CC BY
752
го дома», надо всем торжествует даже не «меч», а «разруха».
Заканчивая разговор о повести Житин-ского «Внук доктора Борменталя», отметим, что нам удалось обнаружить в произведении два типа булгаковского подтекста. Во-первых, герои повести «Собачье сердце» послужили своеобразными «прототипами» новых образов (младшего Борменталя, Друж-кова, Швондера и др.). Во-вторых, между двумя текстами возник диалог-полемика, в результате которой родилась новая трактовка известных читателю героев.
7. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита: роман: рассказы. М., 1999.
8. Булгаков М.А. Собачье сердце: роман: повести: рассказы. М., 2000.
9. Жолковский А.К. Блуждающие сны: из истории русского модернизма: сб. ст. М., 1992.
10. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.
11. Фуссо С. Собачье сердце - неуспех превращения // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 32.
Поступила в редакцию 22.1G.2QQS г.
1. Мыркин В.Я. Текст, подтекст, контекст // Вопр. языкознания. 1976. № 2. С. 88.
2. Лурия А.Р. Язык и сознание / под ред. Е.Д. Хомской. М., 1979.
3. Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000.
4. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. и вступ. ст. Н. Автономова. М., 2000.
5. Житинский А. Внук доктора Борменталя // Аврора. 1991. № 5. С. 20-63.
6. Малахов В. Гавань у поворота времен: онтология Дома в «Белой гвардии» Михаила Булгакова // Вопр. литературы. 2000. №4. С. 330.
Kharitonova Z.G. Bulgakov’s subtext in the story “Grandson of doctor Bormental” by A. Zhitinskii. The article is dedicated to the examination of forms and functions of Bulgakov’s subtext from the story “Dog’s heart” and the novel “White guard” in the story “Grandson of doctor Bormental” by A. Zhitinskii. Image parallels are revealed in the research. Also dialog-controversy which Zhitinskii holds with his predecessor is disclosed. Similarities and differences of world-views of two authors are determined on the basis of it.
Key words: subtext, palimpsest, dialog-controversy.
УДК SS2
АРХЕТИП «ВОЛКА» В ФОЛЬКЛОРЕ И ЛИТЕРАТУРЕ1
© Ю.Г. Хазанкович
В статье дается теоретическое обоснование понятий «фольклорный архетип» и «литературный архетип». Выявляется этническая семантика архетипа «волк» на материале фольклора и мифологии разных народов. Исследуются функциональные типы образа волка и их художественная трансформация в национальных литературах.
Ключевые слова: архетип волка, фольклор, литература.
Обращение писателей к традиционным формам сознания, к архетипичным его пластам обусловлено поиском ментальных констант, уходящих в национальное бессознательное и задающих основные архетипиче-ские модели. Внимание художников к архе-типическим образам и сюжетам обусловлено активизировавшимися процессами самопознания и национальной самоидентификации.
1 Работа выполняется при поддержке Гранта Президента РФ (МК-3333.2QQ7.6).
Термин «архетип» был введен К. Юнгом в 1919 г. Он подчеркивал, что в мифологии, фольклоре и индивидуальном литературном творчестве как проявление бессознательного выступают архаически устойчивые мотивы -образы [1]. З. Фрейд [2] считал иначе. По его мнению, архетип основан на персональном, а не коллективном бессознательном. К проблеме архетипа также обращался Е. Меле-тинский в книге «О литературных архетипах», где проследил трансформацию фольклорного архетипа в литературный, транс-
формацию архетипа «от мифа и сказки к эпосу и от эпоса к роману» [3]. Е. Мелетинский подчеркивал, что организующий принцип литературного архетипа как ментального первообраза можно обозначить как вариативность инвариантности: обладая способностью к бесконечным внешним изменениям, он одновременно таит в себе неизменное ядро, обеспечивающее высокую устойчивость архетипической модели. Проблему литературного архетипа пыталась осмыслить А. Большакова [4]. В своей работе она подчеркивает, что структура литературных образов формируется из архетипических «вечных символов» - образов Матери, Дитя, Мудрого старика / старухи и образов-символов. На наш взгляд, архетип «волка» входит также в систему «вечных символов», в архетипиче-скую структуру - «архетип животного». Но необходимо признать, что этот образ так и не получил должного осмысления. Полагаем, что сравнительно-типологический подход в изучении поставленной проблемы на материале качественно отличных друг от друга эстетических систем - фольклорной и литературной, с привлечением материала инонациональных литератур позволит выявить специфику содержания архетипа «волка» в литературе. Цель нашего исследования: разграничить «фольклорный архетип» и архетип «литературный», а также изучить художественно-изобразительные особенности архетипа «волка» в литературе и фольклоре.
Архетип волка в фольклоре. Фольклорный архетип как самовоспроизводящая модель проявляет себя на правах ментальной культурной матрицы, обладающей способностью передаваться от поколения к поколению [4, с. 27]. Тот или иной фольклорный архетип всегда инвариантен, т. е. у него есть постоянное содержательное ядро. Но это «ядро» архетипа имеет разного рода смысловые вариации в зависимости от этнического мировосприятия. Фольклорные архетипы активно «включаются» в художественные тексты, воскрешая в памяти читателя культурные первообразы, но вместе с тем трансформируются и частично утрачивают свою мифологическую составляющую. Поэтому в художественной литературе архетип имеет качественно иную функциональную роль и выступает как «сквозная» модель. Литературный архетип бытует в форме «бродячих»
сюжетов и «кочующих» образов. В литературе архетип выступает как «сквозной образ», в основе которого лежит инвариантная (постоянная) повторяемость, пронизывающая всю мировую культуру [5]. Классический пример - архетип дороги имеет ядро -«матрицу» на содержательном уровне и вариативно проявляется в творчестве писателей в различных национальных литературах, отдаленных во времени - начиная от Мигеля де Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», Николая Гоголя «Мертвые души» и заканчивая Венекдитом Ерофеевым «Москва - Петушки». Если архетип дороги относительно исследован, то архетипы животных в фольклоре и мировой литературе изучены крайне слабо. Между тем в национальных культурах они весьма устойчивы, что, вероятно, обусловлено тотемистическими представлениями и верованиями. Так, у разных народов в качестве тотемного животного выступали крокодил (африканские племена), медведь (обско-угорские народы -ханты и манси), кит и касатка (чукчи и эскимосы). Тотемным животным и птицам поклонялись языческие народы до появления общемировых религий - христианства, ислама и буддизма. Именно тотемные животные выступали опорными точками этнического мировоззрения, а затем эти образы получили художественно-эстетическую трансформа-
цию в национальной литературе [6]. Животные-тотемы были наделены положительными человеческими чертами и несли в мифологии и фольклоре «сберегательную» функцию: тотем оказывал помощь человеку, находящемуся с ним в социально-родственных отношениях. У отдельных славянских племен Волк также выступал в качестве тотема. Этот могучий зверь, которого всегда боялись за свирепость, вызывал у человека своими охотничьими качествами восхищение. Волк достаточно часто встречается в фольклоре славян, тюркских и «арктических» народов. Так, образ волка был центральным в европейских легендах о волках-оборотнях. Еще Геродот и Плиний упоминали о «песьеголов-цах» - таинственных людях с головами волков, а Волколаки или Люди-волки выступали действующими персонажами славянского эпоса [7]. В сказках и преданиях славян есть упоминания о «плохих» оборотнях, которые убивали людей и похищали скот, и оборот-
нях «хороших», бескорыстно помогающих людям. «Классическим» добрым животным-оборотнем, наверное, следует считать волка в русской «Сказке об Иване-царевиче, Жар-птице и сером волке» [8], где животное выступает в качестве советчика и помощника сказочного героя: «Загрыз я твоего доброго коня, теперь послужу тебе верой и правдой». Образ волка у восточных славян встречается не только в сказках, но и в песнях и «малых» фольклорных жанрах, где образ волка имеет традиционную семантику -волк-злодей: «Придет Серенький Волчек и утащит во лесок».
В мифологии индоевропейцев воинов часто сравнивали с волками [9]. Если волк соответствовал у них идеальному образу воина - неутомимый в переходах охотник, свирепый, жестокий, коварный, храбрый [10], то в мифологии ранних скотоводческих сообществ волк представлен как хищник. Если у ранних христиан волк был символом дьявола и ереси, то в античности Волк предстает уже как священное животное. Волчица, выкормившая Ромула и Рема - легендарных основателей Рима, была воплощением образа Матери. У тюркских народов - киргизов, алтайцев, саха (якутов) - волк выступает в качестве прародителя. В эпосе древних ското-водов-тюрков наблюдается эволюция представлений: от волка-прародителя к волку-воспитателю и покровителю эпического героя. В тюркском эпосе появляется мотив оборотничества - превращение эпических богатырей в волка и наоборот. Тема оборотня также получила развитие в фольклоре «арктических» народов. У малочисленных народов Севера, в частности, у эвенов бытует мифологическое предание «Каэнгэн» [11], согласно которому волки и люди некогда жили в мире. От волков эвены переняли многое: они «научились восстанавливать силы горячей кровью оленя: вонзив нож в жилу на шее домашнего оленя, выпивали свежую, еще дымящуюся кровь». Но однажды из-за алчного охотника «цветок дружбы» между волком и человеком завял. Это произошло потому, что охотник Айакучо преступил родовой запрет, - он ради выгоды стал продавать волчьи шкуры. За это незадачливый охотник был вскоре наказан, - на него напал волк. Охотник ослеп и за ним закрепилось прозвище Каэнгэн, что означает «волчья от-
метина». Таким образом, у эвенов в мифологическом предании волк выступает как справедливый судья в отношении своего обидчи-ка-человека. На семантико-культурологи-ческом уровне человек-охотник у эвенов трансформировался в волка. Таким образом, в основе фольклорного архетипа Волка лежат языческие и мифологические представления этноса об этом звере, вариативное содержание которых определено самим типом этнической культуры того: волк может восприниматься как неутомимый воин, Зверь-Прародитель или зверь-оборотень.
Архетип «волка» в литературе. Для более глубокого осмысления архетипа «волка» целесообразно изучить его в сравнительно-сопоставительном аспекте, с привлечением текстового материала из национальных литератур. В русской и национальной литературах образ волка достаточно частотен, но семантически разнопланов, что определено многообразием культур народов, живущих в Евразии, где «сошлись» Запад и Восток.
Наиболее ярко воплощен архетипиче-ский образ волка в романе «Плаха» киргизского прозаика Чингиза Айтматова [12]. Необходимо подчеркнуть, что образ Синего Волка - волка-Прародителя у тюркских народов распространен повсеместно - якутов, алтайцев, тюркских народов Средней Азии. Зачин романа Ч. Айтматова «маркирован» темой волков, физическая гибель которых символично перерастает в конце произведения в гибель Моюнкумской степи. В художественном тексте человек-хищник врывается в Природу-храм, тогда как волк автором очеловечен. Самоотверженная и преданная своему волчьему роду Акбара - воплощение Материнства, Мудрости Матери-Природы. Волчица наделена Ч. Айтматовым нравственной силой и благородством, теми качествами, которыми не обладает человек-хищник. Акбаре дарована Память - память ее рода и Предназначения. Это отличает ее от человека-манкурта, человека, лишенного Памяти. Волчица пощадила беззащитного человека в Моюнкумской степи - Авдия Каллистратова. Но другой человек ее предает: в смертельной схватке с ним она погибает. Смерть волчицы-прародительницы неминуемо повлечет за собой смерть человека. Чингиз Айтматов образ волчицы не романтизирует, а мифологически насыщает - она в
первую очередь предстает как Мать-Прародительница. Волчица противостоит человеку, который несет разрушение и сам является воплощением тотального Зла на Земле.
В русской литературе «волчья» тема во всей полноте раскрылась в повести Валентина Распутина «Живи и помни». Координата-пословица - «с волками жить, по-волчьи выть», определила концепцию повести сибирского писателя-«деревенщика» [13]. Пословица в тексте «материализуется» через образ главного героя - сознательно ушедшего от людей человека-«волка» Андрея Гусь-кова. Образы Андрея Гуськова и чуждого человеку зверя - волка у В. Распутина тождественны друг другу. Автор сближает Гусь-кова с волком и внутренне, и внешне: «Что-то большое и лохматое смутно чернело» перед Настеной, когда она впервые увидела в бане своего мужа-дезертира. Поведение главного героя автор маркирует «волчьими» деталями. Днем Гуськов «отсиживался... пугался каждого человека, а ночью внюхивался, всматривался, озирался и припускал со всех ног». Кульминация мотива «человек-волк» в описании встречи Андрея Гуськова с волком: «он научил Гуськова выть, ...волк устраивался на задах зимовья и затягивал свою жуткую, на одном дыхании, песню... Гуськов приоткрыл однажды дверь и от злости, передразнивая, ответил ему своим воем. Ответил и поразился: так близко его голос сошелся с волчьим» [14]. В. Распутин Гусь-кова напрямую уподобляет волку: «когда ему становилось совсем на душе плохо, он открывал дверь, и пускал над тайгой жалобный и требовательный звериный вой, тонкий и длинный, режущий по-живому, жалобный и убийственный стон». Образ волка выступает в повести В. Распутина как «образ-символ», вобравший в себя архетипическое содержание из фольклорных источников. Волк предстает в художественном тексте как алчный хищник и лютый враг человека. Человек, предавший Родину и своих родных, теряет в первую очередь себя, связь с социумом и Жизнью в целом. Таким образом, В. Распутин посредством пословицы - «с волками жить, по-волчьи выть» углубляет социальный и нравственно-философский смысл темы «человек-волк».
Интересен для нашего исследования ар-хетипический образ волка в романе Анны
Коньковой «И лун медлительных поток». Ее творчество представляет литературу одного из малочисленных народов Севера - манси. Роман А. Коньковой, написанный в 1980-е гг., по праву относят к классике мансийской литературы. В социально-историческом повествовании изображены нравы и языческие обычаи манси. Свое внимание мы сфокусируем только на образах шамана Волчий Глаз, купца Леськи-Волка и каторжанина Ондрэ Хо-танга, «структура» которых автором семантизируется «волчьим» архетипом в его мифологическом содержании. Волк в языческих представлениях манси символизирует свирепость и жадность, коварство и похотливость. Согласно этническим представлениям, волк был созданием злого духа Куля - хозяина Нижнего мира. Его нередко называли описательно, чтобы не привлечь к себе беду.
«Волчий» мотив является сквозным в романе А. Коньковой. «Волчий мотив» входит в повествование с образом шамана Волчий Глаз. «Волчья» сущность шамана наиболее проявляется в его отношении к своей племяннице Апрасинье: «Самый близкий по крови человек, Волчий Глаз, кормил ее и лелеял... Он создавал ее по образу своему, по холодному волчьему расчету. Создавал Волчицей, по капле оцеживая у нее нежности и девичьи радости, ласку и томительное, неясное пробуждение женщины». Кульминационным в раскрытии образа шамана следует считать описание камлания Волчьего Глаза: «Голосом волка взвыл шаман, и люди вздрогнули, словно сюда, к костру, приблизилась волчья стая. Далеко по долине над темными засыпающими ушанами прокатился густой до черноты вой, его подхватило эхо, но не угасло, а ударилось в крутые берега, отпрыгнуло, удвоилось и утроилось - из урманов доверчиво ответила волчица» [15]. Но образ шамана Волчий Глаз как бы подготавливает читателя к восприятию другого героя-купца Леськи-Волка. Портрет-характеристика последнего более значительна: «Люди Леську боялись, потому что не походил обликом на других людей... Из широкого рта Леськи, не давая ему полностью закрыться, торчал длинный лишний зуб, что нарастал над верхним резцом. Вот за этот зуб и волчий оскал прозвали Леську Щысь-Волком». Одна из характерных деталей портрета Лесь-ки - «волчий взгляд». Эта портретная деталь
становится сквозной в романе. Образ Леськи у А. Коньковой мифологически семантизирован. Его «волчьи» качества - прожорливость и похотливость, заимствованные из мансийской мифологии, следует считать ар-хетипичными: «Он дикий, он ведь волк, -закричала мать Леськи. - Скольких Леська погубил женщин!.. Ни одна из них не сумела стать матерью». В раскрытии темы «человек-волк» в романе А. Коньковой архиважен эпизод смертельного противоборства девушки Саннэ с Леськой-Волком. По сути это эпический поединок Добра и Зла, Тьмы и Света. В романе А. Коньковой «И лун медлительных поток» сцена поединка актуализирует мотив оборотничества. Интригой заключительной главы романа становится «перевоплощение» человека Леськи-Волка в волка: «Люди ловили каждое движение волка и все больше угадывали в нем Леську». Но в отличие от мифов «арктических» народов не человек превращается в животное, надев его шкуру, а зверь в человека: работник Юван, надев золотую цепь Леськи на шею волка, «превращает» зверя в «Волка-Леську». Этот эпизод превращения, на наш взгляд, отражает логику мифологического мышления манси. Волк в романе А. Коньковой выступает как в агрессивно-активной роли (шаман Волчий Глаз, купец Леська-Волк), так и в страдательно-пассивной (образ каторжанина Он-дрэ Хотанга). В мифах и сказках сюжет превращения человека в волка предполагал представление о нем не только как о хищни-ке-убийце, преследователе, но и как о жерт-ве-изгое, гонимом. Образ последнего
А. Коньковой воплощен в беглом каторжнике Ондрэ Хотанге. В этом очевидно влияние инокультурной традиции: в дореволюционной России преступников и изгоев называли «волками». В словаре В. Даля мы находим интересное определение: «Волк - человек угрюмый, нелюдимый», тогда как «волчий билет» означает полугодовую отсрочку, выдаваемую приговоренным к ссылке преступникам, от которых общество отрекается» [16]. Ондрэ Хотанг, беглый русский каторжанин, нашел приют в мансийском стойбище. Указанная биографическая деталь весьма значима: в описании Ондрэ Хотанга у
А. Коньковой проходит определение «волчий». Оно подчеркивает «волчью сущность» пришлого «чужака»: «Вот здесь, на пиру, и
увидел девушку Околь хмурый и как будто угасающий Ондрэ Хотанг. Ондрэ Хотанг оставался одиноким, как волк, с поломанной челюстью, одиночество горело в его ночных глазах». Но определение «волчий» по отношению к Хотангу у А. Коньковой по семантике близко к мифологическому понятию «чужой». Ондрэ Хотанг-каторжанин воспринимается жителями стойбища именно как «чужак». В этом мы усматриваем проявление мифологического мышления автора романа: «Хворый был Ондрэ Хотанг, кашлял надсадно, видели люди стойбища, что никогда уж не уйти ему в свою землю. На кусках бересты рисовал он глухой задумчивый лес, полный тайны и неразгаданной силы. Но лес тот мертвяще цепенел и наполнялся лютой злобой и холодом, недоступностью - между медовых стволов сосен появлялись оскаленные волчьи морды, мохнатые хари с вывернутыми губами...». Ондрэ Хотанг тоже своего рода человек-оборотень - его волчий взгляд, невзрачная внешность и неуживчивый характер косвенно читателю напоминают волка. Таким образом, герои А. Коньковой в романе «И лун медлительных поток» предстают оборотнями-волками изначально. Подчеркнем, что фольклорный архетип Волка, которым воспользовался мансийский автор, восходит к архетипическому образу-оборотню волка. А. Конькова заимствует образ волка из мифологических и богатырских сказок манси, изобилующих образными архетипами, благодаря чему углубляет философскую и психологическую интерпретацию образов главных героев своего романа.
Сделанные нами наблюдения позволяют сделать некоторые выводы. В основе фольклорного архетипа Волка лежат этнокультурные представления о животном (языческие, религиозные. - Ю. Х.). Тогда как «базис» литературного архетипа составляет не «культурные» представления этноса, а художественный вымысел автора, его художественноэстетическая концепция образа. Художник как бы изначально опирается на фольклорный архетип, а затем его расширяет, углубляет согласно своей авторской концепции. Затем, возможно, у него появляются в литературе «последователи» в изображении этого архетипического образа. В результате художественной интерпретации разными художниками изначальный образ утрачивает свое
мифологическое содержание, обретает литературные черты и переходит в разряд так называемых «вечных» образов в литературе. Но необходимо подчеркнуть, что архетип -фольклорный и литературный, практически всегда обладает сюжетообразующей функцией. Привлекаемые для анализа тексты Ч. Айтматова, В. Распутина, А. Коньковой яркое тому подтверждение. Это обусловлено тем, что именно художественная обработка архетипа лежит в основе возникновения замысла и его преобразования в литературное произведение. Образ волка можно назвать «кочующим» в фольклоре и литературе, имеющим постоянную повторяемость, зависящую от ментальной культуры конкретного этноса. В рамках нашего исследования мы выявили различные по содержанию архетипы волка в литературе и фольклоре. В мифологии и фольклоре волк предстает как хищник либо как Чудесный помощник человека. В литературе расширяется его ролевая функция: через мифологию в художественные тексты проникает архетип Оборотня (физическое или духовное превращение) и архетип тотемного первопредка - животного, живот-ного-прародителя. Все вышеперечисленные архетипы отражают ментально-специфические черты народа, который их создал. Ментальная картина мира того или иного этноса, специфика национального характера во многом определяют семантическое различие архетипического образа волка. Архетип «волка» встречается в устном народном творчестве славян, в частности у русского народа. В русском фольклоре - образ волка символичен, потому этот образ-символ на уровне художественной детали трансформировался в повести В. Распутина, где образ Андрея Гуськова «маркирован» традиционным характеристиками волка-злодея. В качественно иной роли выступает волк в романе
Ч. Айтматова «Плаха». Образ волчицы Акба-ры близок эпическому Синему Волку-прародителю из тюркского эпоса. Потому в образе волчицы Акбары заложена автором, вослед героическим сказаниям тюрков, эпическая «матрица-константа» сохранения и продолжения жизни как таковой. У малочисленных народов Севера по сию пору сохранилось живое бытование мифологии. У аборигенов Севера сохранился институт шаманства с характерными для него мифологиче-
скими представлениями о физических трансформациях камлающего шамана в какое-либо животное. Согласно мифологическим представлениям северян, оборотниче-ство воспринимается как объективная данность даже в современной реальности. Потому в литературе арктических народов животные не лишены мифологичности даже в художественном тексте. В прозе народов Севера образ «волка» не является «образом-символом»: в литературе арктических народов он сохраняет изначальное архетипическое содержание «оборотня». То есть даже в художественно-трансформированном состоянии образ волка сохраняет свое мифологическое «ядро»: он восходит к языческим представлениям северян о том, что существо-оборотень не есть «чудо», а обыденная реальность. Поэтому мотив оборотничества в литературе «малых» народов Севера весьма устойчив. Ярким примером тому могут быть повести «Илир» и «Анико из рода Ного» ненецкой писательницы Анны Неркаги, «сюжетная основа которых строится на мотиве оборотня-собаки, оборотня-волка» [17]. Архетип «волка» в русской и инонациональных литературах практически не исследован. Полагаем, что проблема фольклорного и литературного архетипа в целом и проблема архетипа волка в частности требует глубокой теоретико-литературной и историко-литературной проработки в дальнейшем.
1. Юнг К. Об архетипах коллективного бессознательного // Архетип и символ. М., 1991. С. 64-82.
2. Фрейд 3. О психоанализе. СПб., 1998.
3. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994.
4. Большакова А.Ю. Теория архетипа на рубеже ХХ-ХХ1 вв. Теоретические проблемы литературоведения // Вопр. филологии. 2003. № 1 (13). С. 25.
5. Топорков А.Л. Предвосхищение понятия «архетип» в русской науке XIX века // Литературные архетипы и универсалии. М., 2001. С. 69-85.
6. Соколова З.П. Животные в религиях. СПб., 1998.
7. Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1988.
8. Литературная хрестоматия. Лукоморье. Тюмень, 1997.
9. Тресиддер Д. Словарь символов. М., 1999. С. 16.
10. Попов Ю.И., Цымбалистенко И.В. Литература Ямала XX века. Сборник литературнокритических статей. Салехард, 2001.
11. Коледнева Н.Н. Литературные страницы // Северные просторы. 2000. № 4. С. 6-9.
12. Айтматов Ч. Плаха. Хабаровск, 1988.
13. Долгот У. Б. Этнопоэтика в русской прозе 20-90-х годов XX века (экскурсы). М., 2004.
14. Распутин В. Живи и помни. М., 1978.
15. Конькова А.М. И лун медлительный поток. Екатеринбург, 1990.
16. Даль В.И. Словарь живого великорусского языка. М., 2004.
17. Лагунова О. К. Тайна человеческой души: сб. ст. II Ненецкая литература. М., 2QQ3. С. 63-79.
Поступила в редакцию 2.11.2GGS г.
Khazankovich Yu.G. The archetype of “the wolf” in folklore and the literature. In the article the theoretical substantiation of concepts “folklore archetype” and “literary archetype” is given. Ethnic semantics in the archetype “wolf” on a material of folklore and mythology of different peoples comes to light. Functional types of “the wolf” image and its art transformation in national literatures are being examined.
Key words: archetype of the wolf, folklore, the literature.
УДК SS2
РАССКАЗЫ Е.И. НОСОВА ПОЗДНЕГО ПЕРИОДА
© А.Н. Кузина
Статья посвящена исторической концепции писателя в освещении событий 30-50-х гг. ХХ в. Анализируется мастерство писателя в создании художественных образов, портрета, пейзажа в произведениях, созданных в начале 2002 г.: «Фагот», «Сронилось колечко», «Два сольди». Особое внимание уделено внешнему и внутреннему образу человека и мира.
Ключевые слова: Е.И. Носов, портрет, характер, судьба народа.
Последние рассказы Е.И. Носова, опубликованные незадолго до смерти писателя в 2002 г., - «Фагот», «Сронилось колечко», «Два сольди» - основаны на личных впечатлениях автора и посвящены разным периодам в истории страны. Их объединяет тревога и боль за судьбу крестьянского мира.
Воссоздавая различные исторические периоды, писатель широко использует предметные, звуковые, цветовые детали. Предметный мир в рассказах охватывает несколько сфер: историческая эпоха, город / село, дом / комната, пейзаж, гастрономические реалии, портрет. Рассказ «Фагот» повествует о первых днях Великой Отечественной войны и о том, что ей предшествовало. Все события рассказа изображены с двух точек зрения: ребенка, очевидца событий, и взрослого - автора-повествователя, оценивающего происходившее в давние годы с позиций нового времени.
Знаковые детали - строки из широко известных военных песен, которые использовались пропагандой, воссоздают ура-
патриотическую атмосферу предвоенной эпохи: «Броня крепка и танки наши быстры», «если завтра война, если завтра в поход» [1].
Городская сфера жизни обозначена несколькими характерными чертами: кинотеатр «Октябрь», перестроенный из собора, длинная очередь на новый фильм «Красные дьяволята», цирковые афиши с портретом народного богатыря Ивана Поддубного, в Пролетарском сквере заезжий «шапито» с головокружительными аттракционами. Названия фильмов, скверов, кинотеатров отражают характер эпохи. Атмосферу благополучия создают гастрономические подробности. Сфокусированность на сладостях отражает детский взгляд на мир. Ребенок в своем окружении замечает самое яркое, заманчивое для себя: разные конфеты, печенья, обсыпанные маком, баранки, причудливо заплетенные халы.
В ретроспективных отступлениях-рассказах мальчика Фагота открывается другая сторона эпохи. В деревне не столь отрадная картина: раскулачивание. Однажды ночью
