Научная статья на тему 'Автор в древнерусских воинских повестях'

Автор в древнерусских воинских повестях Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
1973
216
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
АВТОР / ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ / ЖАНР / ВОИНСКАЯ ПОВЕСТЬ / ЛЕТОПИСЬ / AUTHOR / NARRATOR / GENRE / WAR STORIES / CHRONICLE

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Трофимова Нина Владимировна

Статья посвящена проблеме проявления позиции автора в жанре древнерусских воинских повестей на протяжении XII-XVII вв. Установлены общие закономерности отражении личности повествователя в жанре в целом и особенности проявления авторского начала на отдельных этапах развития литературы.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The author in the old Russian war stories

The article is devoted to the manifestation of the authors position in the genre of Old Russian war stories in XII-XVII centuries. Common patterns of the narrator refl ection in this genre in general and the characteristic features of the authors position in particular at different stages of Russian literature development are examined.

Текст научной работы на тему «Автор в древнерусских воинских повестях»

Литературное наследие Древней Руси

АВТОР В ДРЕВНЕРУССКИХ ВОИНСКИХ ПОВЕСТЯХ

Н. В. Трофимова

Воинская повесть — один из древнейших жанров, развивавшихся в русской литературе с XI по XVII вв. Он формировался в рамках летописей и долгое время существовал только как их неотъемлемая часть. С конца XIII - начала XIV вв. наряду с летописными начали появляться воинские повести, охватывавшие более широкий круг событий, выходящие за рамки годовой записи. Они бытовали в сборниках исторического и смешанного содержания, включались и в летописи в XVI—XVII вв. Сложные по структуре, глубже раскрывающие облик персонажей, детализирующие ход событий, они были связаны с началом процесса беллетризации и существовали параллельно с летописными повестями.

Авторы воинских повестей, как летописных, так и внелетописных, по большей части нам неизвестны. Анонимность произведений этого жанра даже более последовательна, чем, например, в житиях. Причиной этого, видимо, были стремление повествователей прежде всего правдиво рассказать о ходе событий, не привнося ничего лишнего, а также присущее всем древнерусским авторам смирение, заставляющее осознавать собственное ничтожество и рассматривать своё произведение как плод дара, данного Творцом. Поэтому в воинских повестях авторы редко упоминают о своём участии в событиях, часто нельзя даже понять, был книжник их непосредственным свидетелем или записывал со слов очевидцев.

Однако, повествуя о событиях, автор не мог быть совершенно объективным. Как правило, начиная с самых ранних произведений, позиция повествователя просматривается в текстах благодаря постоянному набору приёмов. Поэтому образ автора-повествователя в каждой повести соединяет в себе традиционные, свойственные жанру в целом, и индивидуальные черты.

Для авторов воинских повестей основной общей чертой был патриотизм, который выражался в горячем сочувствии защитникам Руси и осуждении врагов, в понимании противоестественности войн между князьями-братьями. Однако оценки событий были связаны с целым комплексом задач и обстоятельств, на которые книжники ориентировались. Каждая повесть, помимо рассказа о событиях, обязательно выполняла дидактическую функцию: на их примере автор поучал читателей, делая выводы из рассказанного или прямо подводя к ним читателя. Играли роль в отборе и изображении событий принадлежность автора к определённому княжеству и близость к той или иной ветви княжеского рода, что сказывалось на выражении им симпатий и антипатий, освещении деятельности персонажей, особенно когда дело касалось междоусобных распрей. Кроме того, повести в какой-то мере отражали степень близости по времени книжника к описываемым событиям, что сказывалось, например, на использовании фольклорного материала.

В воинских повестях можно проследить две взаимосвязанные идеи, настойчиво проводимые авторами разных эпох, которые ярко отражают их представления о ходе событий. Первая из них — это идея «Божьих казней», настигающих людей за грехи, которая сформулирована была впервые в рассказе «Повести временных лет» о неудачной битве Ярославичей против половцев под 1068 г. Одним из наказаний за грехи летописец считает «нашествие иноплеменных» и поражение, нанесённое ими. Эта мотивировка событий затем широко распространяется в воинской литературе, объясняя практически все неудачи русских войск в битвах с врагами, а также поражение одного из князей в междоусобных войнах.

Важнейшим грехом, приводящим к поражению в битве, книжники считали гордыню, противопоставляя её смирению, и утверждали, что Бог покровительствует правым и смиренным и наказывает гордых. В повести о битве на Нежати-ной Ниве в 1078 г. повествователь, осуждая похвалившегося своей силой Бориса Вячеславича, произносит: «не вЪды яко Богъ гордымъ противится, смЪренымъ же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею» (192)1. Автор выражает свою мысль цитатами из Посланий апостолов Иакова (4: 6) или 1 Петра (5: 5); Книги пророка Иеремии (9: 23). Эти цитаты стали затем общими местами и встречаются в воинских повестях, написанных в последующие века. Например, ими в повести о походе 1174 г. Андрея Боголюбского против князей Ростиславичей киевский автор подчёркивает гордыню князя, собравшего силы всех подвластных ему городов, но потерпевшего поражение. В Софийской I летописи те же цитаты оценивают гордых рязанцев, которые «възнесъшеся мыслью и възгордЪшася величаниемъ, и помыслиша высокоумиемъ своимъ...» (440)2, отправились в поход против смиренных москвичей в 1372 г. и потерпели поражение в битве на Скорнищеве. Перечень случаев аналогичного использования этих цитат можно продолжать.

Мысль о покровительстве Бога смиренным и правым могла выражаться не только в цитатах через противопоставление, но и через прямое упоминание вмешательства Божественных сил в военные события. Среди ранних воинских повестей ярко проведена эта идея в повести о Шаруканском походе 1111 г. Сам поход русских князей против половцев, по словам автора, состоялся потому, что «Вложи Богъ Володимеру въ сердце» мысль о нём, и тот убедил всех князей выступить против врагов, разорявших Русь. Выступает войско в поход «возложивше надежю на Бога и на Пречистую Матерь Его, и на святыя ангелы Его» (267) во вторую неделю поста, по дороге исполняя все обряды, в сопровождении священников. В первом бою «поможе Богъ рускимъ княземъ», а во втором произошло чудо: «падаху по-ловци предъ полкомъ Володимеровомъ, невидимо бьеми ангеломъ, яко се видяху мнози человЪци, и главы летяху, невидимо стинаемы на землю». Пленные половцы на расспросы о причинах быстрого их бегства с поля боя отвечали: «Како можемъ битися с вами, а друзии Ъздяху верху васъ въ оружьи свЪтлЪ и страшни, иже пома-гаху вамъ?» (268).

Соединяет обе мысли Повесть о нашествии Едигея в Рогожской и Симеонов-ской летописях. Они заданы авторской установкой, декларированной в первой фразе текста: «Въ лЪто 6917 прилучися таково зло грЪхъ ради нашихъ въ Руси»

(177)3. Мысль о приходе врагов как каре за грехи и о возможности прощения смиренных проходит через всё произведение и обусловливает выбор цитат, входящих в авторские отступления. Первая пара их помещена в пространном рассуждении, начинающем повесть, и прямо говорит о грехе и наказании: «... верху власъ прегрТушении нашихъ обрЪтаемься, того ради Господу Богу наказующу насъ и посЪщаю-щу жезломъ беззаконна наша по пророку» (178). Первая часть фразы неточная, без указания на источник цитата из Псалтири (37: 5), вторая, со ссылкой на пророка и более точная, из того же источника (88: 33).

Вторая группа цитат отнесена к рассказу о Свидригайле Ольгердовиче, приехавшем на помощь московскому князю, принятому с почётом и получившему от Василия Московского в наместничество множество земель, в том числе Владимир. Решение Василия вызывает несогласие летописца, утверждающего, что такой священный город нельзя было отдавать «ляху». Поэтому, забегая вперёд, автор говорит о последствиях недальновидности князя, цитируя ряд фрагментов Писания: «...тЪмже и бЪды многы постигоша насъ (ср.: Втор. 31: 17, 31: 21), храбрии паче женъ явишася (ср.: Исход 19: 16) и страшливее дьтищь обрЪтешася, отъя бо ся крЪпкаго крЪпость, по пророку, и стрЪлы младенець язвы быша имъ (Пс. 63: 8) и лысты мужественыя (Пс. 146: 10) на бЪгъ токмо силу показаша» (181). Последнее выражение автор, несколько изменив порядок слов, повторяет позже, рассказывая о том, что никакой помощи войска Свидригайла русским не оказали. Возвращение к уже приведённой цитате не случайно: в Псалтири она включена в текст, подчёркивающий, что Бог покровительствует не сильным, а уповающим на милость его. Дополняется это размышление во втором случае ещё одной неточной цитатой из того же источника, со ссылкой: «Сломибо ся оруже ихъ и щитъ гордыхъ огнемъ сожьжеся, по пророку» (184) (ср.: Пс. 45: 10). Таким образом, размышления автора об «иноверцах», непродуманно призванных в помощь московским князем, приобретают убедительное и эмоциональное звучание благодаря использованию ряда цитат.

Летописец объясняет спасение Москвы заступничеством Богоматери и митрополита Петра, а также благочестием москвичей. Они, узнав об отъезде из города князя с семьёй, «смотряще яко никто же помагая имъ и человЪчьское спасение не обрЪтеся имъ, и памятующе Давида, еже пиша, рече: добро есть уповати на Господа, нежели уповати на князя, добро есть надЪятися на Бога, нежели надЪяти-ся на человЪка» (184) (ср.: Пс. 117: 9, 8). Примечательно, что автор поменял местами стихи Псалтири, потому что москвичи, конечно, из земных властей в первую очередь могли надеяться на защиту князя. Сразу за этим рассуждением летописец помещает две молитвы жителей города — Христу и Богородице, — подтверждающие высказанную мысль.

В конце повести автор рассуждает о том, что хотя Бог допустил приход врагов на Русь за грехи, но «милости же своея не отведе до конца, аще и озоба насъ вепрь отъ луга, и инокь диви пояде насъ (ср.: Пс. 79: 14), но корени благочестиа не истор-же» (185). Таким образом, на протяжении всего произведения цитатами автор подтверждает мысль о воплощении в исторических событиях Божественного замысла.

Наряду с этими идеями, постоянными для летописцев разного времени и разных княжеств, можно отметить некоторые черты, отличающие повествователей отдельных земель в эпоху феодальной раздробленности. Например, это склонность к объективности, отстранённости повествования, свойственная киевским книжникам XII в. по отношению к междоусобным войнам, стремление мотивировать события, не оценивая прямо поступки их участников. В противоположность этому стремление изобразить с положительной стороны своих князей-мономашичей и извлечь из хода событий поучительные выводы свойственно владимирским авторам, последовательно проводившим провиденциальную точку зрения на события и широко использовавшим для её выражения библейские цитаты4.

Отличаются от повествователей других княжеств новгородские авторы. Они почти не прибегают к рассуждениям, дидактическим обращениям и цитатам, чаще всего ограничиваясь отдельными эмоциональными репликами, связанными с военными действиями. Именно в такую форму облечено неприятие усобиц в повести Новгородской I летописи о битве на Липице.

Автор трижды выражает своё отношение к событиям. «Оле страшно чюдо и дивно, братье; поидоша сынове на отця, брат на брата, рабъ на господина, госпо-динъ на рабъ» (56)5, — восклицает он, рассказав о приходе войск к будущему месту битвы. После битвы повествователь дважды оценивает её результаты: «О, мъного побЪды, братье! бещисльное число, око не можеть умъ человЪчьскъ домыслити избьеныхъ а повязаныхъ» (56), «О, великъ е, братье, промыслъ Божии...» (57) — так размышляет автор, имея в виду, что поражение потерпела виновная сторона, князья, затеявшие усобицу и не желавшие идти на мирные переговоры. Конечно, в позиции повествователя в финале сказались и местные пристрастия: ведь победу одержали новгородцы во главе с Мстиславом, а поражение потерпели суздальские князья-захватчики новгородских земель, но первая реплика свидетельствует об отрицательном отношении к братоубийственным войнам вообще.

В редких случаях летописные повести отражают некоторые индивидуальные представления или черты автора. В начале всех редакций повести о битве на Калке встречаем вступление, в котором книжники выражали общее недоумение по поводу появления новых незнакомых врагов: «Того же лЪта явишася языци ихже никтоже ясно не вЪсть кто суть и отколе изидоша и что языкъ ихъ и которого племени суть и что вЪра ихъ и зовуть я Татары а инии глаголють Таумены а друзии печенЪзи...» (445-446). Но дальше автор текста, включённого в Лаврентьевскую летопись, прямо говорит о том, что ему неизвестна история этого народа: «Богъ же единъ вЪсть ихъ, кто суть и отколЪ изидоша, премудрии мужи вЪдять я добрЪ, кто книгы разумно умЪеть. Мы же ихъ не вЪмы (здесь и далее подчёркнуто мною. — Н. Т.), кто суть, но сдЪ вписахомъ о нихъ памяти ради русскыхъ князии бЪды, яже бысть отъ нихъ. И мы слышахомъ. яко многы страны поплЪниша: ясы, обезы, касогы, и половець безбожных множство избиша...» (446)°. Автор не уверен и в называемом количестве погибших на Калке: «Мьстиславъ старый добрый князь ту убьенъ бысть и другыи Мстиславъ и инЪхъ князии 7 избьено бысть, а боляръ и прочихъ

вой много множство. Глаголють бо таю, яко Кыянъ одинЪхъ изгыбло на полку том

10 тысячь» (446-447).

Такая неуверенность в излагаемых фактах — редкое явление для воинской повести, возможно, по этой же причине отсутствует и описание битвы. В то же время летописец точно указывает дату события, 30 мая, и описывает горе Руси: «И бысть плачь и туга в Руси и по всей земли слышавшимъ сию бЪду» (447). Необычные черты в позиции автора можно объяснить реальными историческими обстоятельствами: владимиро-суздальские войска не приняли участия в битве на Калке, до автора дошли, скорее всего, лишь сведения, переданные через третьи руки, молва о страшном побоище, и он честно отразил неполноту своих знаний в повествовании.

В создании воинских повестей принимали участие не только авторы, но и редакторы более позднего времени. Их представления об изложении военных событий со временем изменялись. В XV в. изменения сказались прежде всего в выборе и обработке текстов предшественников. При этом был возможен один из трёх путей:

1) предельное сокращение текста, стремление передать лишь основной ход событий;

2) незначительная переработка произведений с целью уточнения представлений читателей о действующих лицах далёкого прошлого и изъятие субъективно-оценочных фрагментов, связанных с пристрастиями к той или иной стороне, участвовавшей в событиях; 3) сохранение древней основы повествования и наполнение её новыми деталями и речами персонажей — беллетризация сюжетов. В любом случае образ повествователя не претерпевал существенных изменений, разве что становился ещё более объективным.

В XVI в. более заметным стал индивидуальный подход повествователя к событиям. Так, в Тверском сборнике редактор воинских повестей склонен был пояснять те факты, которые казались ему не совсем ясными в текстах его предшественников, дополнять описания, делая их более выразительными, иногда по-своему интерпретировать события.

Самостоятельность его проявляется, например, в трактовке событий на реке Калке. Вслед за рассуждением о татарах, которые были во всех сводах, автор поместил рассуждение о гордости князей, приведшей к поражению: «...но не сихъ же (т. е. татар. — Н. Т.) ради сие случися, но гордости ради и величаниа Рускыхъ князь попусти Богъ сему быти. БЪша бо князи храбры мнози, и высокоумны, и мня-щеся своею храбростию съдЪловающе; имЪяхутъ же и дружину многу и храбру, и тою величающеся» (336)7. Так автор выразил отношение к междоусобным распрям князей. Эта мысль получает завершение в конце повести. Летописец повторил реплику предшествующих редакций о том, что татары исчезли так же неожиданно, как появились. Бог приводил их за грехи русских людей. А дальше добавил: «и за похвалу и гордость великого князя Мьстислава Романовича» (343). Толкуя это замечание, летописец ссылается на молву («глаголють бо»), говорящую о том, что, узнав о завоеваниях татар, Мстислав сказал: «дондеже есмь на КиевЪ, то по Яико, и по Понтийское море, и по рЪку Дунай саблЪ не махивати» (343). Иначе говоря.

уже описав события, автор разъясняет их причины не абстрактно, как в ранней редакции, а поступками конкретного исторического лица.

Образ повествователя в повестях остаётся самым устойчивым признаком жанра. Как и летописцы предшествующих веков, создатели и редакторы памятников ХУ-ХУ1 столетий редко высказывают свою позицию прямо. Несколько расширяются возможности оценки за счёт обогащения системы изобразительно-выразительных средств, в частности, эпитетов и сравнений, которые были единичными в ранних повестях и приобрели широкое распространение в начале XV в. благодаря проникновению в воинские повести приёмов житийного стиля «плетения словес». В повестях Х1-ХП вв. редки эпитеты, выражающие авторское отношение к героям. Например, Святополк Окаянный назван «безумным», князь Ярополк, в событиях 1136 г. сумевший предотвратить развитие междоусобной войны, охарактеризован как «благоумный». Но уже в XIII в. в повести о битве на Калке, входящей в Га-лицко-Волынскую летопись, автор более пространно оценивает Даниила Галицкого «БЪ бо дерзъ и храборъ, от главы и до ногу его не бЪ на немь порока» (744-745)8, а в повести о битве 1249 г. охарактеризованы уже оба брата — Даниил и Василько: «Сердце же ею крЪпко бЪ на брань и устремлено на брань» (802).

В XV в. количество эпитетов, характеризующих персонажей и отражающих авторское отношение к ним, увеличивается. В повести о Куликовской битве по Софийской I летописи Дмитрий Иванович характеризуется как благоверный, крестолюбивый (456), боголюбивый (459), а Мамай — «оканныи, нечестивыи, сверепыи» (455), «старый злодеи» (456), «безбожный» (456, 470), «зловерныи... поганый... нечестивыи» (459), «нареченыи диявол плотный» (464). Противопоставленные эпитеты характеризуют предводителей русского и татарского войск, одновременно выражая авторскую оценку их.

Принципиально позиция объективного наблюдателя остаётся основной особенностью образа, но благодаря различным средствам авторам удаётся передать своё отношение к героям и происходящим событиям.

Возникшие в XIII—XIV вв. и развивавшиеся в последующий период внелето-писные воинские повести заимствовали многие черты летописных текстов, однако образ повествователя в них получил своеобразные черты.

Ближе всего к авторам летописных повестей стоит повествователь первой широко распространённой внелетописной «Повести о разорении Рязани Батыем». Средства, использованные им для передачи отношения к событиям, ничем не отличаются от тех, что применялись традиционно, они только более многочисленны. Он выражает своё отношение к героям с помощью оценочных эпитетов [«удальцы и резвецы», «люди крылатый и не имеющи смерти» рязанские воины, Батый «лстив... и немилосерд», «лукав и немилостив» (288)9, «окаяныи» (291), «злой тот отметник враг христьянскии», «нечестивыи законопреступник» (295), «безбожный зловерныи» (301), Олег Ингваревич «велми красен и храбр» (291)] и прямыми эмоциональными восклицаниями: «И едва одолеша их силныя полки татарскыа», «Да противу гневу Божию хто постоит!» (290), «сиа вся наиде грех ради наших» (292), «Кто бо не возплачетца толикиа погибели, или хто не возрыдает о селице

народе люден православных, или хто не пожалит толико побито великих государей, или хто не постонет таковаго пленения?» (296). Все эти способы были известны летописным воинским повестям.

В то же время автор этой повести ввёл в неё фольклорный сюжет о богатыре Евпатии Коловрате, что способствовало появлению необычного для летописных повестей обилия гипербол и образа врага, который с уважением относится к павшему противнику. Использование фольклорных сведений было свойственно жанру на этапе сложения внутри «Повести временных лет», в более позднее время народнопоэтические сюжеты были редкими, поэтому доверие повествователя «Повести о разорении Рязани» фольклорному материалу можно считать его индивидуальной чертой.

Четыре произведения об осадах городов, относящихся к XV, XVI, XVII вв.: «Повесть о взятии Царьграда турками» Нестора Искандера, «Казанская история», «Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря» Авраамия Палицына и «Повесть

об Азовском осадном сидении донских казаков» Фёдора Порошина — представляют новые черты не только в содержании и композиции, но и в облике повествователей. Наряду с традиционными чертами и устойчивыми средствами выражения авторской позиции в них явственно проявляется автобиографическое начало.

В повести Нестора Искандера оно зафиксировано авторским заключением, в котором он упоминает о своей судьбе и обстоятельствах написания произведения. Хотя некоторые исследователи склонны недоверчиво относиться к сведениям, сообщённым автором о себе, текст произведения свидетельствует о том, что повествователь хорошо знал детали произошедших событий, а элементы некоторой идеализации образа султана Магомеда в финале произведения могут подтверждать тот факт, что он, пленник, обращённый в мусульманство, находился при войске, взявшем Царьград.

Отношение повествователя к героям выявляется через прямую характеристику, выраженную определениями и эпитетами. Оценка хода событий даётся отдельными эмоциональными репликами: «Но что мочно бЪ учинити против такые силы?» (230), «И якоже прЪди писахом: кый язык может исповедати или изрещи тоа бЪды и страсти...» (230), «страшно и жестоко видЪти обоих дрьзость и мужества» (248), «Падение же обоих стран, а наипаче ранных — кто можеть исчести» (250), «и гласи их (жителей Царьграда. —Н. Т.), мню, до небесъ достигаху» (258).

Пространные размышления о событиях приведены в двух авторских отступлениях в начале и в конце повести. Первое из них носит дидактический характер. Автор напоминает о покровительстве Царьграду Богоматери, а затем говорит о причинах Божьей кары, посланной на Царьград, видя их в прегрешениях христиан. Второе отступление выдержано в форме плача, но содержит те же мысли, выраженные и отчасти повторяющимися средствами: автор, вспоминая

о прошлом божественном покровительстве, вновь упоминал о грехах, приведших к падению города. Традиционная трактовка событий сочетается в произведении с индивидуальными чертами стиля, отмечавшимися ещё А. С. Орловым. Важным

средством выражения авторской позиции, как и в летописных повестях, остаются библейские цитаты10.

В «Казанской истории» безымянный автор в одной из первых глав рассказывает о своей судьбе, что также свидетельствует о появлении элементов автобиографизма. Однако факты, переданные им (за двадцать лет до взятия Казани он попал в плен к казанцам, был знаком с вельможами и ханом, беседовал с ними, читал казанские летописи, после взятия города Иваном IV был им крещён, пожалован земельным уделом и «нача служит ему верно»), настолько неконкретны, что не позволяют установить его личность. Тем не менее правдивость повествователя подтверждается упоминаниями о том, что он был свидетелем того или иного события. Так же как авторы воинских повестей, он проявляет свою точку зрения лишь в оценках персонажей и событий через систему тропов, в отступлениях лирического или дидактического типа, т. е. не выходя за рамки принятых в летописях и внелетопис-ных повестях средств. Свойственные ему новые взгляды обнаруживаются в самой художественной ткани произведения, в том числе в системах образов и тропов, которые гораздо обширнее, чем в любой воинской повести11.

Авраамий Палицын — один из первых авторов произведений воинской тематики, о котором сохранились реальные исторические сведения12. Особенность его повествования в том, что он сочетает черты, свойственные рассказчику воинской повести и жития. С одной стороны, он последовательно самоуничижается, с другой — не забывает упомянуть о своём участии в событиях, в частности о том, что его уговоры сыграли большую роль в решении царя послать войско на помощь осаждённому монастырю. Он приводит и мелкие факты своей биографии, например, ссылается на занятость келарскими обязанностями и болезни, долгое время мешавшие ему приняться за описание осады, или уверяет читателя, что, прежде чем записать рассказы свидетелей о событиях, бывших в монастыре, он тщательно их проверил. Детальность и точность повествования связывают его с традицией воинских повестей. Авраамий перечисляет количество войск, число раненых и погибших, точно указывает зачастую не только на день, но и на час совершения событий, приводит перечень запасов, взятых воинами из монастырских хранилищ, и пр. По сравнению с «Казанской историей» количество автобиографических сведений увеличивается, автор значительно чаще подчёркивает свою роль в событиях. Соответственно этому традиционные для воинских повестей приёмы выражения авторской позиции становятся более многочисленными и последовательно применяемыми и дополняются теми возможными средствами, которые предоставляла автору житийная традиция13.

В «Повести об Азовском осадном сидении» повествователь представляет себя как часть целого — вольного донского казачества. Соответственно его личные суждения, отступления, оценки выглядят как выражение мнения всех защитников Азова. Он соединяет в своём произведении традицию воинских повестей, делового казачьего документа и фольклора. Однако, в отличие от «Повести о разорении Рязани», фольклор используется не на сюжетном уровне, а на уровне художественных средств, вследствие чего приёмы выражения отношения к событиям становятся разнообразнее. При этом, поскольку автор — часть коллективного героя произведения, о конк-

ретном биографизме повествователя говорить не приходится, его образ ближе к повествователям летописных повестей — участников или свидетелей событий.

Таким образом, книжники, создававшие внелетописные повести, сохраняя традиционные для жанра черты облика повествователя и средства выражения его позиции, постепенно начинают более последовательно говорить о своём участии в событиях, упоминать факты своей жизни, что свидетельствует о развитии автобиографизма, ранее не свойственного жанру. Вследствие этого отчётливее становится выражение авторского отношения, появляются яркие средства характеристики и оценки персонажей, в воинскую повесть привносятся художественные элементы различных жанров, избранные индивидуально каждым повествователем. Этот процесс соответствовал общелитературным тенденциям XVI—XVII вв.: поиску новых форм на основе соединения старых жанров и становлению индивидуального типа творчества.

Древнерусский автор, пишущий о военных событиях, — прежде всего рассказчик и наставник. Поэтому в целом в его облике хорошо различимы патриотизм, заставляющий воспринимать беды и победы Руси как личные горе или радость; глубокая вера в справедливость Божьего Промысла, карающего за грехи и прощающего раскаявшихся, дарующего победу правым и смиренным; правдивость, проявляющаяся в стремлении точно и достоверно описать любые события; нравоучительность, ибо каждое событие он осмысливает с точки зрения того урока, который можно извлечь из него, и высказывает мораль с помощью отступлений, библейских цитат или изобразительно-выразительных средств. Как бы ни были различны повествователи, имён и биографий большинства из которых мы никогда не узнаем, эти черты остаются для них общими на протяжении семи веков существования древнерусской воинской повести.

1 Здесь и далее текст «Повести временных лет» цит. по: Ипатьевская летопись / ПСРЛ. М., 1998. Т. 2. Страницы указываются в скобках.

2 Текст Софийской I летописи цит. по: Софийская первая летопись старшего извода / ПСРЛ. М., 2000. Т. 6. Вып. 1.

3 Здесь и далее текст Рогожского летописца цит.: Рогожский летописец. Тверской сборник / ПСРЛ. М., 2000. Т. 15.

4 См. подробнее: Трофимова Н. В. Об использовании цитат из Священного Писания в летописных воинских повестях // XIV Ежегодная богословская конференции Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Материалы 2004. М., 2005.

5 Здесь и далее текст Новгородской I летописи цит. по: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / ПСРЛ. М., 2000. Т. 3.

6 Здесь и далее текст Лаврентьевской летописи цит. по: Лаврентьевская летопись / ПСРЛ. М., 1997. Т. 1.

7 Здесь и далее текст Тверского сборника цит. по: Рогожский летописец. Тверской сборник / ПСРЛ. М., 2000. Т. 15.

8 Здесь и далее текст Галицко-Волынской летописи цит. по: Ипатьевская летопись / ПСРЛ. М., 1998. Т. 2.

9 Здесь и далее текст «Повести о разорении Рязани Батыем» цит. по: Лихачев Д. С. Повести о Николе Заразском: (тексты) // ТОДРЛ. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 7. С. 287-301.

10 См. подробнее: Трофимова Н. В. Цитирование библейских текстов в Повести Нестора-Искандера о взятии Царьграда турками в 1453 г. // XV ежегодная богословская конференции Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. М., 2006. Т. 2. Материалы 2005. С. 320-325.

11 Подробнее об этом см.: Трофимова Н. В. Древнерусская литература. Воинская повесть Х1-ХУП вв. Развитие исторических жанров. М., 2000. С. 150-156.

12 См.: Саподтт Я. Г. Авраамий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII век. СПб., 1992. Вып. 3. Ч. 1. С. 38-39.

13 Подробнее об авторской позиции Авраамия см.: Трофимова Н. В. Образ повествователя в «Сказании» Авраамия Палицына // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании. М., 2008. Вып. 7. Т. 1. С. 87-93.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.