CC BY
293
А.М. Ранчин
«ЧЁРСТВЫЙ» ПЕЧОРИН: ОБ ОДНОМ ЭПИЗОДЕ И ОБ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ В РОМАНЕ «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
Аннотация
Статья посвящена анализу и интерпретации одного из эпизодов в романе «Герой нашего времени» (последней встречи Печорина с Максимом Максимы-чем). Доказывается, что господствующее представление о проявленных Печориным «черствости» и «бессердечии» не соответствует истине: авторская оценка Печорина в этом эпизоде не формулируется, а утверждение повествователя о «черствости» главного героя является ироническим.
Ключевые слова: «Герой нашего времени», поэтика, интерпретация, авторская позиция, повествователь, ирония, система персонажей.
Ranchin A.M. The «callousness» of Petchorin: About one episode and the position of the author in the «Hero of our time»
Summary. The paper is devoted to the analysis and interpretation of one of episodes in the novel «Hero of Our Time» (Petchorin's last meeting with Maxim Maksimych). It is proved that the dominating idea of «callousness» shown by Petchorin doesn't correspond to truth: еру author's assessment of Petchorinin isn't formulated in this episode, and the statement of the storyteller about «callousness» of the main character is ironical.
Эпизод из романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», о котором пойдет речь, находится в главе-повести «Максим Максимыч». Это встреча Печорина со штабс-капитаном - былым добрым знакомым. Эпизод запоминающийся, в частности, благодаря тому, что поведение центрального персонажа получает выразительную характеристику - оценку со стороны повествователя,
обыкновенно именуемого «странствующим офицером», причем эта оценка, как правило, признается не только субъективной точкой зрения повествователя, но и одной из граней авторской позиции. Представляется, однако, что в действительности все обстоит намного сложнее.
Вчитаемся еще раз в описание краткой встречи и в изложение мыслей «странствующего офицера» по ее поводу: Максим Максимыч «хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить.
- Как я рад, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? - сказал Печорин.
- А... ты... а вы?.. - пробормотал со слезами на глазах старик... - сколько лет... сколько дней... да куда это?..
- Еду в Персию - и дальше...
- Неужто сейчас?.. Да подождите, дражайший!.. Неужто сейчас расстанемся?.. Столько времени не видались...
- Мне пора, Максим Максимыч, - был ответ.
- Боже мой, боже мой! да куда это так спешите?..
Мне столько бы хотелось вам сказать... столько расспросить... Ну что? в отставке?.. как?.. что поделывали?..
- Скучал! - отвечал Печорин, улыбаясь.
- А помните наше житье-бытье в крепости?.. Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять... А Бэла?..
Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...
- Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...
Максим Максимыч стал его упрашивать остаться с ним еще часа два. "Мы славно пообедаем, - говорил он: - у меня есть два фазана, а кахетинское здесь прекрасное... разумеется, не то, что в Грузии, однако лучшего сорта... Мы поговорим... вы мне расскажете про свое житье в Петербурге... А?.."
- Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... - прибавил он, взяв его за руку.
Старик нахмурил брови... Он был печален и сердит, хотя старался скрыть это. "Забыть! - проворчал он: - я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не так я думал с вами встретиться..."
- Ну полно, полно! - сказал Печорин, обняв его дружески: -неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться - бог знает!.. - Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи»1.
Повествователь, выступая в роли «сочувственника» жестоко разочарованного и обиженного штабс-капитана, резюмирует: «Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими... Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...» [с. 224].
Мнение об этой сцене как о «суде» над Печориным давно высказала такая тонкая исследовательница, как Л.Я. Гинзбург, признавшая, впрочем, что все трое участников события - главный герой, Максим Максимыч и повествователь - демонстрируют в ней неспособность понять другого: «"Давно уже не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, а бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой задумчивости". - Это суд над Печориным. Но в этой сцене все три действующих лица показаны в своем непонимании смысла происходящего. Печорин показан в ограниченности и ослеплении эгоцентризма. Максим Максимыч - в ограниченности своих бытовых понятий, в силу которой он поведение Печорина может объяснить только светским фатовством: "Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь под черкесскими пулями, так вы туда-сюда... а после встретитесь, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату..." Рассказчик в этой сцене для того и существует, чтобы не понимать Печорина: "Добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном. И отчего? Оттого, что Печорин, в рассеянности или от другой причины, протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею". "Причину", по которой Печорин холодно протянул руку старому штабс-капитану, может объяснить
только автор, хотя прямая авторская речь ни разу не звучит в романе. Он объясняет это совокупностью произведения, вмещающего и Максима Максимыча со всей узостью и чистотой его понятий и Печорина, запутавшегося в собственной иронии»2.
Безусловно приняла оценку холодности Печорина как истинную Е.Н. Михайлова: «Конфликт рождается в случайной дорожной встрече Максима Максимыча и Печорина. Нет надобности пересказывать весь этот трогательный, безжалостный и щемящий душу эпизод встречи. Кто не помнит бедного старика с его восторженным ожиданием и горделивой уверенностью, что Печорин "сейчас прибежит", как только узнает о его присутствии, его терпеливое игнорирование холуйской презрительности печоринского лакея, его пожертвование в первый раз в жизни служебными делами ради собственной надобности, затем его беспокойные подозрения, душевную удрученность, бессонницу и, наконец, после длинных проволочек, в последнюю минуту, долгожданное свидание... и грубый, незаслуженно-обидный удар по его лучшим человеческим чувствам. Но в чем смысл этого эпизода? Кого в нем обвиняет и кого оправдывает Лермонтов? С Максимом Максимычем он или с Печориным?».
Для Е.Н. Михайловой истинный ответ не составляет проблемы: «Интонация лермонтовского повествования не оставляет сомнений, - она вся пронизана глубоким состраданием к оскорбленным человеческим чувствам Максима Максимыча. Всем распределением красок в новелле Лермонтов подчеркивает правду, красоту, человечность переживаний Максима Максимыча и оскорбительную, возмущающую сердце несправедливость нанесенных ему обид. Тема разработана в аспекте гуманистического сострадания к обиженному "маленькому" простому человеку в духе пушкинской ("Станционный смотритель") и особенно гоголевской традиции. Несмотря на близость к Пушкину объективно-повествовательной, спокойной и простой манеры, Лермонтов в изображении попранной человечности больше использует гоголевские традиции. От Гоголя идет терзающая острота антитез, безжалостное подчеркивание жестоких "истязующих" моментов. Эти "жестокие" контрасты не оставляют места сомнениям: в эпизоде дорожной встречи Лермонтов на стороне Максима Максимы-ча и против Печорина».
Вина Печорина подробно изъясняется: «В чем же виноват Печорин? Если Максим Максимыч весь обращен к другому человеку, весь раскрыт ему навстречу, то Печорин - весь замкнут в себе и не жертвует для другого ничем, даже самым малым. Наоборот, у него не дрогнет рука принести в жертву своему спокойствию душу другого. Лермонтов разоблачает в Печорине эгоцентризм, который все соотносит с "я", все подчиняет этому "я", оставаясь безучастным к тому, как его поведение отразится на другом человеке. Дело даже не в том, что Печорин не принес для Максима Максимыча столь малую "жертву", как небольшая задержка в пути ради маленького праздника с фазаном и кахетинским, чтобы побаловать старого ребенка. Дело в том, что он не почувствовал всей высоты и чистоты человеческого обаяния старого штабс-капитана, не ощутил человечески большого содержания его чувств настолько, чтобы свободно, без "жертв" и насилия над собою ответить на эти чувства. Печорин настолько замкнут в себе, что теряет способность, забыв о себе, проникнуться хотя бы ненадолго волнением, тревогами, запросами души другого человека. В маленьком эпизоде дорожной встречи прав не умный и волевой Печорин, с его эгоистической сосредоточенностью на самом себе, но простодушный, ограниченный капитан, умеющий так бескорыстно и беззаветно привязываться к другому человеку. Так, в "Герое нашего времени" впервые при столкновении выдающейся личности с человеком обыкновенным правым оказывается этот последний. Критика эгоизма Печорина, ощутимая еще в "Бэле", здесь выступает отчетливо и глубоко: там от Печорина требовалось жертвовать правдой и свободой чувства, - здесь "жертва" не обязывала ни к какой утрате духовной самостоятельности и все-таки принесена не была.
Однако Печорин и по своим личным качествам, и по своему мировоззрению представляет более высокий тип и уровень развития. Он, а не Максим Максимыч, - лермонтовский герой (хотя и "нуждающийся в поправках"); его, а не Максима Максимыча, противопоставляет Лермонтов мелкому и пошлому обществу. В выборе между двумя типами мироотношения: активным - Печорина или пассивным - Максима Максимыча, сознательным или стихийным, протестующим и критическим или покорным и всеприем-лющим, Лермонтов на стороне Печорина. Критикуя индивидуа-
лизм, Лермонтов не отвергает утверждения личного начала, которое несет с собою Печорин <.. ,>»3.
Интересно, тем не менее, что исследовательница далее указывает на обстоятельства, поведение Печорина почти что извиняющие. В частности, это бестактное напоминание Максима Максимыча о Бэле, гибель которой главный герой пережил очень тяжело и от вины в ее смерти едва ли избавился: «Встреча Максима Максимыча и Печорина у Лермонтова - это не только конфликт воплощенной доброты и человечности с эгоцентризмом и жестокостью. Лермонтов видит в ней и безвыходность положения личности незаурядной и сложной, одержимой неизлечимым внутренним недугом, которая подвергается атакам со стороны человека, стоящего в развитии несравненно ниже. Внешняя холодноватая приветливость Печорина и его уклончивость по существу как от прямолинейно-навязчивых вопросов Максима Максимыча, так и от продления свиданья, - это стоическая выдержка человека, делающего хорошую мину при плохой игре, человека, к тайной ране которого поминутно бесцеремонно прикасается милейшее, простодушнейшее, но совершенно ограниченное существо. На бестактные вопросы Максима Максимыча о Бэле (Печорин при этом "чуть-чуть побледнел и отвернулся"), на его расспрашивания о петербургской жизни, о том, "что поделывал" Печорин, последний совершенно бессилен ответить. Если вспомнить примитивность мышления Максима Максимыча, объясняющего "английскую моду" на разочарование тем, что все англичане - пьяницы, можно представить себе, сколько душевной оскомины и раздражающей боли он мог причинить Печорину своими суждениями, - пустись Печорин действительно в откровенность. Уклончивость Печорина и его быстрый отъезд - это способ (правда, жестокий, которого следовало избежать) как можно скорее ликвидировать мучительно-нелепое положение. Сознание Печориным невозможности для него иного выхода явствует и из утешений им Максима Максимы-ча, где Григорий Александрович даже пытается проявить некоторое участие: "Ну полно, полно! - сказал Печорин, обняв его дружески: - неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога".
Отсюда следует и еще один вывод: несмотря на нравственную правоту Максима Максимыча, несмотря даже на превосходство
его над Печориным в отношении моральном, он настолько далеко отстоит от него по своим понятиям, что требовать от Печорина удовлетворенности обществом Максима Максимыча было бы не-возможно»4.
Истолкование эпизода, принадлежащее Е.Н. Михайловой, повторил У.Р. Фохт, огрубив социальную составляющую этой интерпретации: «При всей привлекательности образа Максима Мак-симыча, при всем том, что его естественность и простота несомненно импонировали Печорину, его простоватость и наивность, его смирение, полное отсутствие у него какого бы то ни было критицизма к общественной действительности того времени до известной степени объясняют холодное, даже грубое отношение к нему Печорина, невозможность для него внутренней близости с Максимом Максимычем.
Но, с другой стороны, при несомненном превосходстве Печорина над Максимом Максимычем обращение его с этим так расположенным к нему стариком говорит о его полной замкнутости в самом себе, о его эгоизме и даже черствости»5.
Но в позднейших исследованиях романа эта, полная оговорок и нюансов, интерпретация эпизода развития не получила; восторжествовало мнение, что здесь выявляется лишь эгоизм центрального персонажа - и только. Так, даже И. И. Виноградов, решительно «реабилитирующий» Печорина как личность, пребывающую в напряженных и глубоких философских исканиях, от «плоского» моралистического осуждения, характеризует эпизод совершенно однозначно: «эта возмущающая нравственное чувство сцена прощания Печорина с бывшим товарищем, где Печорин выказывает такое чудовищное бессердечие, такую оскорбительную душевную черствость,..»6. Таким образом, в исследованиях советского времени возобладала точка зрения, впервые высказанная еще в 1840 г. С. О. Бурачком - критиком с репутацией «патентованного реакционера». Как с иронией писал этот рецензент: «Зато как мил и как велик "герой", стоя рядом с Максимом Максимы-чем, который принял его в свою пустыню как друга, ласкал, как брата, ухаживал за ним как отец; а тот? Тому все это было смешно, несносно... Только что не наделял он Максима Максимыча, за любовь его, щелчками по носу. Жаль, что автор не воспользовался этим для полноты трескучих эффектов»7.
На интерпретацию исследователями сцены встречи Максима Максимыча с Печориным во многом влияет суровая оценка бессердечия главного героя «странствующим офицером». Как правило, его повествование воспринимается и трактуется либо как эхо авторского голоса, либо как совершенно прозрачная линза, позволяющая точно, объективно, без каких-либо малейших искажений рассмотреть реальность. Между тем не только поведение Печорина в эпизоде последней беседы со штабс-капитаном хотя бы отчасти может быть если не оправдано, то понято, но и его оценка «странствующим офицером» совершенно не обязательно отражает авторскую позицию. Мало того - эта оценка даже в пределах кругозора повествователя, возможно, не лишена своего рода иронии. Л.Я. Гинзбург категорически утверждала, что ирония повествовательному пласту, приписанному этому персонажу, абсолютна чужда: «<...> Оба лермонтовских рассказчика совершенно не склонны к иронии, - не только Максим Максимыч, с его простодушием и просторечием, но и скромный "путешествующий офицер", который ближе к Ивану Петровичу Белкину, чем, скажем, к образу автора в "Сашке"»8. Однако это неверно. На примеры иронических высказываний, принадлежащих «странствующему офицеру», справедливо указал Б.М. Эйхенбаум. Ирония охватывает самые принципы повествования: «Рассказ о Бэле подан читателю как "путевые записки", где фигура Максима Максимыча не менее важна и интересна, чем Печорин; автор кончает обещанием рассказать о новой встрече с Максимом Максимычем, как будто именно он, а не Печорин, является настоящим героем романа. Вместо ожидаемых размышлений по поводу рассказа о Печорине и Бэле автор обращается к читателю с неожиданным вопросом: "Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?" Читатель, заинтересованный Печориным, менее всего подготовлен к этому вопросу; он даже имел полное право забыть о Максиме Максимыче как о совершенно условном рассказчике. Тем более неожиданной кажется следующая за этим вопросом фраза, превращающая Максима Максимыча в героя всей повести: "Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ". В действительности дело, конечно, все-таки в Печорине, но это обнаруживается только в предисловии к его "Журналу"»9.
Есть основания утверждать, что ирония «странствующего офицера» распространяется не только на собственную повествовательную стратегию, но вторгается и в сферу оценок. Так, он цинично (наподобие самого Григория Александровича Печорина) относится к чужому счастью. Такое отношение проявляется в диалоге с Максимом Максимычем10 - штабс-капитан рассказывает историю Печорина и Бэлы:
«- Да, признаюсь, - сказал он потом, теребя усы: - мне стало досадно, что никогда ни одна женщина меня так не любила.
- И продолжительно было их счастье? - спросил я.
- Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне, и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они были счастливы!
- Как это скучно! - воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. - Да неужели, - продолжал я, - отец не догадался, что она у вас в крепости?
- То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней узнали мы, что старик убит. Вот как это случилось...
Внимание мое пробудилось снова» [с. 201].
Столь же цинично отношение «странствующего офицера» к чужой жизни и смерти - оно определяется исключительно его прагматическими интересами: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением» [с. 224].
Можно возразить: цинизм - не ирония, процитированные высказывания повествователя иронии чужды. Однако это не так. «Странствующий офицер» настолько непосредственно и «бесстыдно» выражает свое отношение к чужому счастью и к смерти другого, что неизбежно возникает подозрение в нарочитом, напускном характере его цинической откровенности. И потому - подозрение, что в глубине своей этот цинизм несерьезный, исполненный самоиронии.
Но более показательно иное высказывание повествователя и мнимого автора - на сей раз относящееся как раз к несчастному Максиму Максимычу, жестоко обиженному черствым Печориным.
Штабс-капитан «наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более что он мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.
Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча, говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, - он ничего не отвечал.
Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы покойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался...
- Не клопы ли вас кусают? - спросил я.
- Да, клопы... - отвечал он, тяжело вздохнув» [с. 219].
Как ни суди, но чудовищная реплика о клопах стоит печо-ринского бессердечия по отношению к «несчастному» Максиму Максимычу. Причем если своему бывшему сослуживцу и приятелю штабс-капитан неуместно напомнил о покойной Бэле, то «странствующего офицера» он никак не задел и дикий вопрос о клопах как причине бессонницы и беспокойства уже совершенно не поддается извинению. Эта реплика не может быть не исполнена злой иронии: ведь повествователь понимает причину беспокойства своего попутчика и даже смеет осуждать Печорина, нанесшего старику столь жестокую рану. И не просто осуждать: «странствующий офицер» решается морализировать по поводу печорин-ского поступка. Но чем лучше он сам?
Таким образом, право повествователя как морального судьи подвергается сомнению, а его собственные рассуждения о бессердечии Печорина оказываются подсвечены иронически: скорее это не самоирония повествователя, а уже авторская ирония, демонстрирующая, что ни у кого нет бесспорного морального права судить другого. Не уместнее ли вспомнить о бревне в собственном глазу и оборотиться на себя?
Но проявил ли Печорин действительное бессердечие в сцене с былым сослуживцем? Все намного сложнее. Предупрежденный о приходе Максима Максимыча, Печорин реагирует живо и заинте-
ресованно («быстро отвечал»): «Лошади были уже заложены; колокольчик по временам звенел под дугою, и лакей уже два раза подходил к Печорину с докладом, что всё готово, а Максим Мак-симыч еще не являлся. К счастию, Печорин был погружен в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и, кажется, вовсе не торопился в дорогу. Я подошел к нему: "Если вы захотите еще немного подождать, - сказал я, - то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем... "
- Ах, точно! - быстро отвечал он: - мне вчера говорили; но где же он?» [с. 221].
До встречи с бывшим сослуживцем Печорин не торопился в путь, но, обменявшись с ним лишь парой реплик, торопится уехать, ссылаясь на недостаток времени. Предлог, очевидно, надуманный, ибо теперь Григорий Александрович в отставке и странствует уже не по казенной надобности. Но причина этой неожиданной поспешности, конечно, не в том, что Максим Макси-мыч ему неинтересен: в таком случае главному герою было бы все равно - что побыстрее уехать, что чуть задержаться. Для Печорина встреча оказывается мучительна как напоминание о недавнем прошлом.
Поведение во время краткой беседы со штабс-капитаном говорит скорее не столько о бессердечии Печорина, сколько о парадоксальном сочетании совершеннейшего равнодушия с заинтересованностью и даже некоторой участливостью по отношению к собеседнику. Печорин протягивает руку «довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой» - что здесь перевешивает: холодность этикетного жеста или радушие и расположение? Приветливая улыбка -напускная или искренняя? При напоминании о Бэле «Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся», затем «принужденно» зевнул. Он отворачивается, не желая, чтобы сторонний человек заметил его чувства, принужденный зевок также призван эти чувства скрыть - он отнюдь не выражает равнодушие к Максиму Макси-мычу. Прощаясь, Печорин берет штабс-капитана за руку, потом «дружески» обнимает. Казалось бы, что это, как не проявление искреннего чувства, настоящей симпатии?
Нужно помнить: во-первых, Печорин скрытен, во-вторых, он не способен на искреннюю дружбу. И в этом не его вина, а его беда. Собственные переживания центральный персонаж романа
скрывает даже от себя самого. Так происходит, когда он описывает слезы отчаяния, вызванные потерей Веры, которую не смог догнать, загнав своего коня: «Попробовал идти пешком - ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.
И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хлоднокровие - исчезали как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? - ее видеть? - зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок» [с. 301302].
Причиной слез, причиной душевной слабости не были, конечно, «расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок». Но признаться себе в этом Печорин не хочет.
Внешние проявления Печориным сердечности и дружбы ничего не значат; точнее, они - знак отсутствия истинного расположения и хоть какой-то привязанности. «Мы обнялись» [с. 237] -так он ведет себя при встрече с Грушницким. А настоящие отношения таковы: «Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. <...> Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать» [с. 238].
Зато доктор Вернер Печорину действительно близок, и его симпатией главный герой по-своему дорожит - настолько, насколько может дорожить чувствами другого человека. Но прощаются они холодно и отчужденно: «Он на пороге остановился, ему хотелось пожать мне руку... и если б я показал ему малейшее на
это желание, то он бросился бы мне на шею; но я остался холоден как камень, - и он вышел» [с. 302].
Печорин не просто не способен на истинную дружбу, он отметает самую ее возможность, ибо не верит в равные отношения, считая дружбу господством одного над другим: «<...> Я к дружбе неспособен. Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается <...>» [с. 243].
Философское и моральное кредо героя романа выражено отчасти в признании, содержащемся в повести «Княжна Мери»: «<...> Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие - подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха - не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, - не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви» [с. 265].
Простодушный и недалекий Максим Максимыч для Печорина, естественно, не может стать ни предметом живого интереса, ни объектом изощренного и жестокого психологического эксперимента, целью которого являются господство, подчинение или месть и уничтожение (как это по-разному проявляется по отношению к княжне Мери, Вере, Бэле или Грушницкому). Для Печорина даже минимум расположения, проявленный при последней встрече со штабс-капитаном (с которым связаны тяжелые воспоминания о горькой судьбе Бэлы), значит уже много. Кажется, здесь мы встречаемся с редкой ситуацией, когда Печорин действительно выражает естественное, хотя и слабое расположение к собеседнику -как «эхо», отклик живейшего, но несколько навязчивого дружеского настроя со стороны штабс-капитана. На Максима Максимы-ча печоринские поведенческие стратегии господства-подчинения не распространяются. Впрочем, по-видимому, нельзя не учитывать
и присутствия при беседе «странствующего офицера»: фигура непрошеного соглядатая так или иначе не может не модифицировать поведение Печорина, неизменно стремящегося ускользнуть от стороннего взгляда и от попытки стать объектом наблюдений и разгадывания.
Как известно, и характер, и даже портрет Печорина сотканы из отчетливых противоречий. При этом образ центрального персонажа романа вбирает в себя многие признаки, присущие другим героям, но не уподобляется ни одному из них11. По справедливой мысли И. А. Гурвича, «структура "Героя нашего времени" не просто допускает возможность предположительных, вариативных истолкований изображаемого характера - это допущение доведено до эстетической непреложности»12. Эпизод последней встречи Печорина с былым сослуживцем и начальником эту мысль подтверждает. И, что по крайней мере несомненно, не дает оснований для однозначных морализаторских и упрощенных заключений о характере центрального персонажа романа.
ЛермонтовМ. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Ред. коллегия: В.А. Мануйлов (отв. ред.), В.Э. Вацуро, Т.П. Голованова, Л.Н. Назарова, И.С. Чистова. Изд. 2-е, испр. и доп. Т. 4. Проза. Письма / Ред. И.С. Чистова. - Л., 1981. - С. 221-222. Далее роман М.Ю. Лермонтова цитируется по этому изданию с указанием страниц в скобках в тексте статьи.
Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. - Л., 1940. - С. 171-172. Михайлова Е.Н. Проза Лермонтова / Отв. ред. С.А. Андреев-Кривич. - М., 1957. - С. 282-284. Там же. - С. 284-285.
Фохт У.Р. Лермонтов: Логика творчества. - М., 1975. - С. 170. Виноградов И.И. Философский роман Лермонтова // Виноградов И.И. Духовные искания русской литературы. - М., 2005. - С. 29.
Бурачок С.О. «Герой нашего времени», М. Лермонтов. Две части. - СПб., 1840 (Разговор в гостиной) // М.Ю. Лермонтов: Pro et contra: Личность и творчество Михаила Лермонтова в оценке русских мыслителей и исследователей / Сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова, вступ. ст. В.М. Марковича, коммент. Г.Е. Потаповой и Н.Ю. Заверзиной. - СПб., 2002. - С. 55. Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. - С. 186.
Эйхенбаум Б. Литературная позиция Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. - М., 1941. - Кн. I. (Лит. наследство. Т. 43/44). - С. 65. То же он писал и ранее: «<...> Сам Максим Максимыч превращен из традиционного, всегда более или
2
3
4
5
6
7
8
менее условного рассказчика, в литературный персонаж: его положение укреплено как тем, что он участник событий, связанных с личностью Печорина, так и тем, что ему приданы определенные психологические черты, контрастирующие с личностью основного героя. Точно подчеркивая это, Лермонтов в конце новеллы выдвигает Максима Максимыча на первый план, делая его чуть ли не главным героем: "Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ". Это - характерный "ложный конец" (термин В. Шкловского), которым на самом деле подчеркивается, что Максим Максимыч - лицо подсобное, традиционный рассказчик, роль которого на этот раз специально мотивирована и укреплена для того, чтобы сделать скрытым обычный прием и добиться, таким образом, "естественности"». - Эйхенбаум Б.М. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. - Л., 1924. - С. 150-151.
10 По замечанию Б.М. Эйхенбаума: «"Да, они были счастливы!" - говорит Максим Максимыч. "Как это скучно!" - цинично восклицает (несомненно вместе с читателем) его слушатель». - Эйхенбаум Б.М. «Герой нашего времени» // Эйхенбаум Б.М. О прозе: Сб. ст. / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского; вступ. ст. Г. Бялого. - Л., 1969. - C. 295. Но должен ли читатель разделять этот цинизм повествователя? Это не очевидно: стратегия чтения выбирается читающим свободно, а не под диктатом «странствующего офицера».
11 О параллелях между Печориным и другими персонажами см.: Герштейн Э.Г. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. - М., 1976. - С. 72-84; Hansen-Löve A. Pecorin als Frau und Pferd und andreres zu Lermontovs «Geroj nasego vremeni» // Russian Literature. 1992. Vol. XXXI-IV. P. 491-544; Vol. XXXIII-IV. P. 431-469; Ранчин А.М. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова: Семинарий // Литература. - 1999. - № 25.
12 Гурвич И.А. Загадочен ли Печорин? // М.Ю. Лермонтов: Pro et contra. - С. 799.
