Научная статья на тему 'Бужские голлендры: в поисках идентичности'

Бужские голлендры: в поисках идентичности Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
668
187
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Вестник Евразии
Область наук

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Галеткина Наталья Геннадьевна

В Заларинском районе Иркутской области есть три небольшие деревни: Пихтинск, Средне-Пихтинск и Дагник. Нередко их объединяют под одним названием Пихтинск. Возникли они во времена столыпинской реформы и массового переселения крестьян в Сибирь. Основатели пихтинских деревень прибыли из Волынской и Гродненской губерний и были выходцами из своеобразной этноконфессиональной группы, у себя на родине известной как голендры. Образование этой группы в эпоху Реформации и появление ее на берегах Западного Буга, а три столетия спустя в Сибири представляют несомненный интерес для историка. Однако в статье, предлагаемой вниманию читателя, собственно история голендров послужит не столько предметом исследования, сколько отправной точкой размышлений над вопросами, которые так или иначе связаны с проблемой идентичности группы. Что включает в себя это понятие вообще и в данном конкретном случае? Как меняется его содержание для членов группы под влиянием окружающих условий? Как соотносятся идентичность и ее словесное выражение, сводящееся к ответу на вопрос «кто вы?» На протяжении всей истории рассматриваемой группы перед ней вставал этот последний вопрос. Чаще всего он задавался в формулировке «Кто вы по национальности?». В разные времена и на разных географических широтах члены группы отвечали на него по-разному. Единого ответа не услышишь и сегодня. Более того, бужские голендры, живущие в Пихтинске, вообще не могут дать на него четкого однозначного ответа. В последнее время их обособленность стала нарушаться. Но по-прежнему проживая компактно и образуя общность, до недавнего времени неукоснительно соблюдавшую многие старые традиции, нынешние пихтинцы все же осознают свою принадлежность к отличной от других группе. Однако как определить ее не знают. В промелькнувших газетных статьях их называли и немцами, и поляками, и голландцами. Сами же они все эти этнонимы не признают, но и своего взамен не дают. Только старики да и то не все настаивают на том, что самоназвание их предков было голендры. И в то же время затрудняются сказать, откуда оно пошло и что означало. Мы еще вернемся к этому самоназванию. Пока же начнем с очерка истории бужских голендр в целом. Он составлен по работам немецких историков и материалам Госархива Иркутской области. Остальные разделы статьи написаны с использованием тех же источников, но в основном опираются на полевые материалы автора: рассказы пихтинских старожилов, собранные мною в 1994-1996 годах, сочинения пихтинских школьников на тему «Моя семья», выписки из похозяйственных книг и другие документы, а также на интервью, взятые мною в конце 1995 начале 1996-го года у некоторых из проживающих в Германии потомков бужских колонистов.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Бужские голлендры: в поисках идентичности»

ЛЮДИ

Бужские голендры: в поисках идентичности

Наталья Галеткина

В Заларинском районе Иркутской области есть три небольшие деревни: Пихтинск, Средне-Пихтинск и Дагник. Нередко их объединяют под одним названием Пихтинск. Возникли они во времена столыпинской реформы и массового переселения крестьян в Сибирь. Основатели пихтинских деревень прибыли из Волынской и Гродненской губерний и были выходцами из своеобразной этнокон-фессиональной группы, у себя на родине известной как голендры.

Образование этой группы в эпоху Реформации и появление ее на берегах Западного Буга, а три столетия спустя — в Сибири представляют несомненный интерес для историка. Однако в статье, предлагаемой вниманию читателя, собственно история голендров послужит не столько предметом исследования, сколько отправной точкой размышлений над вопросами, которые так или иначе связаны с проблемой идентичности группы. Что включает в себя это понятие вообще и в данном конкретном случае? Как меняется его содержание для членов группы под влиянием окружающих условий? Как соотносятся идентичность и ее словесное выражение, сводящееся к ответу на вопрос «кто вы?»

На протяжении всей истории рассматриваемой группы перед ней вставал этот последний вопрос. Чаще всего он задавался в формулировке «Кто вы по национальности?». В разные времена и на разных географических широтах члены группы отвечали на него по-разному. Единого ответа не услышишь и сегодня. Более того, бужские голендры, живущие в Пихтинске, вообще не могут дать на него четкого однозначного ответа. В последнее время их обособленность стала нарушаться. Но по-прежнему проживая компактно и образуя общность, до недавнего времени неукоснительно соблюдавшую многие старые традиции, нынешние пихтинцы все же осознают свою принад-

Наталья Геннадьевна Галеткина, историк Центра сохранения историко-культурного наследия при администрации Иркутской области, г. Иркутск.

лежность к отличной от других группе. Однако как определить ее — не знают. В промелькнувших газетных статьях их называли и немцами, и поляками, и голландцами. Сами же они все эти этнонимы не признают, но и своего взамен не дают. Только старики — да и то не все — настаивают на том, что самоназвание их предков было голендры. И в то же время затрудняются сказать, откуда оно пошло и что означало.

Мы еще вернемся к этому самоназванию. Пока же начнем с очерка истории бужских голендр в целом. Он составлен по работам немецких историков и материалам Госархива Иркутской области. Остальные разделы статьи написаны с использованием тех же источников, но в основном опираются на полевые материалы автора: рассказы пихтинских старожилов, собранные мною в 1994—1996 годах, сочинения пихтинских школьников на тему «Моя семья», выписки из похо-зяйственных книг и другие документы, а также на интервью, взятые мною в конце 1995 — начале 1996-го года у некоторых из проживающих в Германии потомков бужских колонистов.

I

3 июня 1617 года польский магнат Рафаэль Лещинский пожаловал четырнадцати крестьянским семьям из Восточной Пруссии «приви-лей» селиться на его земле у реки Западный Буг в качестве вольных колонистов. В 30 км к югу от Брест-Литовска они основали две небольшие колонии: Нойбрух (Нойбрау, Нейбров) и Нойдорф (Ней-дорф), вскоре слившиеся в одно поселение Нейбров-Нейдорф:. Жители его носили немецкие фамилии и исповедовали лютеранство в его наиболее ранней форме (так называемая евангелическо-аугсбургская конфессия).

Была ли Восточная Пруссия родиной этих людей — или лишь местом временной остановки на долгом пути? На этот счет существует несколько версий, и ни одна из них не может до сих пор считаться доказанной.

Согласно одной версии предки бужских колонистов были немцами и первоначально жили в низовьях Рейна. Оттуда из-за малоземелья и политических неурядиц они в 1530-х годах перебрались в район Восточной Пруссии, расположенный недалеко от Данцига (Гданьска). Там они зарекомендовали себя как специалисты по осушению заболоченных почв, поэтому их часто нанимали на работу владельцы поместий по берегам реки Вайкзель (Висла) и ее притоков. Часть этих людей и поселилась на землях графа Лещинского2. По другой версии буж-ские голендры — потомки голландских лютеран, покинувших родину из-за религиозных преследований. По морскому пути они прибыли в

Данциг, а оттуда двинулись на Западный Буг. Наконец, по третьей версии голендры — выходцы из Пруссии. (Этого мнения, кстати, придерживается и немецкий историк Хельмут Хольц, работа которого3 очень помогла при написании данной статьи.)

Кто бы ни были эти люди по происхождению — нижнерейнские немцы, голландцы или исконные пруссаки, — обосновавшись на землях Лещинских, они оказались в изоляции от своей родины, и славянское окружение наложило на них сильный отпечаток. В бытовом общении место родного языка заняла смешанная украинско-белорусская речь; языком письменной культуры стал польский. На нем уже с 1720 года стал проводить религиозные службы пастор Нейбров-Ней-дорфского прихода, ссылаясь на то, что лишь десятая часть его прихожан говорит по-немецки4. Впрочем, существует мнение, что полонизация была отчасти искусственной и рядовые колонисты сопротивлялись введению польского в качестве языка богослужения5. Так или иначе, но к концу XVIII века немецкий язык окончательно вышел из разряда общеупотребительных в общине.

Г"\ <-> _ <->

Зато неизменной осталась приверженность к лютеранской вере, немецким фамилиям и бракам «со своими». Причем для соблюдения эндогамии уже необязательно было искать брачных партнеров в самом Нейбров-Нейдорфе: к этому времени от него отпочковались другие поселения. Расстояние между крайними из них доходило до 150 км, тем не менее все голендры ощущали себя единой сплоченной группой.

Община продолжала разрастаться и продвигаться дальше на юго-восток. В середине XIX века по Западному Бугу и на Волыни существовали следующие колонии голендр: Нейбров-Нейдорф, Замостече (Самостече), Новины, Забужские Голендры, Свержовские (Свеже-вские) Голендры, Юзефин, Олешковичи, Александровка6.

В 1795 году, после III раздела Польши, территории, на которых располагались эти колонии, отошли к Российской империи. Как и другие крестьяне ее западных и центральных районов, бужские голен-дры к началу XX века стали сильно страдать от малоземелья; поэтому они живо откликнулись на призыв правительства заселять свободные сибирские земли. Весной 1912 года первая партия в 200 человек прибыла на Пихтинский участок Балаганского уезда Иркутской губернии и основала деревни Новины, Замостече и Дагник7.

Между обосновавшимися в Сибири и оставшимися на старых местах пролегло огромное расстояние. Однако связи между ними не прерывались. Одни приезжали на Пихтинский участок «в разведку» — посмотреть, как устроились переселенцы; другие, наоборот, навещали родину; поддерживалась регулярная переписка. Но вскоре мировая война, революция и гражданская война разделили людей сильнее рас-

стояния. А когда в 1921 году по Рижскому мирному договору Западная Украина и Западная Белоруссия вошли в состав Польской республики, члены единой прежде группы оказались по разные стороны государственной границы.

В 1940—1941 годах вследствие событий, о которых будет рассказано чуть позже, бужские колонии голендр исчезают с лица земли. Большая часть их жителей уезжает в Германию, тех же, кто решил остаться, вскоре депортируют на восток СССР. Сегодня потомки колонистов живут в основном в Германии, а также в СНГ, Польше, Канаде, США, Бразилии.

II

Такова вкратце история бужских голендр. Она вобрала в себя несколько переселений, в ходе которых голендры вовлекались во взаимодействие с различными этническими культурами. В ходе такого взаимодействия и складывался набор элементов, который характеризовал идентичность группы. Он был настолько своеобразен, что часто вызывал недоуменный вопрос: кто эти люди, к какой из известных наций их можно отнести? И складывается впечатление, что именно интерес «со стороны» побуждал голендр к поискам ответа. Сами по себе не нуждаясь в однозначном определения своей национальной принадлежности, они все-таки пытались его найти, поскольку к этому их подталкивало иноэтничное окружение. Так произошло и после прибытия переселенцев на Пихтинский участок.

Попробуем воссоздать ситуацию тех лет по свидетельствам старшего поколения пихтинцев. При этом, конечно, надо учитывать, что тех, кто непосредственно принимал решение о переезде, уже нет в живых и самые пожилые из моих собеседников — это их дети, либо привезенные родителями в Сибирь в малолетнем возрасте, либо появившиеся на свет в первые годы после переселения. Таким образом, их рассказы

— это и воспоминания о собственном детстве, пришедшемся на 1910—1920 годы, и запомнившиеся разговоры с родителями, и неизбежные напластования впечатлений от более поздних событий, происшедших за долгую жизнь. Что касается такого своеобразного источника, как школьные сочинения, то порой и в них явно слышится голос дедушек и бабушек, выступавших в роли «консультантов», а нередко сообщаемые ими «факты» из истории общины больше похожи на устоявшиеся причудливые мифы. И все же вкупе с архивными сведениями эта информация позволяет — пусть не детально, а лишь в общих чертах — реконструировать ситуацию на момент основания сибирской колонии бужских голендр.

Итак, первая партия в 200 переселенцев прибыла на Пихтинский участок весной 1912 года. В последующие годы их число продолжало пополняться. Всего здесь обустроились примерно 40 семей. Согласно метрикам происходили они не из одной деревни и даже не из одной губернии, однако хорошо знали друг друга еще до переселения. Многие состояли в родстве. О давних родственных связях говорит и ограниченный набор фамилий. Большая часть семей носила фамилии Кунц и Людвиг, следующими по частоте встречаемости шли Гильдеб-ранты, Зеленты, Гимборги (или, по другому написанию, — Гиньборги). Несколько реже попадались семьи с фамилиями Пастрик, Бендик, Бытов, Розин.

Фамилии были далеко не единственным признаком принадлежности обитателей трех новых деревень к некоей более обширной общности. Объединяло их — и в то же время отделяло от других переселенцев

— и многое другое. На первом месте стояла, пожалуй, религия: именно она воспринималась значительной частью, если не большинством новоселов в качестве их главной отличительной черты. «У нас нация

— лютеране», — прозвучало как-то в рассказе одного из старейших жителей Пихтинска. Внешне это отличие от православных или католиков выражалось прежде всего в том, что не было острой нужды в специально выстроенном храме и в священнике: вера позволяла собираться в обычном доме и самим выбирать «учителя», проводившего эти собрания. Пастор, приезжавший из Иркутска раз в полгода, освящал уже совершенные обряды да вносил необходимые записи в метрические книги иркутской лютеранской церкви.

Существовал и сохранился и свой язык, близкий к украинскому, но вместе с тем все-таки отличающийся от последнего. Сами жители Пихтинска называют его «хохлацким» и так характеризуют: «Украинский чистый с нашим, хохлацким, не сходится... Пихтинский — не украинский и не польский, а свой язык.» Или: «Но украинцы тоже есть такие, что как-то по-другому говорят. Чисто украинского-то и не поймешь».

Кроме «хохлацкого», в общине был еще распространен и польский. Эти два языка соседствовали, но были не на равных. Первый был более простым, домашним, второй — более престижным, официальным, выходил на первый план в тех случаях, когда совершалось что-то сакральное или просто отличное от обыденного и повседневного. Поэтому он употреблялся при богослужении, свадебном и похоронном обряде, в обрядовых песнях. По-польски же читали и писали. И грамоте детей учили по польским букварям, привезенным с собою.

Вообще переселенцы везли с собой все, что только могли захватить

— от традиционных нарядов до крупного сельскохозяйственного инвентаря и ткацких станков. А что не могли увезти с собой, старались

воссоздать по старому образцу на новом месте. И это касалось не только вещей материальных, например, традиционных длинных домов-комплексов, в которых под одной крышей располагались и жилые, и хозяйственные помещения. Стремление воссоздать привычное вылилось и в «дублировании» в названиях новых, сибирских, деревень названий деревень старых, бужских (Новины, Замостече); и в строгом следовании тем нормам взаимоотношений и поведения, что отличали прежнюю жизнь на Волыни. Как следствие, отношения внутри семьи и между членами общины в целом отличались (по словам не только стариков, но и людей среднего возраста) от того, что можно было увидеть в соседних переселенческих и старожильческих деревнях. И это своеобразие сознательно сохранялось. Забегая вперед, скажем, что даже мощный процесс советской нивелировки не стер его окончательно.

В рассматриваемый же период переселенцы с Волыни представляли собой сплоченную самоорганизующуюся группу. Причем скрепляло ее тогда не столько настоящее (хотя и оно тоже — общей для всех необходимостью адаптации к новым условиям), сколько прошлое: происхождение и история, религия и язык, стиль жизни и нормы поведения, сложившиеся задолго до переселения в Сибирь на прежнем месте проживания. Передача всего этого из поколения в поколение, а также внутриобщинные браки были средством целостного воспроизводства группы. Но ее рамками самосознание пихтинских поселенцев не ограничивалось. Они мыслили себя составной частью более широкой общности, куда входили и те, кто остался на Волыни, и те, кто эмигрировал в Канаду и США. Внешним же выражением их самосознания являлось самоназвание голендры (употребляемые или употреблявшиеся раньше варианты — олендры и голлендры).

В сущности, пихтинцы обладали почти всеми признаками, приписываемыми этнической общности: единством языка, территории и происхождения, особенностями быта и психики, крепкими внутренними связями и традициями (включая эндогамию и религию), самосознанием8. Но применимо ли к ним понятие «этническая общность», можно ли их групповую идентичность приравнять к этнической? Здесь сразу возникает много «но», констатация каждого из признаков должна сопровождаться оговорками. Например, такой признак как язык: говорили на одном, писали на другом, а за два столетия до того употребляли третий, оставивший о себе память в именах и фамилиях. Или особенности быта, традиции — да, они были, но многие их составляющие находили прямые аналогии в иных культурах. Какие-то традиционные элементы были обусловлены лютеранством, какие-то имели общеславянские корни. А самое главное, что при осознании себя отдельной группой с собственным именем люди не могли обосно-

Типичный дом семьи голендров в Пихтинске. Фото И. Бержинского, 1994 г.

вать ни эту отдельность, ни это имя. Представления об общности происхождения не имели сколько-нибудь детальной расшифровки. Знание исторического прошлого ограничивалось периодом проживания у Западного Буга, и когда возникал вопрос — откуда же изначально пришли предки — возникали и проблемы. Ибо историческая память группы не доходила до ее истоков и не могла, следовательно, объяснить (а значит и отстоять) ее самоназвание.

Поэтому при оформлении выходцев с Волыни в официальных документах появилась запись «немцы». Видимо, начальник переселенческой конторы определил их так на основании фамилий и вероисповедания. Сами жители Пихтинска выдвигают два объяснения, почему это произошло. По мнению одних, переселенцы плохо говорили по-русски и не могли толком объяснить, кто они такие. Другие же считают, что их отцы и деды и сами не знали, как себя определить, а к немцам в то время отношение было хорошее, вот они и согласились, чтобы их так записали. (И значит, добавим мы, немцы они или поляки, не имело в тот момент большого значения, поскольку непосредственно на их жизни не отражалось.)

Приведем здесь два фрагмента школьных сочинений, в которых отрицается отождествление с немцами, но делается это по-разному:

в первом случае — очень своеобразно, во втором, наоборот, в точности по распространенной среди многих пихтинцев версии.

1. «Мои предки были поляками, но сейчас их называют немцами — это неверно, так как раньше немцы отбирали детей у поляков, давали им свои имена и фамилии. И люди, если встречают человека с немецкой фамилией или именем, говорят, что он — немец. Но мои предки даже не знали немецкого языка... Они были высланы из Волынской губернии в Сибирь как враги народа в 1911 году.»

2. «Наша семья помнит о своих предках, но не с самых корней... Когда их спросили о национальности, все отвечали, что они украинцы, хотя их фамилии говорили о принадлежности к другому народу. Не задумываясь над этим, их записали как немцев... Начальник переселенческой конторы Рейнерт после поселения прибывших послал грамоту в Петербург с запросом об уточнении национальности так называемых немцев. Оттуда ответили, что эти люди родом из Голландии. Их предки, так же как и мои, в количестве 12 семей еще при царствовании Екатерины II были выписаны в Россию, как хорошие специалисты. Но поскольку в бумагах национальность уже была поставлена — менять ничего не стали, так и остались мои предки голландцы — немцами»9.

И с тем, и с другим мнением как бы спорит один из старейших жителей Пихтинска Карл Григорьевич Людвиг: «Наши предки к полякам не подходят и к немцам не подходят. Вот голендры-то — наши так и назывались. Наши деды все голендры. А там (на Волыни. — Н.Г.) были поляки какие-то — уже отдельно, и немцы. Наши — вот эти, которые приехали, да и которые там остались — голендры».

Вторит этим словам и обнаруженное в архиве письмо иркутского пастора Вольдемара Сиббуля, который сообщал переселенческому чиновнику относительно новоселов Пихтинского участка, что «на прежней родине их звали официально Свебужскими, Нейбровскими и Нейдорфскими голлендрами — имя, с которым они свыклись и которое им нравится»10.

Здесь необходимо сделать отступление для того, чтобы показать, кем, когда и в каком смысле употреблялось слово «голендры», а также сообщить имеющиеся точки зрения на его происхождение.

Те жители Пихтинска, кому это слово знакомо, толкуют его двояким образом — либо как обозначение группы людей общего происхождения (характерный пример — приведенные выше слова Карла Людвига), либо как название деревни (деревень) в Волынской губернии, откуда приехали их предки. Бывает и так, что оба значения смешиваются и говорящему трудно отделить одно от другого. Это хорошо видно из разговора с Густавом Григорьевичем Зелентом.

Г.Г.: Олендры? Это мы слышали. Это название людей. Вот, например, там ежели попадешь в поляки, то они говорят: «Это с олендр пришел» — наш, значит, пришел, олендровский.

Н.Г.: «С Олендр пришел» или «олендр пришел»?

Г.Г.: Ну, олендр идет. С Олендр — уже значит олендровский. Вот, скажем, поляк, а тот — олендр, с Олендр. А эти немцы были.

Н.Г.: В письме пастора «голлендры» упоминались.

Г.Г.: Мы «олендры» говорим. Что это означало сначала — не знаю. Вот, например, у нас говорят: «пихтинский проехал», а там бы сказали «олендровский проехал». Нам-то это и в голову не входило, мы никогда и не спрашивали, что это за слово такое.

Итак, Голендры-поселения и голендры-люди — к этим двум значениям и сводятся все известные мне случаи употребления данного слова. В качестве топонима оно фигурирует:

— в метрических книгах Иркутской лютеранской церкви за 1912—1918 гг., где в записях о венчании при обозначении места рождения указаны по-русски «колонии» Забужские Голендры, Свер-жовские Голендры и Свежевские Голендры и;

— в семейных записях, сделанных на польском языке на специальных страницах молитвенников (2аЬшкіе НоІепдгу)12;

— в метриках, выданных в 1920-х годах жителям волынских колоний пастором Нейбров-Нейдорфского евангелическо-аугсбургского прихода, где это название записано либо так же, как и в предыдущем случае, либо в падежной форме (у 2аЬшкісЬ НоІеп^асИ);

— в аналогичных документах на немецком языке, выдававшихся в 1939—1940 гг. для предъявления германским властям, где о месте рождения владельцев метрик имеются четкие указания типа «§еЬогеп іп 8аЬшкіе НоІепдгу».

Второе словоупотребление мы находим в уже упоминавшемся письме пастора Сиббуля. Его можно также встретить в речи тех представителей общины, что живут сейчас в Германии. Они говорят «хо-лэндры» и пользуются этим словом при упоминании родителей и предков вообще. Так, Брунхильда Загнер, урожденная Бронислава Людвиг, до 1940 года жившая в Забужских Голендрах, рассказывала мне, что ее «мама и папа были холэндры» и что в школе ей говорили, будто предки пришли на Буг 400 лет назад, «но откуда они пришли, может из Голландии, никто не знал».

В научной литературе оно встречается в работе немецкого историка Вальтера Куна о немецкой колонизации Волыни. В ней рассматриваемая общность выделяется из потока колонистов как очень специфическая группа, именовавшаяся В^ИоЦдпдег. Поскольку буквально это может быть переведено как «бужские голландцы», автор делает вывод о голландском происхождении группы13.

В пропагандистской литературе «третьего рейха» Bughol^nder ставится в кавычки с добавлением слов «так называемые». Это делается для того, чтобы подчеркнуть чисто немецкое происхождение группы. С той же целью внедряется другая форма написания, заимствованная из старых церковных книг — Bughaul^nder14, что сразу придает совсем другой оттенок значения (hauen — рубить, Hauland — земля, очищенная под пашню от леса, Hau^nder — тот, кто возделывает такую землю и/или живет на ней).

В современной немецкой литературе присутствуют обе формы написания.

Очевидно, что в каком бы значении ни использовалось слово «голендры», оно в значительной мере отделилось от своего корня. Те, кто его произносят, подразумевают не голландцев и не потомков голландцев, а некую особую группу людей, живших на Западном Буге или расселившихся оттуда, либо совокупность бужских колоний. Причем у пихтинцев до самого недавнего времени, до того, как им стали известны изыскания историков на эту тему, слово «голендры» вообще не вызывало никаких ассоциаций с Голландией. Вряд ли было иначе и у переселенцев в Сибирь, а если у тех какие-то ассоциации все-таки возникали, то были они слабыми и редкими и потому не сохранились в памяти последующих поколений. Другое дело — переселенцы с Волыни в Германию. Хотя для них вопрос об этнической принадлежности предков тоже неясен, как минимум часть из них все-таки видит в слове «холэндры» какое-то указание на происхождение от голландцев. Это ясно из высказываний Брунхильды Загнер, а также Ирэны и Эдварда Людвиг из г. Дуйсбург.

Имеются свидетельства и о том, что в прошлом, до распыления бужских колонистов, версия о голландском происхождении все-таки существовала в их среде. Х. Хольц цитирует статью, опубликованную в одной польской газете в сентябре 1939 года. В ней рассказывается о посещении автором «так называемых голландцев на Буге, исповедующих евангелическую веру». На вопрос к местным жителям, действительно ли они голландцы, журналист получил ответ: «Мы из Голландии... несколько столетий назад мы пришли оттуда»15.

Можно предположить, что представление о генетической связи с Голландией и голландцами сохранялось у бужских голендр отчасти благодаря, отчасти вопреки полонизации, происходившей в межво-енный период. В это время польский язык все больше теснит «хохлацкий». Польский внедряется в бытовое общение, на нем ведется делопроизводство и преподавание в школах, на нем же оформляются все документы. Даже прежнее название прихода Нейбров-Нейдорф заменяется на Мошиче — в честь посетившего его в 1928 году президента Мошицкого. Короче, в культуре колонистов заметно усиливает-

Типичный дом семьи голендров в Пихтинске. Фото И. Бержинского, 1994 г.

ся ее польская составляющая — и это парадоксальным образом помогает поддерживать память о действительном или мнимом голландском происхождении, поскольку с увеличением знания польского языка как бы проясняется указывающая на связь с Голландией смысловая нагрузка слова «голендр». С другой стороны, навязываемый государством форсированный темп полонизации тоже мог способствовать закреплению «голландской» легенды — но уже как средства защиты группой своей отдельности, самобытности.

У сибирских голендр в то же самое время все этническое — каким бы оно ни было — наоборот, ослабляется. Оно существует, но на нем не делается сознательный акцент. «Хохлацкий» язык на бытовом уровне сохраняется, а вот владение польским из активного превращается в пассивное: на нем еще читают и пишут, но почти не разговаривают. Зато все большую роль играет русский язык. Атеизация 1930-х годов, под натиском которой совместные религиозные собрания и службы приезжающего из Иркутска пастора быстро уходят в прошлое, только усиливает тенденцию к частичной деэтнизации. С уменьшением знания польского языка и прекращением всяких связей с материнскими колониями на Волыни самоназвание группы утрачивает

какие-либо коннотации, кроме указания на локальную бужскую прародину.

Для посторонних пихтинцы продолжают быть «немцами». Похоже, что до определенного времени это не вызывало возражений у переселенцев и их детей. Не то чтобы они соглашались принять этот извне навязываемый этноним для внутреннего употребления — просто им было в значительной мере безразлично, кто и как их называет, пока вопрос этот не входил в разряд насущных, жизненно важных. Но во второй половине 30-х годов все круто меняется, от признания или непризнания пихтинцев «немцами» в прямом смысле слова зависит их судьба. Мне рассказывали, как в 1937 или 1938 году приезжали «энкэ-вэдэшники», ходили по дворам да по улицам и прислушивались к голосам игравших детей — на каком языке те говорят. То есть искали доказательства тому, что в Пихтинске живут немцы. Тогда не нашли и оставили Пихтинск в покое. Но ненадолго: в марте 1942 года почти все трудоспособные жители, включая пятнадцатилетних подростков, были направлены в трудовую армию как «лица немецкой национальности».

Тут уж поневоле пришлось крепко задуматься над проблемой происхождения и национальной принадлежности. И большинство приходит к решительному заключению, что они стали жертвой ошибки. Ведь «немецкая национальность» предполагает владение языком, а мы по-немецки не говорим и наши деды и прадеды, по словам родителей, тоже не говорили. И знакомство в лагерях с настоящими немцами из военнопленных и высланных с Поволжья только укрепило голендров в этом мнении. Рассказывает Юзефина Михайловна Людвиг:

«Мы не немцы, но только пришлось мне страдать восемь лет ни за что в трудармии... Я немецкого языка даже не слыхала, пока не попала к этим немцам. Я думала, что немцы — все, у кого немецкий язык — что они говорят как и мы, по-хохлацки. А как попала я к ним, так услыхала. Восемь лет там была, но ни грамма ихнего языка не понимала. И ни изучала — мне не нравилось.

Пихтинских ну как только не обзывали, ну всяко. А когда мы понимали? Вот вас обзовите, как вы и не знаете — так и что из этого?»

В середине 50-х годов, когда сельским жителям стали выдавать на руки паспорта, большинство пихтинцев записали себя украинцами и русскими. Лишь очень немногие остались по документам «немцами». Да еще в похозяйственной книге тех лет напротив членов одной семьи в графе «национальность» записано: «галанец», «галанка»16. За отказом писаться немцами скрывались и боязнь новых репрессий, и обида за прошлые. Но одной трудовой армией этот отказ не объяснить. Не

было у «пихтинских» внутреннего ощущения принадлежности к какой-либо известной нации — и уж тем более к той, название которой служило тогда синонимом словам «фашист» и «враг». И поэтому возникали порой ситуации, когда «немец», сказанное в адрес пихтинца, воспринималось им чуть ли не как оскорбление.

Парадоксально, но в то же самое время попавшие в Германию волынские родственники сибирских голендр — те же Людвиги, Кунцы и Гильдебранты — изо всех сил старались доказать, что они немцы и таковыми были всегда. Но прежде чем рассказывать об этом, надо сначала объяснить, каким образом они там очутились и что подтолкнуло их к отождествлению себя с немцами.

III

В сентябре 1939 года Германия напала на Польшу. Дойдя до Западного Буга, немцы остановились — по другую его сторону уже стояли советские войска. Советско-германский пакт о ненападении в числе прочего предусматривал и переселение волынских немцев в Германию — если они того пожелают. В связи с этим в Германии были специально отпечатаны различные брошюры, листовки, газеты, в которых рассказывалось об исторических корнях колонистов, об их принадлежности к Великой Германии, немецкому народу и звучал призыв: «Возвращайтесь домой, Родина вас помнит и ждет!» Вся эта литература распространялась и среди бужских голендр. Поскольку Польши, как казалось в тот момент, больше не существовало, они были поставлены перед жестким выбором: либо в Россию, либо в Германию. Формально многие из них родились в России, но для многих же она стала чужой страной, так как с 1921 года их сёла находились на польской территории. Со своей стороны, Германия обещала всяческие блага, делала упор на национальные чувства. Большинство колонистов выбрали Германию. «До нас пришла немецкая и русская комиссия, — вспоминает Брунхильда Загнер, — стали мы записываться. Нам сказали день: 25 января 1940 года. Отец взял лошадь, воз. Всё

<_> <_> <-> 1 г л <_>

покинули — дом, хозяйство — и уехали всей деревней, 150 семей.»

В общей сложности с территории Западной Украины и Западной Белоруссии переселились тогда в Германию 67 452 человека, в том числе 2 280 бужских голендр17. Те же, кто решил остаться, через год с небольшим очень об этом пожалели: с началом Великой Отечественной войны их депортировали на восток СССР.

Выбравшим Германию были выданы документы, удостоверяющие их принадлежность к гражданам рейха. Сначала через Лодзь они попали в переселенческий лагерь в Эрлангене (в Баварии, близ Нюрнбер-

га), где пробыли с апреля по сентябрь 1940 года, затем им было определено место жительства на территории оккупированной Польши, в административном районе Вартегау, неподалеку от Познани. Всем дали дома, отобранные у прежних польских хозяев, скот, птицу, и обязали снабжать немецкую армию продовольствием. Вскоре многих мужчин мобилизовали на фронт. В 1944 году, с приближением Советской армии, немецкое население Вартегау бежало. Уехали и голендры. Часть их них осела под Берлином, часть отправилась дальше на запад.

Как чувствовали себя голендры в Германии? Приехав сюда, они попали в двойственное положение. Официальная пропаганда по-прежнему возвещала об обретении исторической родины и воссоединении с немецким народом. Рядовые же граждане рейха смотрели на вновь прибывших как на чужаков и людей второго сорта. По словам Елены Людвиг, когда они жили на Волыни, поляки называли их не иначе, как швабами, а когда перебрались в Германию, то все вокруг стали звать их поляками. Чтобы преодолеть несоответствие между идентичностью, декларированной сверху властью и навязываемой снизу окружением, выходцы с Буга начали в срочном порядке учить немецкий язык, менять польские имена на немецкие. Тогда и Бронислава стала Брунхильдой, Ян — Иоганном и т.п. Дети вступали в «гитлер-югенд», взрослые поддерживали различные «патриотические» акции. Это не обязательно было притворством, адаптивной мимикрией; многие действительно поверили в нацистскую идеологию, но в столь быстром ее восприятии существенное значение имело желание поскорее влиться в новую среду, перестать быть для нее чужими. Возникла установка на нивелировку своих отличий от окружающих, потребность не только называться немцами, но и быть ими. Вряд ли при этом можно говорить о возврате к утраченной идентичности. Скорее, шел процесс формирования новой идентичности.

Сегодняшние голендры, живущие в Германии, — это уже не те люди, что жили у Западного Буга и тем более не те, что обосновались в Сибири. В отличие от последних, у переселенцев в Германию вопрос о национальности не вызывает замешательства или смущения. Они помнят и понимают своеобразие своего прошлого, но это не мешает им причислять себя к немцам. «Я — немка! — убежденно, даже подчеркнуто убежденно говорит Ирэна Зирах. — И всегда, во все времена, мы были немцами.»

Отличаются ли живущие в Германии голендры от «коренных» немцев? Люди старшего поколения, попавшие сюда уже в сознательном возрасте, отличаются хотя бы тем, что, по их собственному мнению, говорят по-немецки с акцентом, заметным для любого немца. Когда в Дуйсбурге я искала семью Людвигов, то их бывшие соседи по дому, догадавшись, о ком идет речь, заметили: «А, это те, из Одессы». Кто-

то упомянул и о поляках. А вот поколение детей переселенцев — те, кто прибыл в Германию совсем маленькими либо родился здесь, — если и имеют какие-то внешние отличия, то уж совсем незначительные. Вероятно, процесс утраты голендрами их специфических черт будет продолжаться. Этому сильно способствует то обстоятельство, что в Германии была нарушена компактность расселения, долгое время отличавшая общину. В результате число контактов с «чужими» возросло, со «своими» — сократилось, что в первую очередь отразилось на традиции эндогамии. Хотя материала для обобщений в этой области недостаточно, анализ имеющихся в моем распоряжении генеалогических таблиц показывает, что в поколении 1910—1920-х годов рождения преобладали внутриобщинные браки и лишь изредка встречались браки не с членами общины. У тех, кто родился в 1930—1940-х годах, соотношение прямо противоположное.

Сходным образом обстоит дело и с другими элементами традиции. То, что для пихтинцев составляет органичную часть повседневной сегодняшней жизни — свадебный обряд, длинные дома, традиционные ремесла, — для германских голендр существует лишь в воспоминаниях детства о жизни на Волыни или в рассказах старших.

При таком сравнении естественно возникает вопрос, кто больше утратил групповую идентичность, а кто более целостен в своем самоощущении и самовосприятии — жители Пихтинска или представители бужских голендр, которые сейчас живут в Германии?

Однозначный ответ дать, видимо, невозможно. У германских голендр нет многого из того, что составляло своеобразие их как группы во время жизни на Волыни. Зато они хорошо знают свою историю, уверенно отвечают на вопрос, кто они такие и откуда пришли. Иначе говоря, обладают исторической памятью — важным элементом самосознания, наличие которого не позволяет говорить об утрате ими ощущения себя отдельной общностью. Правда, сразу же следует отметить, что эта память не есть результат естественной передачи информации от поколения к поколению. Она основывается на «головном» знании, почерпнутом из книг и других печатных материалов. В их распоряжении масса литературы — от откровенно пропагандистской конца 30-х годов до современных исследований профессиональных историков. Существует даже специальное историческое общество «Волынь», занимающееся сбором и распространением сведений о волынских колонистах, в том числе и о бужских голендрах. И почти во всей этой литературе проводится мысль о немецком происхождении голендр. В то же время, благодаря регулярным публикациям «Общества друзей евангелическо-аугсбургской церкви», подкрепляется и ощущение сопринадлежности голендр к одной конфессии.

Таким образом, в их распоряжении немало информации для воссоздания образа своего прошлого. Информация эта не всегда свободна от тенденциозности, поступает извне, а источником ее зачастую выступают люди, не имеющие непосредственного отношения к голен-драм. Тем не менее воспринимается она и усваивается как истинное знание голендров о себе. И это — тоже показатель группового самосознания.

Современные жители Пихтинска, напротив, затрудняются с определением своей национальной принадлежности. Чаще всего они говорят, что по паспортам-то они украинцы и русские, а так... и пожимают плечами: «Черт знает кто», «не помню», «не немцы — на немецком я ничего не скажу», «в газетах писали голландцы: а мы сами не знаем». Как видим, ответы строятся главным образом на отрицании, самоопределение группы в основном негативное (не немцы, не поляки, не голландцы и т.д.), причем основным доводом не принадлежности к той или иной нации выступает незнание соответствующего языка.

Очевидно, что историческая память у пихтинских голендр размыта и фрагментарна. В связи с этим невольно напрашивается предположение о том, что так же обстоит дело и с их групповой идентичностью. Однако более подробные беседы с ними, да и сама их жизнь опровергают это предположение. Несмотря на неизбежные перемены последних десятилетий, пихтинцы все еще представляют собой единую общность и мыслят себя такой общностью.

С середины 50-х годов, с тех пор как сельские жители обрели свободу передвижения, пихтинская молодежь все чаще уезжает в города. Часть там и остается, часть возвращается, но при этом — нередко вместе с мужьями и женами, взятыми «на стороне». Однако внутригрупповые браки все равно преобладают. По состоянию на начало 90-х годов в Пихтинске на их основе образовались около 70% пар, еще примерно 20% приходилось на смешанные пары (один супруг местный, другой — пришлый), создававшиеся в основном в 80-90-е годы, и 10%

— на семьи, полностью составленные из пришлых18.

Если судить по похозяйственным книгам, то получается, что есть много семей, смешанных в национальном отношении. Косвенно это как будто свидетельствует и о более высоком проценте браков, заключенных между местными и неместными уроженцами. Например, много случаев, когда один член семьи записан украинцем, другой — русским. Однако их имена и отчества — такие, как Карл Густавович и Анеля Адольфовна, — не оставляют сомнений в том, что оба супруга

— голендры. Есть семьи, где отец «немец», мать «украинка», а дети, рожденные в этом браке, числятся «русскими». И при этом все они — Людвиги!

Ткацкий станок, называемый в Пихтинске «варстаг». Фото И. Бержинского, 1994 г.

Нередко бывает и так, что девичья фамилия жены совпадает с фамилией мужа. Но это неудивительно, поскольку набор фамилий у первопоселенцев был ограниченный, а браки до середины 1950-х годов заключались только внутри общины. Конечно, за восемь с лишком десятилетий частота встречаемости фамилий несколько изменилась, но в общем-то не очень сильно. Как и при основании пихтинских деревень, лидируют Людвиги и Кунцы (соответственно 37 и 22 семьи с такими фамилиями), далее идут Гильдебранты (12 семей), Зеленты (9 семей), Пастрики и Бендики (по 5), Гимбурги (2).

В тех семьях, в которых и муж и жена принадлежат к голендрам, в бытовом отношении по-прежнему преобладает «хохлацкий» язык. Даже уехавшие в города и там разговаривающие на русском, возвращаясь в родную деревню, легко могут переходить на него. Польский сохраняется только в старшем поколении, да и то в пассивной форме. К тому же, по словам ксендза отца Игнация, польский язык пихтин-цев архаичен, близок религиозным текстам ХУШ—Х1Х веков; поэтому можно предположить, что даже старики, сохранившие понимание разговорного польского языка в его своеобразном пихтинском варианте, с трудом поняли бы современных поляков и были бы поняты ими.

Пожалуй, наибольшие потери произошли в религиозной сфере. На протяжении столетий лютеранство голендров было чуть ли не главным определяющим фактором их своеобразия. Насильственная атеизация 30-х годов не вытеснила религию полностью, однако поселила страх в душах людей. Собираться стали реже и тайно, детей учили вере, но не так основательно, как раньше. И когда снова стало возможным открыто проявлять свою религиозность, выяснилось, что важно это лишь для старшего поколения. Для молодых религиозная традиция свелась к обрядовой стороне, проявляющейся эпизодически, — в Рождество, на Пасху, во время свадьбы и т.д. В целом же для современного поколения пихтинцев религия практически не играет никакой роли.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

После проведенного в декабре 1994 года районным краеведческим музеем праздника землячества Пихтинском заинтересовались, причем не только историки и журналисты, но и настоятель римско-католической церкви в Иркутске отец Игнаций Павлюс. С 1995 года он регулярно приезжает в Пихтинск и проводит там богослужения по лютеранскому обряду. «Пастор приехал!» — радостно приветствуют отца Игнация старики, обязательно посещающие его службы и твердо убежденные в том, что они лютеране. Но по наблюдениям ксендза, на самом-то деле в религиозной практике пихтинских голендр смешаны элементы разных конфессий. Так, религиозные праздники они отмечают по православному календарю, в частности, Рождество — 7 января, тогда как некоторые соблюдаемые ими обряды находят прямые аналогии в католицизме. Молодежь же, по словам священника, живет «в религиозном равнодушии и незнании».

Однако и для нее, и для людей старшего поколения характерен интерес к прошлому своей группы. Это ясно по тому оживлению, которое вызвал праздник землячества в 1994 году и состоявшаяся двумя годами позже встреча, главным поводом для которой были, с одной стороны, очередной приезд отца Игнация, с другой — мой рассказ о розысках германских голендр и беседах с ними. Надо было видеть глаза пихтинцев, особенно пожилых, когда их собственные воспоминания, вынесенные из далекого детства, или даже воспоминания их родителей как бы заново возвращались к ним — через фотографии и записанные на пленку голоса людей, живущих от них за 7 тыс. км. В целом отклик на мой рассказ был самый доброжелательный: некоторые подходили, добавляли что-то свое; но показательна и реакция одного пожилого мужчины, который несколько раз вставал со своего места и восклицал: «А все-таки мы не немцы!»

Но я ведь и не убеждала их в том, что они немцы, я вела речь лишь об обнаруженных мною исторических фактах. Более того, я подчеркивала тогда — и убеждена в этом до сих пор, — что нельзя подводить

черту и тем самым прикреплять к людям ярлык, не отвечающий их внутреннему самоощущению. Доказательства немецкого ли, голландского происхождения предков не решают проблему группового самоопределения конкретных жителей Пихтинска. Самое главное, кем они считают себя сами, а вот как раз на этот счет у них нет единого мнения, разделяемого всеми или хотя бы абсолютным большинством. Одни пребывают в недоумении, другие утверждают, что они не немцы, а третьи, наподобие молодого человека по имени Василий, который, узнав, что в похозяйственной книге его семья и он сам записаны украинцами, с возмущением открывал свой паспорт и демонстрировал запись «немец», — третьи, наоборот, заявляют, что всю жизнь считали себя немцами. И для многих тема «национальности» просто болезненна, так что рубить здесь с плеча, ссылаясь на любые наиновейшие исторические изыскания, самые точные архивные данные никак нельзя. Можно просто констатировать, что сквозь десятилетия в Сибири уцелел уникальный осколок бужских голендр, что их связывает совместный исторический опыт, связывают традиции, язык, браки и что отсутствие четкого самоназвания, равно как и незнание происхождения ничуть не отменяют разделяемого ими чувства сопринадлежности к одной группе.

IV

Неспособность членов этнической или этноконфессиональной группы ответить на вопрос о своей национальности говорит лишь о «промежуточном» состоянии идентичности, но отнюдь не о ее утрате. При стабильном существовании в привычных условиях такое состояние для самой группы не играет большой роли и даже, естественно, необходимость в интенсивном осмыслении своего места среди других групп не возникает. Осознанный поиск идентичности, четко определяемой и закрепляемой общепринятым самоназванием, начинается тогда, когда нарушается привычный уклад жизни. И чем больше был неопределенным, расплывчатым этнический или национальный статус группы, тем более стремление к преодолению этой неопределенности подвержено воздействию внешних факторов. В случае с бужскими голендрами то было воздействие политической конъюнктуры. Под этим воздействием формировался своего рода запрос, заинтересованность группы в том или ином направлении поиска идентичности. В итоге мы видим, как люди одного происхождения, попадая в разные социально-политические ситуации, хоть и сохраняют до известных пределов свою групповую сплоченность (пусть в разной степени, но внутренние браки, единая вера и традиции

присутствуют все-таки и у германских, и у сибирских голендр), однако в определении своей национальной принадлежности — в этом окончательном уточнении идентичности — приходят к противоположным результатам.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Holz Helmut. Die Bughau^nder — Erste Protestanten Ostpoles // Wohlynien Hifte, Schwabach, Wiesentheid, 1990. № 6. S. 54.

2 Die BughoUqnder kehren heim ins Reich // Herausgeber: Volksbund fbr das Deutschtum in Ausland. Текст отпечатан в виде листовки и год издания не указан, но вероятнее всего это 1939 или 1940 год.

3 См. примечание 1.

4 Richter Gerhard. Die Kirchengemeinde Neudorf-Neubruch am Bug // Der Heimat-bote, 1983. № 9. S. 8.

5 Holz Helmut. Die Bughau^nder... S. 57.

6 Названия поселений взяты из вышеупомянутых работ немецких авторов и из метрических записей лютеранской церкви г. Иркутска, см.: ГАИО. Ф. 789. Оп. 3. Д. 3, 4, 5.

7 ГАИО. Ф. 171. Оп. 1. Д. 401. Л. 1.

8 В данном случае я опираюсь на обобщенное определение понятия «этническая общность», данное в работе: Этнические и этно-социальные категории: свод этнографических понятий и терминов. М., 1995. Вып. 6. С. 102, 114—115, 151—152.

9 История с запросом, кроме цитируемого сочинения, приведена в воспоминаниях З. А. Зелента, хранящихся в его семье и в Заларинском краеведческом музее (папка «Переселение»).

10 ГАИО. Ф. 171. Оп. 1. Д. 401. Л. 1.

11 ГАИО. Ф. 789. Оп. 3. Д. 3, 4, 5.

12 Ксерокопии отдельных страниц из молитвенных книг и метрик хранятся в личном архиве автора.

13 Kbhn Walter. Die Anfange von Neudorf am Bug // Deutsche Monastshefte in Polen, 1938. № 11/12.

14 Stumpp Karl. Die rьckgewanderten «Hollander» oder «Haulqnder» // Deutschen Post aus dem Osten. Feb. 1941; Breger Albert. Die Deutschen «HoUqnderaien» ins Gebiet von Mittelpolen und Wohlynien // Volksfreund Kalender. 1933.

15 Holz Helmut. Die Bughau^nder... S. 52.

16 ГАИО. Ф. Р-3033. Оп. 1. Д. 96.

17 Holz Helmut. Die Bughau^nder... S. 62.

18 Расчеты сделаны на основе выписок из похозяйственных книг, предоставленных Хор-Тагнинской сельской администрацией, в ведении которой находятся Пихтинск, Средне-Пихтинск и Дагник. Всего в трех деревнях на тот момент проживало 325 человек.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.