CC BY
388
зья покойного критика, и сам Григорьев. В письме В. П. Боткину он писал: «Вы находите справедливо сходство в моей натуре (не в таланте - Бог видит, сколько далек я от ложного самолюбия) с натурой покойного Виссариона Григорьевича: я сам знаю это очень твердо; потому и хочу того же положения в отношении к “Современнику”, какое было у него в отношении к “Запискам”» [4, с. 112]. Однако роль Ап. Григорьева в формировании концепции статьи Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот» может стать предметом специального исследования.
Список литературы
1. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М.: АН СССР, 1953-1959.
2. Генералова Н. П. Еще раз Белинский (О литературно-эстетических взглядах И. С. Тургенева) // И. С. Тургенев. Новые исследования и материалы / отв. ред. Н. П. Генералова, В. А. Лукина. - М.-СПб.: Альянс-Архео, 2009. -С. 241-261.
3. Генералова Н. П. И. С. Тургенев: Россия и Европа: Из истории русскоевропейских литературных и общественных отношений. - СПб.: РХГИ, 2003.
4. Григорьев А. А. Письма / подгот. Р. Виттакер и Б. Ф. Егоров. - М.: Наука, 1999.
5. Добролюбов Н. А. Собр. соч.: в 9 т. - М.-Л., 1961-1964.
6. Тургенев И. С.Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. - М.: Наука, 1978-2003.
7. Эйхенбаум Б. М. О прозе: Сб. статей / сост. и подгот. текста И. Ямпольского; вступ. ст. Г. Бялого. - Л.: Худож. лит., 1969.
Т. В. Мальцева
Авторская стратегия самоидентификации героя в романе И. А. Гончарова «Обломов»
В статье рассматриваются способы самоидентификации Обломова; глав-нок внимание уделяется национальной и социально-культурной идентификации героя.
Ключевые слова: И. А. Гончаров, роман «Обломов», национальная модель жизнеустройства, самоидентификация героя.
Самоидентификация личности в русской литературе актуализируется в эпоху реализма, так как и просветителей, и сентименталистов, и романтиков интересовал универсальный герой. Открытый реалистами закон о влиянии среды на формирование характера заставил писателей внимательнее исследовать связи среды обитания и героя. Идеальной моделью этого процесса является Илья Ильич
287
Обломов, который оказывается на перекрестье самоопределения: социального, культурного, национального. Следует отметить, что образ Обломова вниманием исследователей не обделен: в научно-
критической литературе иследованы аспекты влияния Обломовки [7], «застарелого младенчества» Обломова [9], обломовского покоя [3], сравнения Обломова со Штольцем [2; 5], взаимоотношений с героинями романа [4; 6; 8] и другие вопросы содержания и поэтики образа. Мы сосредоточимся на осмыслении авторской стратегии самопределения героя. Эта стратегия состоит в том, что художественная рефлексия мировоззренческих ориентиров, культурных идеалов и ценностей, социальных норм и образцов, которые позволяют герою определить свое место в человеческом сообществе, ориентирована на инаковость героя, который представляется себе другим, не таким, как остальные. Вариантов инаковости героя Гончаров представляет несколько, их можно условно объединить в два сюжетнокомпозиционных комплекса.
Первый комплекс - это противопоставление национальных моделей жизнеустройства. «Чудный край», «благословенный уголок», провинциальной Обломовки как русская мифологизированная модель жизнеустройства, с одной стороны, и рассыпанные по всему роману признаки иной, чужой жизни - организованной, практичной скудной немецкой, с другой стороны. Второй комплекс - социальнокультурная самоидентификация Обломова, поиски себя: чем заниматься (или не заниматься), чему себя посвятить. Эти поиски осложнены сравнением себя с другими или авторским сравнением Обломова и Штольца.
Источником национальной самоидентификации героя является, конечно, Обломовка. Композиционно описание Обломовки выделено в отдельный эпизод «Сон Обломова». Во сне Илья Ильич видит свое детство в мирном уголке, где «небо <.. .> обнимает землю, где солнце светит полгода, река бежит весело, играя, <...> пейзажи все веселые, улыбающиеся <...> Дожди благотворны, грозы не страшны, морозы вовремя. <...> Видит Илья Ильич во сне няню, в рассказах которой воплощена мечта обломовской жизни. Няня рассказывает о неведомой стране, «где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать» [1, с. 115]. Это библейский райский сад, где все дается само собой и не требует ни труда, ни заботы. Обломовка - это
288
рефлексия первородной утопии, ее художественный инвариант. Идеализирована и жизнь обитателей Обломовки, главный признак которой - стабильность, неизменность, тишина и невозмутимое спокойствие. Эта утопия обретает черты реальности в воспоминаниях Обломова, у читателя же ассоциируется с фольклорными, библейскими, культурно-историческими местами, олицетворяющими справедливый счастливый мир: Беловодье, Китеж-град, град Божий, Эдем, райский сад.
Уверенность в правильности такого миропорядка у Обломова и обломовцев подкрепляется примерами чужеродной жизни, в глазах обломовцев - «скаредной». На замечание Обломова, что у «других чисто», Захар аттестует соседей-немцев: «А где немцы сору возьмут. Вы поглядите-ко, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: все поджимают под себя ноги, как гусыни <.. .> Где им сору взять? <.. .> У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!» Захар даже сквозь зубы плюнул, рассуждая о таком скаредном житье» [1, с. 13-14]. Сам Обломов знание о чужой жизни почерпнул из личных наблюдений - он учился у немца Штольца. Друг детства Обломова Андрей Штольц - продукт семейного воспитания - другого, не похожего на обломовское, чужого - немецкого. Родители сами учили его: мать французскому языку, литературе и музыке, отец-агроном и управляющий имением - немецкому языку, латыни и математике. Иван Богданович Штольц поощрял самостоятельность сына, любознательность и отлучки из дома. Уже с четырнадцати лет Андрей ездил один в город с поручениями от отца, на фабрику, в поле. За хорошо выполненную работу отец платил сыну два-три рубля. Отец Штольца не выдумывал никакого нового метода воспитания. Он взял его от своего отца-немца. Он сам брал у отца практические уроки в аграрном деле, и сын его ездил на поля, он сам учился в университете, и сын должен учиться в университете. После окончания университета отец отослал его от себя, и Андрей тоже должен ехать в Петербург. А пути перед ним те же, что и перед Обломовым: «можешь служить, торговать, хоть сочинять». Андрей так энергичен, что хочет отличиться «вдруг во всем». Какой же путь он избрал из возможных? Он служил, вышел в отставку, теперь торгует. Он жил бодро, по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца. Душевная жизнь его тоже ясна - «печалями и радостями он управлял, как движением рук», больше всего боясь мечты, воображе-
289
ния. Выше всего он ставил настойчивость, и сам все юношеские планы исполнил: учился, составил капитал. Если для Обломова цель жизни - покой, то для Штольца - труд. Штольц хочет и Обломова заставить жить так, как он.
Для Обломова такая перемена - предмет мучительных размышлений, потому что он не такой, он другой. Это определение появилось в бытовом контексте, когда потребовалось освободить квартиру. Невинное замечание Захара, что другие переезжают и ничего, вызывает к жизни эту замечательную самохарактеристику, как будто открывает Обломову глаза. «Он вникал в глубину этого сравнения и разбирал, что такое другие и что он сам». Что такое другой, не такой, как он? У Обломова оказалось два ответа на вопрос, кто такой другой. Другой - «голь окаянная», грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке», «бегает день-деньской», «сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином смотрит», «другой работает без устали, бегает, суетится, не поработает, так и не поест», «другой кланяется, просит, унижается...». Значит, сам Илья Ильич не таков. К чему сводятся все обвинения другому? Другой все делает сам.
Обломов не такой. Он барин, его выделяет социальный статус. Илья Ильич Обломов гордится тем, что «ни разу не натянул себе чулок на ноги . воспитан нежно, .нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным делом не занимался». К чему сводятся различия между Обломовым и другим? Илья Ильич никогда ничего не делал сам, жил праздно. Это внешне оправдательный ответ, он как будто к выгоде Ильи Ильича. Илья Ильич гордится своим отличием от других, да и Захар исполняется благоговения к своему барину во время этой речи. Таким Обломову хорошо было быть в своей Обло-мовке. В столице же укоренилась другая, Обломову чуждая поведенческая модель, сравнение с которой вызывает к жизни невыгодный для Обломова ответ, кто такой другой: «другой успел бы написать все письма, другой переехал бы на новую квартиру, и план исполнил бы, и в деревню съездил бы.». Таким другим является Штольц - деятельный, энергичный, предприимчивый. Если в других Обломов это осуждает, то с чужеродством Штольца мирится, как с недостатками друга и даже пробует стать другим другим во время жизни на даче (готовится ехать в Европу, активно движется, пишет, днем не спит, даже съездил на Выборгскую сторону для поисков квартиры), но эта попытка является только имитацией другой жизни, поскольку в правильности ее Илья Ильич не уверен.Обломов в иной среде пытается претворить свою утопию, жить по-обломовски в столице. Более того,
290
он даже разъясняет в горячей речи, адресованной Штольцу, что такое «настоящая жизнь», то есть он манифестирует свой идеал и удостаивается аттестации Штольца: «Да ты философ, Илья!». И хотя Штольц не принимает утопию Обломова, все дальнейшее движение романа показывает, что искра правды в обломовской утопии есть.
Обломов видит, что все стараются занять себя делом, и на этом фоне он лентяй, он болен «обломовщиной». Но Обломов - единственный, кто остался верен самому себе и практически без изъятья воспроизвел свой идеал «настоящей жизни». Дважды описанную обломовскую идиллию (во сне Обломова и в речи перед Штольцем о «настоящей» жизни) Илья Ильич все-таки нашел. Он нашел свой идеал жизненного уклада и эталон подруги жизни, которая от него ничего не требовала, - вдову Агафью Матвеевну Пшеницыну, свою квартирную хозяйку. В ней ему явился идеал необоримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, как в Обломовке. Здесь, на Выборгской стороне, грезится Обломову, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре. Прошлое и настоящее слились. Вот она, обломовская утопия: барское, широкое, беспечное течение жизни, хотя и без поэзии, какая виделась ему во сне. Там Обломов находился на попечении родителей, здесь на попечении Пшеницыной и Штольца, который взял на себя управление имением Обломова. Он торжествует внутренне, что ушел от докучливых требований жизни. «Выборгская сторона» - это еще один художественный инвариант «благословенного уголка», земли обетованной, «своего» места.
Кроме этого сознание Обломова занято социально-культурной самоидентификацией. Этому процессу ничего не мешает, потому что в романе Обломов - никто, Обломов - никакой, потому что не служит, нигде не бывает, от него ничего не зависит, он ничего не хочет и ничего не делает, то есть никак себя не проявляет, потому-то Обломов считается символом праздного безделья, покоя, невоплощенных намерений. Но лежанье Обломова не бесполезно - он очень точно определяет, что ему не подходит, что его не интересует, что не соответствует его природе, что для него чужеродно в любой сфере жизни. Он очень ясно манифестирует, почему он не может заниматься ничем из того, что составляет интерес или потребность для других.
Уже первый эпизод романа, когда в Обломову заезжают друзья и бывшие сослуживцы, показывает, в каких сферах жизни может найти удовольствие и занять себя человек: это светская жизнь, служебная карьера, творчество, хозяйство. Гончаров заставляет героя размыш-
291
лять об этих сферах после посещений светского человека Волкова, карьериста Судьбинского, писателя Пенкина и после чтения очередного «плохого» письма от старосты. Эти четыре возможные сферы применения способностей и жизненных сил не занимают Обломова. Он логично и рассудительно объясняет, почему: здесь он «не разбрасывается», не продает душу, только вне службы можно сохранить достоинство и покой.
Эта позиция Обломова вступает в противоречие с общепринятым мнением о предназначении человека. Ведь и в уме Ильи Ильича вставали понятия «поприще», «роль в обществе», «служба». Почему же он до сих пор у порога и никуда не подвинулся? Ведь он все так хорошо понимает.
Г ончаров рассказывает историю его попыток найти себя на «поприще» службы, в свете, в творчестве, в управлении имением. Обломов, оказывается, служил и прослужил тягостных два-три года, не видя смысла в составлении бесконечных записок для бесконечных дел. Роль в свете поначалу привлекала Обломова: «он волновался, как все, надеялся, радовался пустякам и от пустяков же страдал». Он, как и все, во всяком другом человеке предполагал искреннего друга и влюблялся почти во всякую женщину. «Душа его была чиста и девственна; она, может быть, ждала своей любви, своей поры, своей патетической страсти». Но «пора» для души Обломова не настала. Обломов уединился совершенно. Он мог бы писать, читать, заниматься науками, литературой. И начинал, но... «охлаждение овладевало им еще быстрее, нежели увлечение». Он «сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели», но «цвет жизни распустился и не дал плодов». У него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которую он и не пытался преодолеть. Интеллектуальные занятия тоже не дались Обломову. Что же остается? Поместье, хозяйство. Старик Обломов как принял имение от отца, так и передал его сыну, он не любил выдумок и натяжек к приобретению денег, считая, что, даст бог, сыты будем. Имея достаточно, он считал грехом стараться приобрести больше. Илья Ильич был уже не в отца и не в деда. Он несколько лет (!) неутомимо работает над планом: «думает, размышляет и ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет разные статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и начисто забытое ночью. Он не какой-нибудь мелкий исполнитель чужой, готовой мысли; он сам творец ми сам исполнитель своих идей». Хорошо сказано! Но прошло несколько лет, а Обломов как не знал своих доходов и расходов, так и не знает.
292
Оказывается, что Обломов все попробовал, но нигде у него ничего не получилось. Почему? И сам Обломов мучается этим вопросом: «И я бы тоже хотел... что-нибудь такое.... Разве природа уж так обидела меня .Да нет, слава богу, жаловаться нельзя.Отчего я такой?» Пока у Обломова (и у Гончарова) есть самый общий ответ на этот вопрос: он другой. В этом слове отразилась суть характера Обломова, поэтому автор выделил его курсивом.
Г ончаров не утверждает, что Обломов жил плохо, а Штольц живет хорошо и что характер Обломова лучше или хуже характера Штольца. Г ерои оказались в ситуации смешанных кодов самоидентификации: барин Обломов очутился в служебной среде, а «полубурш» Штольц создал «барскую» семью с Ольгой Ильинской, в которой нет счастья. Счастливее в этой ситуации оказался все-таки Обломов. Обломова не могут забыть ни герои романа, ни читатель. Ольга помнит его слезы при звуках музыки, Агафья Тихоновна считает, что с Обломовым ее жизнь просияла, мы помним его горячие филиппики в адрес современной литературы и разумные мысли о том, какая она должна быть. Что же жизнь потеряла в лице Обломова? Чистая душа, хрустальная душа, голубиная душа, душа, как стекло, - так с похвалой вспоминают Обломова. Умение жить душой - вот богатство Обломова. Воображение его кипело: он любил воображать себя иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, выдумает войну и причину ее; «у него хлынут, например, народы из Африки в Европу, или устроит им новые крестовые походы и воюет, решает участь народов, разоряет города, щадит, казнит, оказывает подвиги добра и великодушия». Или избирал он арену великого мыслителя или художника, но никто не видел этой «вулканической душевной работы» (курсив наш. - Т. М.) и внутренней жизни пылкой головы Ильи Ильича. И хотя нам передают прелесть и важность этой работы только воспоминания Ольги и Штольца, в этом и был смысл существования Обломова.
Обломов не трагический герой, он себя таким не воспринимает. Его судьба - знак трагических для устойчивой самоидентификации личности грядущих перемен: отмены крепостного права, изменений социальной иерархии, смены идеологических и культурных приоритетов, то есть наступления «чужого» на привычный уклад жизни.
Список литературы
1. Гончаров И. А. Обломов. - Л.: Лениздат, 1969.
2. Мельник В. И. Реализм Гончарова. - Владивосток, 1985.
293
3. Котельников В. А. «Покой» в религиозно-философских и художественных контекстах // Русская литература. - 1994. - № 1. - С. 3-41.
4. Краснощекова Е. Гончаров. Мир творчества. - СПб., 1997.
5. Лошиц Ю. Гончаров. - М. , 1986.
6. Ляпушкина Е. И. Идиллический хронотоп в романе И.А. Гончарова «Обломов» // Вестник ЛГУ. Серия 2. - 1989. - Вып. 2. - С. 3 - 14.
7. Отрадин М. В. «Сон Обломова» как художественное целое (некоторые предварительные заметки) // Русская литература. - 1992. - № 1. - С. 3-17.
8. Сердюкова О. И. Пространство героя, или Еще раз об Агафье Матвеевне Пшеницыной // Пространственно-временные модели художественного текста. Сб. статей и материалов. - Самара: Изд-во СГПУ, 2003. - С. 149-182.
9. Тирген П. Обломов как человек-обломок // Русская литература. - 1990. -№ 3. - С. 18-33.
А. В. Жданова
Авторские стратегии раннего творчества Г. Флобера
Творчество зрелого Флобера является классическим примером объективного стиля, принципов авторского невмешательства и «вненаходимости». Однако в раннем творчестве писателя данные тенденции реализуются далеко не сразу, проходя сложный путь формирования и развития. Статья посвящена анализу становления повествовательного стиля в ранних произведениях Флобера.
Ключевые слова: Г. Флобер, М. Бахтин, перволичное и третьеличное повествование, авторское присутствие и «вненаходимость», имплицитный читатель, литературные реминисценции.
Творчество Гюстава Флобера - яркий образец объективного стиля, авторской стратегии самоустранения и невынесения прямых оценок героям и ситуациям; оно фактически являет собой иллюстрацию к бахтинскому определению: «.. .общая формула основного эстетически продуктивного отношения автора к герою - отношение напряженной вненаходимости автора всем моментам героя.» [1, с. 41]. Характерно, что и сам Флобер метафорически высказывался в схожем ключе: «Художник в своем творении должен быть, как бог в мироздании, невидим и всемогущ, пусть его чувствуют везде, но не видят» [6, с. 389].
Однако подобная установка сформировалась далеко не сразу, в ранних произведениях писателя превалирует субъективное начало - и это не удивительно, ведь в случае Флобера речь идет не просто о раннем периоде творчества, но о текстах очень молодого автора, фактически писателя-подростка: осознанной «литературной работой»
Гюстав занимается с девятилетнего возраста. И если зрелые вещи
294
