 12.

29 ГААО. Ф. 359. Оп. 1. Д. 717. Л. 28, 30, 55, 59.

GAAO. F. 359. Op. 1. D. 717. L. 28, 30, 55, 59.

30 Там же. Л. 3, 4, 21, 29.

Ibidem. L. 3, 4, 21, 29.

31 Там же. Л. 3, 4, 21, 29, 66, 107.

Ibidem. L. 3, 4, 21, 29, 66, 107.

М.С. Свидзинская

«ДЕЛО РАСМЕКО»:

ИЗ ИСТОРИИ НРАВОВ РОССИЙСКОГО ЧИНОВНИЧЕСТВА И БОРЬБЫ С «ВЫЖИМАНИЕМ ВЗЯТОК»

(1918 г.)

Комитет уполномоченного по снабжению металлами - РАСМЕКО -был создан в условиях мировой войны, в 1915 г., как центральный орган распределения металлов при Особом совещании по обороне. Роль местных органов по снабжению металлами выполняли районные уполномоченные председателя Особого совещания по обороне, которые в деле снабжения металлами руководствовались указаниями главного уполномоченного по металлам1.

Необходимость такой централизованной бюрократической структуры по контролю над металлургической промышленностью была вызвана значительным сокращением выплавки черных и цветных металлов в ходе войны, когда страна особенно в них нуждалась. К концу 1916 г. на учете РАСМЕКО состояли 18 заводов на юге страны, 17 - в центральных губерниях, 52 - на Урале. Только в Петрограде было построено для производства военных материалов 40 новых предприятий, которые нуждались в металле2.

Установление власти большевиков коренным образом изменило положение и судьбу РАСМЕКО.

Используя «деловой, хозяйственно-технический аппарат прежних регулирующих органов», Высший совет народного хозяйства Советской России постановлением от 20 декабря 1917 г. изъял Особое совещание по обороне из военного ведомства и реорганизовал его в специальное Совещание по финансированию3 в составе ВСНХ. Местные органы Особого совещания - заводские совещания - были «демократизированы» путем введения в них двух третей представителей рабочих и крестьянских орга-низаций4. РАСМЕКО, занимавшийся распределением металлов, стал исполнительным органом Металлургического отдела ВСНХ5. К прежним его функциям прибавилось установление цен на металлы и изделия из них. При областных совнархозах также были образованы металлургические отделы, возглавляемые уполномоченными по снабжению металлами, в полномочия которых входил контроль над распределением металлов на местах.

В ходе национализации финансовых учреждений, промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и средств связи, как и в условиях установления продовольственной диктатуры на селе, большевики все более ужесточали борьбу со спекуляцией и «черным рынком», естественными явлениями войны и хозяйственной разрухи. Одним из «пролетарских ударов по спекулянтам и взяточникам» стало «дело ответственных сотрудников РАСМЕКО».

В качестве обвиняемых по этому делу были привлечены: заведующий РАСМЕКО В.А. Каупуш, заместитель заведующего С.М. Сухотин (тогда никто и не подозревал о его участии в убийстве Г. Распутина), секретарь князь А.С. Чагадаев, инженер С.К. Щипчинский и П.П. Орлов, 21-летний заведующий Отделом черных металлов РАСМЕКО. Советское правосудие обвинило их «в преступлениях по должности, выразившихся в саботаже, попустительствах, вымогательствах, преступных сделках и взяточниче-стве»6. Конкретно им вменялось в вину: «состоя на службе Советской Республики», «будучи облечены по своему служебному положению властью со стороны революционного народа и доверием со стороны лиц, поставленных во главе высшего органа хозяйственного управления страны ВСНХ, и сами являясь руководителями одной из составных ячеек этого органа, нагло и бесстыдно попрали это доверие и злоупотребили властью, им предоставленной, во имя корыстных целей личного обогащения по взаимному между собой согласию путем задержки и отказов в отпуске владельцам заводов необходимого им для производства металла и затем путем прямых требований, предъявляемых последним лично или через посредника, вымогали денежное вознаграждение», «задержками и отказами вносили в наиболее трудный и ответственный момент переустройства всего народного хозяйства еще большее расстройство и дезорганизацию в хозяйственный аппарат страны», «вымогательством дискредитиро-

вали власть в глазах населения, подрывали доверие к ее учреждениям» и всем вышеперечисленным «наносили ущерб интересам народного хозяйства, рабочего класса и революции»7.

Обвинение руководителей РАСМЕКО было целиком построено на показаниях двух фабрикантов: владельца завода антифрикционных металлов Ф.А. Фишбейна и владельца кузнечно-штамповального завода И.Е. Щербака.

В первых числах июня 1918 г. в коллегию Отдела металлов при Московском областном совете народного хозяйства (МОСНХ) от фабриканта Фишбейна поступили такие сведения: по распоряжению Главного управления по снабжению металлами ВСНХ (РАСМЕКО) его завод реквизирован, вывоз металлов с завода ему запрещен, а за расходование металла без особого на то своего решения РАСМЕКО грозит ему привлечением к суду ревтрибунала. Причиной этих действий руководства РАСМЕКО Фишбейн посчитал «месть» за невнесение «дополнительной платы» (проще говоря, отказ дать взятку): якобы секретарь РАСМЕКО Чагадаев предложил ему приобрести необходимые для производства металлы за взятку, для получения которой тот якобы отправил к фабриканту инженера РАСМЕКО Щип-чинского.

Отделом металлов при МОСНХ руководил Самуил Евзорович Вейц-ман. До 1921 г. он состоял в Еврейской объединенной социал-демократической партии Бунд, с 1925 г. являлся заместителем председателя центрального правления Общества по земельному устройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ) (Его родной брат Хаим Евзорович Вейцман в 1929-1946 гг. был президентом Всемирной сионистской организации, стал первым президентом государства Израиль).

Получив порочащие РАСМЕКО сведения, Вейцман поспешил изложить их председателю ВСНХ А.И. Рыкову и его заместителю Г.И. Оппоко-ву-Ломову, что ему и удалось 10 июня. Георгий Ипполитович Оппоков (Ломов) происходил из дворянской семьи, имел университетское образование (в 1913 г. окончил Юридический факультет С.-Петербургского университета), в первом составе Совнаркома занимал пост наркома юстиции, а в 1918-1921 гг. являлся членом президиума и заместителем председателя ВСНХ. Оппоков-Ломов «по поручению Президиума ВСНХ» отправил письмо с изложением фактов, сообщенных Вейцманом, во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (с августа 1918 г. - по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности), возглавляемую Ф.Э. Дзержинским. В итоге в начале июля эти сведения поступили в Отдел по борьбе со спекуляцией ВЧК. Отделом этим руководил Василий Васильевич Фомин (в партии большевиков - с 1910 г.), являвшийся одновременно членом коллегии ВЧК.

Между тем еще в начале 10-х чисел мая руководство ВСНХ сняло Каупуша с должности заведующего РАСМЕКО и назначило в РАСМЕКО

некоего А.Т. Арского. В документах «дела РАСМЕКО» Арский именуется то «заведующим», то «комиссаром» РАСМЕКО, что, похоже, ближе к истине (то есть Арскому предстояло «навести порядок» в РАСМЕКО и тем добиться назначения на должность заведующего). Каупуш еще с месяц продолжал приходить на службу, тогда как «комиссар» по каким-то причинам не появлялся. Арский приступил к исполнению своих обязанностей только в конце июня. Даже не успев принять дела от Каупуша, он (видимо, на основании какого-то совместного решения руководства ВСНХ и ВЧК) организовал Особую комиссию для ревизии дел РАСМЕКО, о чем он в записке под грифом «Совершенно секретно» сообщил в ВЧК 15 июля. В комиссию были включены: сам Арский, член ВСНХ Д. Павлов и член коллегии ВЧК Сергей Герасимович Уралов (настоящая фамилия - Кисля-ков; выходец из семьи купца, он окончил Саратовское химико-механическое училище; в партию большевиков вступил в 1914 г.).

«Дело РАСМЕКО» Фомин поручил следователю Отдела по борьбе со спекуляцией К.А. Закису. В рамках предварительного следствия тот провел обыски, аресты и допросы.

Позже, уже на этапе доследования дела в Следственной комиссии Ревтрибунала при ВЦИК, против сотрудников РАСМЕКО дал показания фабрикант Щербак, владелец кузнечно-штамповального завода. На допросе 20 сентября он показал: весной московский уполномоченный по металлу (Москвомет) разрешил получить из складов Земгора металл, необходимый ему для выполнения подрядов Московско-Курско-Нижегородской и Муромской железных дорог и окружного интендантства. Металл на складе Земгора был отвешен, однако Щербак забрал лишь его часть, другая же часть осталась на складе Земгора. В апреле, после переезда из Петрограда в Москву, РАСМЕКО запретил выдавать Щербаку оставшийся металл. Сухотин, к которому фабрикант явился за объяснениями, «в грубой форме» отказался выдать металл, «несмотря на разрешение Москво-мета», отметив, что металл ему, Щербаку, был отпущен слишком дешево. Отвечая на вопрос следователя, фабрикант уточнил: Сухотин, говоря о необходимости доплатить еще по 5 руб. за пуд, «не говорил, кому именно необходимо сделать эту доплату», и «намеков или иных требований об уплате этих денег в его пользу он мне не делал»8.

Эти показания двух фабрикантов чекисты сочли достаточными для организации показательного процесса над ответственными работниками РАСМЕКО. «Презумпция виновности» сразу стала основным принципом следствия. Все четверо - Чагадаев, Сухотин, Щипчинский и Орлов - были привлечены к следствию в качестве обвиняемых и заключены в московские тюрьмы: Чагадаев и Сухотин - в Бутырскую, а Щипчинский и Орлов - в Таганскую. Хотя обыски, проведенные 12-13 июня в канцелярии РАСМЕКО и на квартирах Чагадаева, Щипчинского, Сухотина, Каупуша и Орлова, не позволили обнаружить порочащих их материалов, они просидели под аре-

стом без малого пять месяцев: с середины июня до 22 ноября 1918 г.9 И это при том, что Каупуш предпочел скрыться от молодого «советского правосудия», тогда как Сухотин и Чагадаев, которых поначалу не застали на квартирах, сами явились на допрос по повестке, что само по себе свидетельствовало об отсутствии в их действиях какого-либо злого умысла против Советской власти10.

Пристрастно велись и допросы. Сухотина и Орлова допрашивали один раз, а Чагадаева и Щипчинского - по два раза. При этом следователь Закис особо отметил неточность и неполноту ответов обвиняемых. Однако на суде Сухотин объяснил, что «неточность в показаниях... объясняется тем, что на допросе в Чрезвычайной Комиссии не дали самостоятельно говорить, а лишь задавали вопросы и большей частью да или нет»11, «допрос продолжался всего 15 минут и был крайне поверхностным»12 и «вплоть до дня суда ни одного дополнительного допроса снято не было»13.

Сохранившиеся в следственном «деле РАСМЕКО» протоколы допросов, несмотря на краткость, дают некоторое представление о позиции обвиняемых. Более полно восстановить «картину преступления», понять позицию подсудимых помогают и другие материалы дела.

Первым 13 июня был допрошен секретарь РАСМЕКО Чагадаев. На вопросы относительно его знакомства с Фишбейном он ответил, что Фишбей-на он знает недавно, что «часто ходил его доверенный, но недели 2-3 тому назад [В РАСМЕКО. -М.С.] был главный управляющий Фишбейна», «ходатайствовал о немедленном отпуске металлов из Москвы», заявив, что «у него заказ [Комиссариата. - М.С.] Путей сообщения на изготовление баббита». Управляющему, по словам Чагадаева, «было заявлено, что металлы сейчас он получить не может, но он получит по программе из Владивостока». Прежде чем выдать металл, на завод в качестве ревизора и с мандатом РАСМЕКО, подписанным Сухотиным в качестве заместителя заведующего и Чагадаевым в качестве секретаря, был отправлен инженер Щипчинс-кий с целью установить, насколько завод Фишбейна солиден и каким количеством металла располагает, поскольку фабрикант «заявил, что имеет в заводе около 40 000 пудов металла»14. Мандат, по буквальному своему содержанию, давал право на «реквизицию» металла, имеющегося на заводе. Подписание этого мандата было вменено в вину Сухотину и Чагадаеву как доказательство их корыстных намерений в отношении фабриканта.

Сухотин, находясь в Бутырской тюрьме, составил для себя подробную схему аргументации, объясняющей его решения и действия. Осторожность, щепетильность в распределении металлов он объяснил недостатком металлов, который был вызван хозяйственным кризисом в стране. Олова, из которого производился запрашиваемый Фишбейном баббит, не хватало, и РАСМЕКО обеспечивал дефицитными металлами в первую очередь те предприятия, у которых их вовсе не было. Поэтому в случае с Фишбейном Каупуш распорядился сначала обследовать содержащийся

на заводе металл («имелись частные сведения о том, что там имелись скрытые запасы»), а затем заказать необходимый для завода металл из Владивостока. В случае с Щербаком, как отмечает Сухотин, РАСМЕКО не мог выдать весь остаток металла его заводу, поскольку в таком случае другие заводы остались бы без металла15.

По поводу же мандата на «реквизицию» заводского металла, выданного Щипчинскому и подписанного Сухотиным и Чагадаевым, Сухотин дал такое объяснение: в силу несовершенного знания русского языка Кау-пуш (латыш) перепутал «ревизию» с «реквизицией», поэтому вместо мандата на ревизию заводского металла выдал мандат на его реквизицию. «Не подписать его было невозможно» в силу жесткой ведомственной субординации: «подписание бумаги нисколько не доказывает знания дела», поскольку является действием «чисто механическим», «невозможно было не подписать» резолюцию заведующего. При этом, оправдывая свою позицию, Сухотин охарактеризовал стиль руководства Капуша в таких выражениях: «деспотизм», «диктатура», «резкость», «нетерпимость», «влияние», «сила», «требование безусловного и беспрекословного пови-новения»16.

На вопрос следователя о том, имел ли место факт взяточничества или склонения к нему, Сухотин ответил, что он «никаких торговых отношений к Фишбейну не имел»17 (похоже, он рассматривал взятку как составную часть «торговых отношений», недостойных его, русского дворянина и русского офицера).

Чагадаев же указал на то, что Фишбейн сам предлагал взятку для ускорения процесса выдачи металла его заводу и ему самому («Фишбейн упомянул, что он не остановится ни перед какими расходами, чтобы получить металлы») и Щипчинскому (по приезде Щипчинский «говорил, что де Фишбейн смеется и предлагает взятку»)18.

Эти показания Чагадаева были подтверждены Щипчинским, который на обоих допросах утверждал, что Фишбейн настойчиво требовал принять взятку: «Фишбейн показывал разные рекомендательные письма», «спрашивал, какой отзыв я составлю о заводе», «предложил мне 2,5 тысячи рублей и сказал, чтоб я дал хороший отзыв». Когда же Щипчинский прибыл на завод во второй раз, чтобы установить количество имевшегося там металла, Фишбейн «уверил, что данные сообщены Московскому уполномоченному», то есть в МОСНХ19.

Сам фабрикант Фишбейн был допрошен лишь 18 июня, причем не следователем ВЧК Закисом, а исполняющим должность заведующего Юридическим бюро Отдела металлов ВСНХ И.Д. Браудэ. От ответа на вопрос, имело ли место со стороны сотрудников РАСМЕКО предложение дать им взятку, Фишбейн уклонился «категорически по личным, весьма серьезным соображениям»20. Подобным образом сформулированный ответ, что странно, не насторожил следствие, не вызвал у Закиса желания «копнуть поглубже».

Им были проигнорированы и крайне важные для понимания случившегося сведения, содержавшиеся в материалах дела, о «трениях» между РАСМЕКО - исполнительным органом Отдела металлов ВСНХ - и Отделом металлов МОСНХ.

Так, Сухотин указывал на незаконность действий Москвамета, пытавшегося распоряжаться выдачей металлов со складов Земгора: «С 27 апреля 1918 г. склады Земгора перешли в ведение РАСМЕКО ВСНХ и без разрешения РАСМЕКО склады не имели права выдавать металлы», «кроме того, в ведение РАСМЕКО перешли склады национальных обществ “Кавказ и Меркурий” и “Восточное”»21.

Ситуацию отчасти проясняет письмо президиума Отдела металлов МОСНХ новому фактическому руководителю РАСМЕКО Арскому. В нем сказано, что «до переезда РАСМЕКО в Москву все фабриканты антифрикционных металлов согласно соглашению между РАСМЕКО и Москваме-том получали металл через Москвамет», при этом «они часто выражали недовольство, что Москвамет их “притесняет”». «Для правильного распределения металлов между фабрикантами» - отмечается далее - «были обследованы все фабрики, затем созваны фабриканты на совещание при Бюро Москвамета, на котором и были распределены те металлы, которые были отпущены для Московской области»22.

Очевидно, «трения» были вызваны нечетким разделением сфер полномочий между Главным управлением по распределению металлов ВСНХ - РАСМЕКО - и Отделом металлов МОСНХ, что стало следствием эвакуации из Петрограда в Москву всех высших и центральных государственных учреждений в марте 1918 г. До переезда РАСМЕКО в Москву металлы по Московской области распределял Отдел металлов Московского областного СНХ, у которого с местными промышленниками успели сложиться «взаимовыгодные отношения». С приобретением же Москвой столичного статуса и с переездом в Москву в апреле 1918 г. Отдела металла ВСНХ и РАСМЕКО, последний теперь стремился принять на себя полномочия по распределению металлов в Московской области, что, конечно, было невыгодно как местным чиновникам, распределяющим металл, так и местным фабрикантам, в этом металле нуждающимся.

Как говорится далее в письме, вскоре после переезда РАСМЕКО, вместе со всем аппаратом ВСНХ, в Москву «все эти фабриканты исчезли с горизонта Москвомета и мы начали получать сведения, что РАСМЕКО распределяет в Московской области металлы... но мимо нас...»23 А потом Отдел металлов МОСНХ получил извещение РАСМЕКО об изъятии из его ведения функции распределения металлов в Московской области24.

Как позже поясняли в своих показаниях на суде свидетель Арский и подсудимый Сухотин, РАСМЕКО ВСНХ имел на это право как управляющий орган по отношению к Отделу металлов МОСНХ25.

Так что уверенность Фишбейна в том, что «весь принадлежащий» ему «металл находится неизменно на учете районного уполномоченного», то есть МОСНХ, «а реквизиция является незаконной, ни на чем не основанной», - либо хитрость, либо искреннее неведение относительно разделения функций между центральным органом распределения металлов и областным. Так или иначе, но этой уверенностью он обосновывал свое убеждение в незаконности реквизиции, толкование ее как «акта мести». Оснований для «мести» он, впрочем, в показаниях не раскрыл: «Объяснения по этому поводу в частном разговоре были мною даны местному Районному Уполномоченному по распределению металлов»26. То есть Вейцману.

Фишбейна понять можно: фабрикант пришел с жалобой на РАСМЕКО к Вейцману - руководителю подчиненной РАСМЕКО областной организации, - завел с ним «частный» разговор и дал ему «объяснения» явно в расчете «найти общий язык», добиться «взаимовыгодного взаимопонимания». Труднее понять логику действий Вейцмана: прекрасно зная о разделении функций между РАСМЕКО и Москваметом, о своем подчиненном положении по отношению к РАСМЕКО, он не стал посылать запрос в РАСМЕКО, своему начальству, по поводу этой ситуации, а предпочел полностью довериться рассказу фабриканта и доложил о взяточничестве сотрудников РАСМЕКО прямо руководителю ВСНХ Рыкову.

А между тем, как явствует из подготовленного Сухотиным плана аргументации на суде в свою защиту, мандат Наркомата путей сообщения на металлы, выданный Фишбейну, не соответствовал системе запроса металлов, и именно по этой причине Каупуш потребовал повременить с отпуском металла и дождаться предъявления нового, «более правильного» мандата27.

Похожая ситуация сложилась и с заводом Щербака: фабрикант потребовал у РАСМЕКО выдачи металла на основании распоряжение Моск-вомета со складов Земгора, которые находились в ведении РАСМЕКО. Именно по этой причине РАСМЕКО счел распоряжение Москвомета незаконным и просто аннулировал его, а металл выдан не был28.

Обвинение ответственных сотрудников РАСМЕКО во взяточничестве основывалось, помимо прочего, на утверждениях Фишбейна и Щербака, что Чагадаев и Сухотин отказали им в разрешении отпустить металл по той цене, по которой обещал отпустить Москвамет (9 руб. за пуд), и потребовали доплатить по 5 руб. за пуд. Однако, как отмечает Сухотин, «твердая», государственная, цена на металл была в то время именно 14 руб. за пуд29. Установление «твердых» цен на металлы было целиком в компетенции Отдела металлов ВСНХ и РАСМЕКО как главного органа по снабжению металлами, поэтому претензии фабрикантов и с этой точки зрения не обоснованы. То ли они действительно путались в функциях новых, советских, учреждений, что вряд ли, то ли пытались реально существовавшую путаницу использовать к собственной выгоде, что скорее всего.

Хотя тогдашнее непонимание подчиненности и разделения сфер компетенции между РАСМЕКО и Москваметом можно счесть вполне естественным: система органов государственного управления, центральных и местных, еще только строилась, до централизации управления было еще далеко, местные власти решительно отстаивали свою «автономию». Одним из самых острых стал вопрос о границах компетенции центральных органов управления народным хозяйством и местных. Ленин, Рыков, весь Совнарком настаивали на строго централизованной системе управления народным хозяйством, а первый председатель ВСНХ В.В. Оболенский (Н. Осинский) - на предоставлении местным органам управления широкой хозяйственной самостоятельности. На I съезде Советов народного хозяйства, который состоялся незадолго до возбуждения «дела РАСМЕКО» -26 мая 1918 г., - в столкновении этих двух мнений перевес оказался на стороне централистски настроенных делегатов, что воплотилось в выработанном съездом «Положении об управлении национализированными предприятиями», узаконившем жесткую трехступенчатую систему: ВСНХ -областное правление - предприятие30.

Однако не только недавней сменой советской управленческой концепции (Осинский руководил ВСНХ до марта 1918 г., с апреля - Рыков) объясняются разногласия в понимании своих функций в деле распределении металлов между РАСМЕКО Всероссийского СНХ и Отделом металлов Московского областного СНХ.

Намерения Вейцмана позволяет лучше понять одно немаловажное обстоятельство. А именно: РАСМЕКО, как явствует из плана Сухотина, готовился со дня на день провести ревизию Москвамета как из-за «подозрительности» ситуации с Щербаком, так и ввиду того, что «жалобы на неправильные действия Москвамета сделались хроническими»31.

Более подробно Сухотин раскрыл этот вопрос в своей «Автобиографии», которую он писал позже, в 1920 - 1921 гг., будучи заключенным Таганской тюрьмы: «Условия работы в то время были особенно тяжелы, так как приходилось бороться не только с частными спекулянтами, но и с учреждениями, спекулировавшими металлами, скрывавшими их от учета и вообще ведшими разбойничье хозяйство, как то: Чрезвычайная комиссия по разгрузке Архангельского порта «Чкорап», Фронтметалл, Обернп-родком [Имеются в виду склады Обернпродкома, Московского областного и губернского продовольственного комитета на Ходынском поле. - MC.], Москвамет... и т.п.»32. Так Сухотин четко указал на почву, породившую «дело РАСМЕКО»: одним из результатов острой нехватки металлов стало развитие спекуляции ими на рынке и, что самое важное, включение в спекуляцию дефицитными металлами советских органов управления и распределения. И добавил: «Слишком определенное отношение к деятельности подобных лиц и учреждений не могло не создать враждебного с их стороны настроения»33.

Так что «месть» действительно имела место: в отношении руководства РАСМЕКО со стороны как нечистого на руку руководителя Отдела металлов МОСНХ, опасавшегося грядущей ревизии, так и фабрикантов, привыкших при «старом режиме» решать свои проблемы путем щедрой раздачи взяток чиновникам.

В пользу такого взгляда на «дело РАСМЕКО» говорит и тот факт, что возбуждено оно было в короткий период «межвластия» в РАСМЕКО. «Новый заведующий Арский, - отметил на допросе Сухотин, - был назначен уже месяц тому назад, а он явился на службу 12 или 13 июня», причем «до 11, 12 июня Каупуш приходил, а после не приходил» и, что особенно важно, «формальная сдача канцелярии и всех дел не состоялась, ибо не было официального уведомления об увольнении Каупуша»34. Жалоба Фишбейна на РАСМЕКО поступила в Москвамет к Вейцману, а далее была Вейцма-ном направлена Рыкову, а затем его заместителем Оппоковым-Ломовым в ВЧК именно в период «межвластия».

Несмотря на очевидную предвзятость жалобы, чекист Закис уверенно вел следствие к обвинительному заключению. Доказательствами взяточничества он считал все сведения из свидетельских показаний, которые хотя бы даже косвенно и смутно подтверждали, что обвиняемые жили «на широкую ногу». Например, те, что сообщил в своих показаниях М. Л. Гобер-ман, сослуживец обвиняемых. Так, он высказал сомнение в том, что те жили исключительно на зарплату. Более определенно он высказался об Орлове - 21-летнем заведующем Отделом черных металлов РАСМЕКО: «О личной жизни Орлова могу сказать, что получаемое жалованье 600 руб. в месяц не может позволить жить так, как он живет, - одновременно и в гостинице, и на даче»35. Источником доходов Орлова он назвал «одного молодого человека от какого-то союза кооперативов», который часто бывал у Орлова. «Я присутствовал при обыске Орлова и должен сказать, что обыск произведен поверхностно»36 - заявил Гоберман.

И Фишбейн, быстро уловив, куда клонит следователь, дал показания о жизни Чегодаева «на широкую ногу»: сообщил о своем знакомом, некоем Григорьеве, протодиаконе храма Христа Спасителя, который якобы рассказал ему, «что на каких-то крестинах некий князь Чегодаев, бывший монархист, теперь служащий у большевиков, угощал всех шампанским по 140 руб. за бутылку и просил его, Григорьева, подыскать ему людей, которым нужен металл»37. Странно, но этого протодиакона чекистское следствие не установило и не допросило, хотя, казалось бы, что могло быть проще.

Соответственно, свидетельские показания, опровергающие или хотя бы ставившие под сомнение обвинение во взяточничестве, Закис отвергал. Например, портного, к которому обращался Чагадаев. В них содержится указание на безденежье Чагадаева: «Предъявленную мне расписку от 10 июня... выданную мною Чагадаеву, я признаю своей; она была мною выдана по поводу полученных мною 1 200 руб. задатка за заказ двух костю-

мов Чагадаевым. Весь заказ стоил 3 000 руб. Других заказов Чагадаев не делал, а настоящий не взял, напротив того, ко мне некоторое время назад приходил его отец и просил как-нибудь устроить так, чтобы эти костюмы передать другому какому-нибудь заказчику с обратным получением всего или части задатка»38.

Таким же образом следователь «состряпал» и обвинение в саботаже, обосновав его, судя по всему, «классовой чуждости» обвиняемых Советской власти. Тут главной «уликой» стал красочный рассказ Гобермана об организации труда в РАСМЕКО: «Саботаж полный и в связи с этим в ВСНХ хлынула масса нежелательного элемента»39. В качестве «характерного примера» тот привел следующий случай: «При эвакуации ВСНХ из Петрограда в Москву служащие требовали уплаты жалованья за 6 мес. вперед, угрожая даже, что не дадут возможности эвакуировать учрежде-ния»40. «Сейчас положение не настолько остро, хотя диктатура идейного элемента еще не вполне установлена», - подытожил Гоберман41.

Понятно, страх заглушил в нем совесть: дабы не сесть на скамью подсудимых рядом со своими бывшими сослуживцами, он готов был «доводить» на них любую «напраслину». Но, судя по сухотинскому плану аргументации, честность за ним и прежде не водилась. Сухотин ограничился многозначительной записью: «Честность и Гоберман»42. Очевидно, этим он резко противопоставил одно другому, подчеркнул их несовместимость.

Обвинение в подрыве фигурантами «дела РАСМЕКО» авторитета главного хозяйственного органа страны - ВСНХ - также не нашло подтверждений. В ходе следствия, в течение сентября и октября 1918 г., более чем на 30 промышленных предприятиях по всей республике были направлены запросы из Следственной комиссии Ревтрибунала при ВЦИК, имело ли место в их практике общения с РАСМЕКО взяточничество и если да, то кто из сотрудников РАСМЕКО был в этом замешан, а также в какой форме от РАСМЕКО поступали предложения взятки43. От 26-ти предприятий пришли отрицательные ответы, 6 заводов ответили, что никаких отношений с РАСМЕКО не имели. В своей «Автобиографии» Сухотин отмечает: «Запрошенные фирмы в числе приблизительно 5-ти, дали самый лучший отзыв о деятельности РАСМЕКО»44. А в плане аргументации на суде он пометил: «“дискредитация власти”, “подрыв доверия к учреждению” - запросы»45. Сухотин вполне справедливо полагал, что ответы промышленных предприятий на запросы (а их было в несколько раз больше, чем представлялось ему) подтверждают невиновность подследственных в дискредитации РАСМЕКО как государственного органа.

Между тем содержащаяся в «деле РАСМЕКО» переписка под грифом «Совершенно секретно» свидетельствует не только об изначальной предвзятости следствия, так и об особой роли Арского в ходе предварительного следствия. В июне, когда следствие только началось, он принялся писать письма Дзержинскому по поводу деятельности РАСМЕКО и Осо-

бой комиссии для ревизии дел РАСМЕКО. Более того, он даже позволял себе давать председателю ВЧК «руководящие указания». Именно по инициативе Арского в Особую комиссию был введен член ВСНХ Уралов: «Тов. Дзержинский. Будьте добры принять и помочь тов. Уралову. Он Вам расскажет о делах РАСМЕКО, где масса всевозможных злоупотреблений. Для выяснения дел надо будет произвести аресты по его указаниям»46. О деятельности Уралова в ВСНХ известно только то, что в 1918 г. он был членом ВСНХ. Указания Арского на его информированность о делах РАСМЕКО позволяет предполагать, что он «курировал» РАСМЕКО. Одновременно в письме Оппокову-Ломову Арский советуется с ним, «можно ли вполне довериться тов. Уралову и можно ли рассчитывать на содействие набранной ревизионной комиссии»47.

Из «совершенно секретной» переписки, содержащейся в деле, становится очевидно: руководство ВСНХ с самого начала поддержало обвинительный уклон чекистского следствия. В письме Оппокова-Ломова и члена бюро Отдела металлов МОСНХ Алексеенко, составленному по поручению президиума ВСНХ, сказано: «Надо допросить сразу инженера Щипчинского, который довольно слабохарактерный, и арестовать его с Чагадаевым»48. Судя по этой фразе, подписавшие письмо по каким-то своим соображениям хотели любыми способами доказать вину ответственных работников РАСМЕКО.

Предварительное следствие по «делу РАСМЕКО» было окончено 29 июля 1918 г. По итогам его следователь Закис составил «Обвинительные данные». В них были отмечены следующие «факты налицо»: «Как Кау-пуш, так и Чагадаев... совместно с Щипчинским, Орловым организованно, систематически и преступно, пользуясь данными им полномочиями то задерживали выдачи металла, то выдавали без особой надобности с целью, ЧТОБ ОТ ФАБРИКАНТОВ ВЫЖМАТЬ ВЗЯТКИ»49. «Налицо» был также отмечен «факт» из свидетельских показаний: «Чагадаев послал Щипчинс-кого к Фишбейну за получением взятки», «слова Чагадаева, что “так и остальные плотят”, подтверждают, что мы имеем дело с систематическими преступлениями по выжиманию взяток»50. «Ввиду серьезности обвинения, важности дела и гнусности преступления в учреждении, которое фактически руководит народным хозяйством», следователь передал дело суду Революционного трибунала при ВЦИК, сделав при этом серьезную ошибку в составленных им обвинительных данных, назвав высший чрезвычайный судебный орган «Верховным ревтрибуналом». Сделал он и важную оговорку: «Против обвиняемых Орлова и Сухотина, которые арестованы по указанию Ревизионной комиссии, нет фактического материала для привлечения к ответственности, хотя разрешения, подписанные Сухотиным на получение металла из Боенских складов Земгора [Имеются в виду склады Главного комитета по управлению делами Земгора при ВСНХ у станции Бойня. - М.С. ], подлежат проверке», как и «факты широкой

жизни всех обвиняемых», которые «более подтверждают вину всех задержанных»51.

После передачи дела в Ревтрибунал при ВЦИК, 19 октября 1918 г., председатель ВСНХ Рыков написал «крайне секретное» письмо председателю ВЧК: «Тов. Дзержинский! По-видимому, есть возможность накрыть шайку мошенников, свивших гнездо у нас в ВСНХ. Необходимо действовать осторожно и зная положение дел у нас. Тов. Ломов уполномочивается на принятие всех мер от ВСНХ. Окажите ему, пожалуйста, немедленно всякое содействие и дайте инструкцию вашим агентам, чтобы они действовали по его указаниям, с его ведома и не скрывая от него решительно ничего. Он вполне в курсе всех дел и пользуется полным доверием. Другие члены Президиума, кроме меня, ничего еще не знают. Величайшая секретность необходима»52.

Судебное разбирательство в Ревтрибунале при ВЦИК проходило 22 ноября 1918 г. «в открытом заседании» при участии заместителя председателя трибунала О.Я. Карклина и шести его членов: Веселовского, Ку-зякова, Петерсона, Платонова, Сельтенева и Чернаго.

Государственными обвинителями выступали С.Г. Могилевский и Н.В. Крыленко.

Защищал Чагадаева и Сухотина присяжный поверенный Буравцов, который виделся с ними до начала заседаний ревтрибунала только однажды. Щипчинского защищал присяжный поверенный Фалькович, который общался со своим подзащитным уже на этапе предварительного следствия.

21-летний Орлов до суда не дожил: умер в Таганской тюрьме еще во время предварительного следствия. Ответ на запрос в больницу при тюрьме о смерти Орлова и вскрытии был записан «с телефона»53.

Ни один свидетель защиты на заседание приглашен не был. Со стороны обвинения выступил заведующий РАСМЕКО Арский. Вызванный в качестве свидетеля Уралов на заседание ревтрибунала для дачи показаний не явился и «никаких законных ходатайств о причине неявки не представил», поэтому ревтрибунал постановил оштрафовать его за неявку на 200 руб. Самое поразительное: не были разысканы для дачи показаний на суде ни главный обвиняемый Каупуш, бегство которого по сути было главной уликой, ни главные свидетели обвинения фабриканты Фишбейн и Щербак54. Остается предположить одно: либо их разыскивать было «некогда» (вспоминается письмо Рыкова Дзержинскому о возможности «накрыть шайку мошенников»), либо их предпочли не подставлять под вопросы защитников ввиду слабости и неточности их показаний. В результате детального разбирательства они могли пересесть на скамью подсудимых и в качестве «шайки мошенников» могли оказаться незапланированные люди, которые «свили гнездо» не в РАСМЕКО, а в МОСНХ.

В начале заседания обвиняемым был задан вопрос, признают ли они себя виновными. Ни Сухотин, ни Чагадаев, ни Щипчинский виновными себя не признали.

В ходе судебного следствия они пытались убедить трибунал в своей невиновности, повторив и расширив свои оправдывающие их показания, данные на допросах и проигнорированные следователем. Так, Чагадаев показал, что бумагу о командировании Щипчинского на завод Фишбейна подписал по приказанию Каупуша, так как «по занимаемой должности секретаря в Росмеко он самостоятельно не мог распоряжаться»55. Это подтвердил и Сухотин. Чагадаев пояснил, что необходимость ревизии была вызвана словами самого фабриканта Фишбейна о том, что на его заводе имеется 40 000 пудов металла. Сухотин добавил, что «ввиду того, что некоторых металлов имелось очень малое количество, как, например, олова, то приходилось большую часть фильтровать, дабы сразу не очутиться в безвыходном положении, так как получить олова из-за границы никоим образом нельзя». Именно поэтому, по его словам, «Каупуш говорил, что частным заводам совершенно не следует выдавать металлы на том именно основании, что таковых в настоящее время очень мало». Кроме того, он отметил, что «указание обвинения на то, что якобы РАСМЕКО не исполнял распоряжений Москвомета, опровергается тем, что Москво-мет являлся и является в настоящее время подчиненным РАСМЕКО»56.

Арский, вызванный как свидетель обвинения, - надо отдать ему должное - подтвердил эти показания Сухотина. Но члены ревтрибунала оставили это без внимания.

Как оставили без внимания и очередное заявление «слабохарактерного» Щипчинского о том, что именно фабрикант Фишбейн предлагал ему взятку.

Арский показал, что «с делом РАСМЕКО ему пришлось столкнуться косвенно в июне месяце по заявлению товарищей из других отделов, указывавших, что от РАСМЕКО ничего нельзя добиться». Когда же, по его словам, он «явился в РАСМЕКО, то встретил противодействие со стороны Каупуша, заявившего на собрании служащих, что он, Арский, не имеет права вмешиваться в его, Каупуша, дела». Арский отметил, что неоднократно настаивал на реорганизации РАСМЕКО, но добиться ему этого не удалось. «Когда же, наконец, он стал потом [В период «межвластия»: с момента, когда Арский был назначен комиссаром РАСМЕКО, до ожидаемого им официального вступления в должность заведующего, которое, кстати, так и не состоялось. - М.С.] знакомиться с делами РАСМЕКО, то нашел там самый ужасный хаос»: «дела были в невероятном беспорядке, громадное количество бумаг о разрешении РАСМЕКО на вывозы металлов совершенно отсутствовало», а «регистратура бумаг была в самом ужасном состоянии и найти ту или иную бумажку совершенно не представлялось возможным». Наконец, он сообщил ревтрибуналу, что «цена на чугун в то время была приблизительно 9 руб. 50 коп. за пуд»57, тем самым подкрепив обвинение в саботаже и «выжимании взяток». Сопоставление показаний Арского и Сухотина приводит к мысли, что Арский

был заинтересован «утопить» Каупуша, дабы окончательно занять его место. «Ужасный хаос» и «невероятный беспорядок», который Арский якобы «увидел» в РАСМЕКО, таким образом, представляется «зрительной иллюзией», вызванной вполне определенными амбициями Арского.

Крыленко задал всем обвиняемым вопрос об их «партийности». Каждый ответил, что «ни к каким партиям не принадлежал и не принадлежит»58.

Когда слово предоставили защитникам, те заявили о невиновности своих подопечных. Они апеллировали к «здравому смыслу».

Буравцов пытался убедить членов ревтрибунала, что «базировать обвинение на том, что Чагадаев ходил в гости к Фишбейну и что он с Сухотиным подписывали бумажки больше чем не выдерживает критики». Он говорил, что, «учитывая всю прежнюю деятельность его подзащитных», «их полную безупречность и беспристрастность», Чагадаев и Сухотин «должны выйти из этого зала заседания по суду оправданными, так как другого приговора они не заслуживают как только оправдательного».

Фалькович пытался убедить «товарищей судей», что обвинять Щипчинского «в том, что Фишбейн предлагал Щипчинскому взятку и последний таковой не принял, больше чем несправедливо, поэтому он просит за полной невиновностью его подзащитного, а также и недоказанностью по отношению к нему обвинения, по суду оправдать»59.

Обвиняемые в последнем слове пытались мотивировать свою невиновность с «гражданских позиций», надеясь именно таким образом смягчить приговор.

Чагадаев заявил, что «если есть вина, то таковая заключается в том, что, может быть, допустил некоторый беспорядок в канцелярском делопроизводстве», что «взяток никогда не брал» и «насколько требования Каупуша во всем были настойчивы и требовательны, настолько он должен был их исполнять», что «поступил на службу в Советское учреждение исключительно из-за ненависти к саботажу» и «состоя на службе, хотел принести хотя бы маленькую пользу в деле строительства новой жизни»60.

Сухотин заявил, что он, «как воспитанник бывшего писателя графа Толстого, считает для себя крайне оскорбительным приписываемое ему обвинение, поэтому надеется, что выйдет отсюда только оправданным по суду»61. О чем он на самом деле думал, когда произносил эти слова, стоя перед лицом Ревтрибунала при ВЦИК? Верил ли сам в их искренность? В плане аргументации на суде он набросал свой «автопортрет»: «Чрезмерно прямое и открытое отношение к долгу и исполнение требований. Неумение быть «чиновником». Причины этого: Толстой, атмосфера, люди, толстовство. Увлечение. Идеализация жизни. Разочарование», а также «прямота и честность (недостаточная гибкость)», «сознание, что могли быть ошибки по незнанию, доверчивости к Каупушу, введение меня в заблуждение, но сознание, что сознательно никогда не нарушал долга и всегда действовал в интересах страны, ее богатства, промышленности и населения»62.

Ничего не помогло.

Ревтрибунал при ВЦИК «признал предъявленные обвинения по отношению к Каупушу, Чагадаеву и Сухотину доказанными полностью», по отношению же к Щипчинскому - «доказанным обвинение в попустительстве». И приговорил: Щипчинского - к тюремному заключению на 5 лет с применением принудительных работ, Чагадаева и Сухотина - расстрелять [Смертная казнь была восстановлена 21 февраля 1918 г. в соответствии с декретом СНК РСФСР «Социалистическое отечество в опасности!». - MC.].

Приговор должен был быть приведен в исполнение в течение 24-х часов, считая с 6-ти часов утра 23 ноября.

Скрывшийся от суда Ревтрибунала Каупуш был объявлен «врагом трудящихся, стоящим вне закона», по обнаружении его органами Советской власти его следовало расстрелять.

Сообщение о судебном разбирательстве по «делу РАСМЕКО» и вынесенном приговоре были сразу же опубликованы в «Известиях ВЦИК»63. При этом протодиакон Григорьев как «крупнейший спекулянт»64 был объявлен в розыск.

Фабриканты Фишбейн и Щербак, на показаниях которых было целиком построено обвинение, скрывшиеся от ревтрибунала, как записал Сухотин, «были впоследствии разыскиваемы как крупные спекулянты и объявлены врагами народа»65.

Сухотин и Чагадаев были заключены в Таганскую тюрьму - ждать расстрела.

Однако на следующий день по ходатайству Арского, Рыкова и членов ВЦИК А.В. Г алкина, И.П. Жукова и Веселовского высшая мера наказания была для них заменена бессрочным тюремным заключением.

Впоследствии срок их тюремного заключения был постепенно сокращен до 3-х лет. В эти годы основным занятием Сухотина и Чагадаева стал организованный ими тюремный оркестр народных инструментов. Оркестр с успехом выступал на многочисленных концертах-митингах, организованных в честь и в память различных революционных дат66.

Примечания

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

1 Шигалин Г.И. Военная экономика в Первую мировую войну. М., 1956. С. 156-157.

Shigalin G.I. Voennaya ekonomika v Pervuyu mirovuyu voynu. Moscow, 1956. P.

156-157.

2 Гараевская И.А. Петр Пальчинский: Биография инженера на фоне войн и

революций. М., 1996. С. 58.

Garaevskaya I.A. Petr Palchinsky: Biografiya inzhenera na fone voyn i revolyutsiy. Moscow, 1996. P. 58.

3 Венедиктов А.В. Организация государственной промышленности в СССР, 1917-1920. Т. 1. Л., 1957. С. 297.

Venediktov A.V. Organizatsiya gosudarstvennoy promyshlennosti v SSSR, 19171920. Vol. 1. Leningrad, 1957. P. 297.

4 Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства (СУ РСФСР). 1917. № 8. Ст. 110.

Sobranie uzakoneniy i rasporyazheniy Rabochego i Krestyanskogo pravitelstva (SU RSFSR). 1917. No. 8. Col. 110.

5 СУ РСФСР 1917. № 10. Ст. 149.

SU RSFSR. 1917. No. 10. Col. 149.

6 ГА РФ. Ф. Р-1005. Оп. 1а. Д. 52. Л. 236.

State Archive of Russian Federation (GA RF). F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 236.

7 Там же. Л. 215-216.

Ibidem. L. 215-216.

8 Там же. Л. 139.

Ibidem. L. 139.

9 Там же. Л. 19, 21, 23-26.

Ibidem. L. 19, 21, 23-26.

10 Там же. Л. 20.

Ibidem. L. 20.

11 Там же. Л. 233.

Ibidem. L. 233.

12 Государственный музей Л.Н. Толстого. Отдел рукописей (ОР ГМТ). ЛФ. 48. КП-20551/1.

State museum of L.N. Tolstoy. Department of manuscripts (OR GMT). LF. 48. KP-20551/1.

13 Там же.

Ibidem.

14 ГА РФ. Ф. Р-1005. Оп. 1а. Д. 52. Л. 57, 60.

GA RF. F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 57, 60.

15 ОР ГМТ ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

16 Там же.

Ibidem.

17 ГА РФ. Ф. Р-1005. Оп. 1а. Д. 52. Л. 67.

GA RF. F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 67.

18 Там же. Л. 60.

Ibidem. L. 60.

19 Там же. Л. 70.

Ibidem. L. 70.

20 Там же. Л. 73.

Ibidem. L. 73.

21 Там же. Л. 67.

Ibidem. L. 67.

22 Там же. Л. 92.

Ibidem. L. 92.

23 Там же.

Ibidem.

24 Там же.

Ibidem.

25 Там же. Л. 233-234.

Ibidem. L. 233-234.

26 Там же. Л. 73.

Ibidem. L. 73.

27 ОР ГМТ ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

28 Там же.

Ibidem.

29 Там же. bidem.

30 Корицкий Э.Б., Нинциева Г.В., Шетов В.Х. Научный менеджмент: Российская история. СПб., 1999. С. 196-206.

Koritsky E.B., Nintsieva G.V Shetov V.Kh. Nauchny menedzhment: Rossiyskaya istoriya. St. Petersburg, 1999. P. 196-206.

31 Там же.

Ibidem.

32 Там же.

Ibidem.

33 Там же.

Ibidem.

34 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 67.

GA RF. F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 67.

35 Там же. Л. 63.

Ibidem. L. 63.

36 Там же.

Ibidem.

37 Там же. Л. 71.

Ibidem. L. 71.

38 Там же. Л. 159.

Ibidem. 52. L. 159.

39 Там же.

Ibidem.

40 Там же.

Ibidem.

41 Там же.

Ibidem.

42 ОР ГМТ. ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

43 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 148-192.

GA RF . F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 148-192.

44 ОР ГМТ. ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

45 Там же.

Ibidem.

46 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 7.

GA RF . F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 7.

47 Там же. Л. 9.

Ibidem. L. 9.

48 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 14об.

GA RF . F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 14v.

49 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 2-3.

GA RF. F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 2-3.

50 Там же.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Ibidem.

51 ГА РФ. Ф. Р-1005. Он. 1а. Д. 52. Л. 2-3.

GA RF. F. R-1005. Op. 1a. D. 52. L. 2-3.

52 Там же. Л. 12.

Ibidem. L. 12.

53 Там же. Л. 250.

Ibidem. L. 250.

54 Там же.

Ibidem.

55 Там же. Л. 232-236.

Ibidem. L. 232-236.

56 Там же.

Ibidem.

57 Там же.

Ibidem.

58 Там же.

Ibidem.

59 Там же.

Ibidem.

60 Там же.

Ibidem.

61 Там же.

Ibidem.

62 ОР ГМТ. ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

63 Дело РАСМЕКО // Известия ВЦИК. 1918. 24 нояб.

Delo RASMEKO // Izvestiya VTsIK. 1918. Nov. 24.

64 Там же.

Ibidem.

65 ОР ГМТ ЛФ. 48. КП-20551/1.

OR GMT. LF. 48. KP-20551/1.

66 Свидзинская M.C. Великорусский оркестр заключенных Таганской тюрьмы (1919-1921 гг) // Новый исторический вестник. 2009. № 22(4).

Svidzinskaya M.S. Velikorussky orkestr zaklyuchennykh Taganskoy tyurmy (1919— 1921 gg.) // Novy istorichesky vestnik. 2009. No. 22(4).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.