CC BY
216
вопросам мышления, творчества, искусства. От кинематографического события, выраженного в форме феноменологических практик и теорий кино, Аронсон переходит к рассмотрению эффекта присутствия и особенностям киновосприятия (глава «Кино-театр»). Интересны идеи о советской кинематографии как «неродившемся кино». А воззрения Канта оказываются современными для анализа кино, поскольку дают, как показал Аронсон, потрясающую возможность обнаружения в кинореальности и опыте ее восприятия универсальных проявлений познавательных в самом широком кантовском смысле способностей человека.
Для Славоя Жижека - популярного словенского культуролога и социального философа фрейдо-марксистского толка - кино также становится основанием философствования, а зрительское восприятие в данном случае важно еще и потому, что философ непосредственно обращается к кинозрителю с киноэкрана как трибуны. Жижек - герой документальных фильмов «Киногид извращенца» («The Pervert's Guide to Cinema», 2006 г.) и «Киногид извращенца: идеология» («The Pervert's Guide to Ideology», 2012 г.). Он заявляет с экрана, что кино - это «предельно извращенное искусство». Оно учит нас тому, как мы должны желать, а значит, в некоторой степени лишает человека естественности, делает его извращенцем. Озвучивающий эту мысль философ помещен в декорации фильма Дэвида Линча «Синий бархат», что для подготовленного зрителя уже дает более объемное понимание проблемы. Мы переносимся вместе с философом в пространство фильма с его смысловой структурой и оказываемся в полифонической ситуации идей, среди которых нашим собственным мыслям требуется обрести определенность. Такая вовлеченность зрителя и объемность передаваемой мысли определенно свидетельствует о возможностях неигрового кино как формы философствования.
УДК 130. 2
АРХЕТИП РЕБЕНКА КАК ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОТОТИП
И ЭНЕРГИЙНО-СМЫСЛОВАЯ ФОРМА КОНСТРУИРОВАНИЯ ПОНИМАНИЯ ДЕТСТВА В ИСКУССТВЕ СЛОВА
В статье на основе концепции К. Г. Юнга и А. Ф. Лосева рассматривается феноменология архетипа ребенка. Осмысляется специфика сущностных характеристик архетипа ребенка: заброшенность, непреодолимость, гермафродитизм, единство начального и конечного, которые определяют бытийную функцию будущности.
Ключевые слова: ребенок, бытие, архетип, энергийно-смысловая форма, образ, заброшенность, непреодолимость, искусство.
Архетип ребенка как онтологический прототип и энергий-но-смысловую форму конструирования понимания детства
С. Жижек как персонаж говорит в фильме «The Pervert's Guide to Cinema»: «Нам необходимо кино в буквальном смысле слова, чтобы понять сегодняшний мир. Лишь в кино мы можем увидеть жизненно важное измерение, с которым мы не готовы столкнуться в реальной жизни. Если вы пытаетесь понять, что в реальности более реально, чем она сама, смотрите художественные фильмы». Практика киноанализа Славоя Жижека уникальна как философствование внутри кинореальности и поверх нее одновременно языком кино и философии.
1. Аронсон О., Петровская Е. По ту сторону воображения. Современная философия и современное искусство. Лекции. Н. Новгород: Изд-во: Нижний Новгород. 2009. 230 с.
2. Хайдеггер М. Исток художественного творения // URL: http://sunkrima.narod.ru/kultura/heidegger_ursprung.pdf (дата обращения: 15.05.2016).
3. Деллюк Л. Фотогения. М.: Новые вехи, 1924. 165 с.
4. Руднев В. П. Полифонический роман / Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. Ключевые понятия и тексты // 1^1.: http://lib.ru/CULTURE/RUDNEW/slowar.txt (дата обращения: 15.05.2016).
5. Гусев А. Вариативные повествовательные структуры: гипертекстовая и игровая (на примере фильмов П. Гринуэя и Т. Тыквера // Проблемы киноповествования: сб. ст. СПб.: ГИИИ, 2010. Ч. II. С. 11-57.
6. Аронсон О. В. Метакино. М.: Ad М^дтет, 2003. 263 с.
7. Делез Ж. Кино: Кино 1. Образ-движение; Кино 2. Образ-время. М.: Ad М^дтет, 2004. 620 с.
© Красноярова Н. Г., Юношева М. А., 2016
Л. К. Нефедова L. K. Nefyodova
CHILD ARCHETYPE AS AN ONTOLOGICAL PROTOTYPE AND ENERGETIC-SEMANTIC FORM OF CONSTRUCTION OF UNDERSTANDING CHILDHOOD IN THE ART OF WORDS
On the basis of the concept of C. G. Jung and A.F. Losev, the phenomenology of the Child archetype is considered. The specificity of the essential characteristics of the Child archetype, such as abandonment, irresistibility, hermaphroditism, unity of the initial and final, which determine the existential function of the future, is conceptualized.
Keywords: child, being, archetype, energetic-semantic form, image, abandonment, irresistibility, art.
в искусстве слова целесообразно рассмотреть с позиций его целостности в качестве онтологического прототипа
образов детства в художественной литературе, а это предполагает в первую очередь исследование его онтологической сущности. Архетип не имеет конкретного психического содержания, а носит матричный, универсальный характер, представляя собой «оси кристалла», «грибницу», «универсальную модель психической активности, спонтанно определяющую человеческое мышление и поведение» [1, с. 50-51]. Архетип - это опыт рода, хранящийся в сфере коллективного бессознательного, накопленная поколениями людей психическая энергия, особый душевный орган, а следовательно - инструмент познания бытия. «Архетипы были и остаются душевной жизненной мощью, которая желает, чтобы ее приняли всерьез, и которая причудливым образом следит за тем, чтобы выявить себя» [2, с. 352].
Архетип ребенка является наиболее древним в ряду архетипов-персоналий, репрезентирующих или персонифицирующих «определенные инстинктивные данности примитивной темной психики, подлинные, но невидимые корни сознания» [2, с. 356]. Архетип ребенка не тождествен реальному ребенку, его нельзя идентифицировать как конкретный опыт ребенка. Архетип не копия эмпирического ребенка, а символ, живущий в глубинах коллективного бессознательного, продукт коллективной бессознательной психической активности человечества, «предсознательный аспект детства коллективной души» [2, с. 357].
Активизируясь в глубинах предсознательного, символ проникает в сферу личного бессознательного и затем воплощается на уровне сознания в реалиях бытия. Воплощения могут быть соотнесены с живыми, рожденными людьми детьми, а могут быть отражением индивидуального и собирательного опыта детства в научном и художественном творчестве. В них имеет место отражение эмпирического опыта ребенка, укорененного в архетипе коллективного бессознательного.
Принимая позицию К. Г. Юнга, который решительно разводит содержание понятия «архетип ребенка» и любое проявление опыта ребенка, мы, тем не менее, подчеркиваем соотнесенность духовно-телесного опыта эмпирического ребенка с матрицей архетипа, с одной стороны, определяющей направление развивающегося содержания эмпирического детства, а с другой - являющейся энергий-но-смысловой формой репрезентации феномена детства в художественном творчестве. При этом мы полагаем, что, исследуя объективацию архетипа ребенка в художественном творчестве, нецелесообразно столь решительно размежевывать его эмпирическое и архетипическое содержания, так как любое проявление детства содержит оба этих начала и представлено в художественных текстах (не только литературных, но музыкальных, живописных, скульптурных, хореографических, кинематографических) на уровнях всеобщего и единичного.
Взаимосвязь общего и единичного представлена не только в художественных, но и в фактографических образах детства в реальной практике человеческой жизни (любительская семейная фотография, письма, житейские наблюдения за ростом детей), а также в отражении детства в научном и техническом творчестве. Все они представляют архетипическое и эмпирическое содержание ребенка, вполне очевидно отличающееся как состояние и качество от
содержания опыта взрослого. Художественное оформление [3, с. 111] данного опыта в искусстве, науке и повседневной практике взращивания осуществляется благодаря энергий-но-смысловой форме архетипа ребенка.
Ребенок в ряду архетипов является одним из самых древних и, вероятно, в качестве духовного органа - самых активных в психическом бытии. Полагаем, что он сохраняется в матричной структуре любого другого архетипа, обеспечивая ему широкий диапазон психических опций, являющихся основой стабильности и развития бытия, а также и его осмысления. Архетипическая матрица ребенка достаточно активно проявляется в маскулинных архетипах героя, спасителя, странника, антигероя. Так, могучий, непобедимый Ахиллес - яркое воплощение архетипа героя - обижается, словно ребенок, на Агамемнона, отобравшего у него Бре-зеиду, и выплакивает обиду своей матери - Фетиде. Влюбленный Геракл ведет себя, как мальчик, выполняя все капризы возлюбленной, наряжаясь по ее прихоти в женское платье и садясь за прялку. Герой часто наивен и непосредствен в выражении своих чувств, словно ребенок. Не зря ипостась героя чрезвычайно актуальна в детских образах: дети и маленькие существа в народных и литературных сказках являются героями-победителями. Героику детского образа в литературе одними из первых подметили детские писатели, сумевшие проникнуть в интенциональное начало детства, уловить его векторную направленность к совершенной взрослости [4, с. 134].
Основываясь на понимании К. Г. Юнга, прокомментируем закрепившиеся за архетипом ребенка определения «предвечный» и «божественный». Полагаем, что данные эпитеты фиксируют тождественность содержания ребенка божественному истоку, добытийные начала, а также древность и глубину бессознательных представлений человечества о детстве. «Божественный» и «предвечный» указывают на таинство прихода ребенка в мир, на метафизическое начало в его природе, на его предсуществование и Божественное, совершенное начало, а следовательно, осознание значимости начала человека и значимости репродуктивной функции воспроизводства бытия.
Исследуя архетип ребенка как энергийно-смысловую форму [3, с. 111-112] конструирования субъекта, состояния и качества детства в литературе, целесообразно обратиться к осмыслению его феноменологических характеристик.
К. Г. Юнг выявил в архетипе ребенка четыре феноменологических черты: заброшенность, непреодолимость, гермафродитизм и единство начального и конечного. Они представляют собой идентифицирующую данный архетип целостность и отличают архетип ребенка от других архетипов (Отца, Матери, Героя, Странника и т. д.). Все названные феноменологические характеристики архетипа ребенка в той или иной мере реализуются в его онтологической (архетипической) функции - будущности. Будущность как архетипическая функция ребенка представляется нам онтологически более значимой, чем функция других архетипов, включая функцию архетипа Богоматери, несущей в мир новую жизнь. Ребенок сам собой представляет новую жизнь, будучи в настоящем, наличном бытии, он потенциально являет будущее бытие.
Будущее бытие определяет сущность психической активности архетипа ребенка и качество этой психической активности, т. е. то, чем он принципиально отличается от архетипов Отца, Матери, Героя, Спасителя, Странника, которые отыгрывают свою роль в настоящем и мифологизируются для будущего. Данные архетипы конституируют бытие: давая ему жизнь (Отец), вынашивая его (Мать), защищая (Герой), принося себя в жертву ему (Спаситель), устремляясь к его обновлению (Странник). Все это матрицы, технологически осуществляющие возможность бытия, а энергийно-смысловая форма ребенка представляет собой осуществляемое бытие в чистом виде. Возможность осуществления будущности конституирована онтологической целостностью архетипа ребенка, явленной в его феноменологических характеристиках. Будущность возможна, с одной стороны, как сохранение целостности и единства взаимоисключающих феноменологических характеристик, с другой стороны, как их акцентуация, дифференциация, а затем и развитие на их основе типа, способного к тем или иным действиям по осуществлению будущности.
На первый взгляд, феноменологические характеристики архетипа ребенка и в отдельности, и в совокупности мало способствуют утверждению будущности. Так, например, заброшенность, гермафродитизм, указывают на недовоп-лощенность, неукорененность в бытии. Наличие же единства начального и конечного, обнимая бытийное воплощение ребенка в его целостности и завершенности, в финальном аккорде этого воплощения выявляют столь же небытие, сколь и бытие: родившийся непременно умирает. И метафизический и эмпирический уровни проявления данных феноменологических характеристик, казалось бы, опровергают и ставят под сомнение смысл будущности, а не утверждают ее.
Непреодолимость ребенка является оппозиционной всем характеристикам, мешающим осуществлению будущности. Сила непреодолимости способствует укоренению ребенка в бытии и воплощению будущности. Оппозиция не исключает целостности: все феноменологические характеристики находятся в диалектическом единстве, каждая из них определяет сущность Божественного Предвечного ребенка и имеет свои механизмы реализации будущности. Так, заброшенность противостоит осуществлению будущности и в то же время выявляет грань между бытием и ничто, через которую заброшен ребенок, равную принадлежность ребенка бытию и небытию, а следовательно, равную возможность как осуществления, так и неосуществления будущности. В опыте эмпирического детства заброшенность проявляется как обездоленность, запущенность, покинутость, беспомощность, слабость детства, невозможность его существования без взрослых. Заброшенность и метафизически и эмпирически обусловливает трудности укоренения ребенка в бытии и таким образом затрудняет осуществление будущности. Атрибуты Предвечный, Божественный, Заброшенный дают понимание структуры и семантики начала. Будучи Божественным и Предвечным, а следовательно, единым с всеобщим, ребенок переживает отторжение от единого и заброс в бытие, где позиционирован сначала как Заброшенный в бытие из небытия, а затем становится Заброшенным в бытии.
Гермафродитизм на метафизическом уровне является представлением целостности и единства противоположностей мужского и женского начал, определяющих отторжение ребенка от единого. На эмпирическом уровне это - неопределенность психофизического пола, гендерная незавершенность, невоплощенность, что также затрудняет реализацию функции будущности. Единство начального и конечного как на метафизическом, так и на эмпирическом уровнях указывает на возможность и неизбежность завершения опыта ребенка и угрожает будущности. Все характеристики представляют качества, ставящие под угрозу функцию реализации будущности, и уравновешены непреодолимостью ребенка, качество которой способствует осуществлению архетипической функции вопреки заложенной в содержании ребенка возможности не воплощения. Приведенный функциональный анализ феноменологических характеристик архетипа ребенка позволяет утверждать их единство и целостность.
Рассмотрим специфику целостности архетипа. Как уже было отмечено, непреодолимость стоит в уравновешивающей оппозиции по отношению к заброшенности, гермафродитизму, единству исходного и конечного. В свою очередь, непреодолимость и заброшенность представляют дуальную функционально значимую оппозицию, дополняя одна другую противоположным до целостности. Единство начального и конечного осуществления будущности в диапазоне начального и конечного: от рождения до смерти. Полагаем, что единство начального и конечного можно рассматривать и как представление формулы будущности в свернутом виде.
Гермафродитизм с позиций целостности архетипа определяет изначальную оппозиционность метафизической основы архетипа ребенка, непроявленность в нем фемин-ного или маскулинного начала как противоречие, предполагающее возможность последующего развития и разрешения. Архетипический ребенок в принципе не имеет пола. Эмпирический ребенок рождается с биологическим полом, но еще не имеет сформированного психологического пола -гендера: в нем равно от рождения уживаются феминность и маскулинность. Он идентифицируется окружением как будущий мужчина или будущая женщина авансом, но реально еще не готов к выполнению гендерной роли, не освоил гендерных стратегий.
В опыте детства биологический пол фиксируется и цен-зурируется взрослыми, но не вполне осознается самими детьми. Гендерный поведенческий конструкт формируется достаточно долго и конфликтно под влиянием социума и детям предстоит индивидуально преодолеть барьеры идентификации и самоидентификации со своим биологическим полом. Психологический гермафродитизм, свойственный раннему детству, является в своем истоке архетипическим и проявляется в неопределенности гендерных паттернов на житейском, культурно-бытовом, социальном уровнях. Проявляясь эмпирически в гендерной неопределенности и гендерной неакцентированности маленьких детей, архетипический гермафродитизм в то же время служит онтологическим основанием для устойчивости и целостности формируемого в будущности социального пола. К архети-пическому гермафродитизму восходят все процессы формирования гендерных стереотипов.
Эти черты архетипа ребенка (Божественный, Предвечный, Заброшенный, Непреодолимый, Гермафродит), представляет собой оксюморон - сочетание несочетаемого, что еще раз говорит о том, что архетип ребенка не просто технологическая матрица осуществления бытия, но и бытие в чистом виде в его начальном состоянии. Архетипическая матрица ребенка лежит в основе конструирования образов детства в искусстве. Конструирование субъекта, состояния и качества детства в художественном литературном творчестве осуществляется на основе комплексного единства феноменологических характеристик архетипа ребенка.
Значимым для реализации бытийной функции архетипа ребенка, осуществляемой в том числе и в процессе репрезентации феномена детства в художественном литературном процессе, является принцип оппозиции в организации феноменологических характеристик. Оппозиции определяют сущность и метафизическое ядро состояния детства. Рассмотрим действие принципа оппозиции феноменологических характеристик в аспекте сохранения смысловой целостности архетипа. Итак, архетип ребенка репрезентирует Начало человека как таковое. Ребенок - меньше малого, он часто бывает совершенно не проявлен в каких-либо деяниях, не актуален в разрешении конфликтов настоящего, далек от эпицентра основных бытийных вибраций; он забыт и заброшен в таинстве близости своей к зазору между бытием и небытием, «ничтоен» [5, с. 51-52], представляя собой начала невзрачности. Эти начала определяются таинственным чудесным рождением, которое позволяет в Начальном аккумулироваться мощным потенциям преобразования, связанным с наличием и неизбежностью конечного. Тому, что «меньше малого», предстоит стать «больше большого». В сущности, ребенок, если следовать К. Г. Юнгу, это - формула самости [6, с. 203], где начальное и конечное представляют дуальную оппозицию качеств.
Заброшенность, понимаемая как отторгнутость от начал, покинутость, подверженность опасности, также предполагает наличие оппозиционно дуального, соединяя «начала невзрачности» и непреодолимое укоренение в бытии [2, с. 365-368]. Заброшенность, как это далее будет раскрыто, определяет пространственно-временной континуум проявления психической активности архетипа ребенка и качество этой психической активности, т. е. то, чем он принципиально отличается от архетипов Отца, Матери, Героя, Спасителя, Странника. Гермафродитизм архетипа ребенка определяет его целостность, единство противоречий мужского и женского начала, возможность их примирения и развития в будущности.
Совокупность феноменологических характеристик в их оппозиционных связях дает представление о характере осуществления бытийной функции архетипа ребенка: заброшенности в бытие, непреодолимом укоренении в нем с утверждением начала, уже предусматривающего конец [7, с. 67-77]. Феноменологические характеристики архетипа ребенка проявлены не только в «мифах и сказках, так же как в сновидениях и психотических продуктах фантазии» [2, с. 347], но так же в реальном осуществлении опыта ребенка и в образах детства в художественном литературном творчестве. Так, архетипическая заброшенность имеет социальное, историческое, психологическое проявления. При этом
во всех проявлениях она является архетипической константой феномена детства и определяет его протекание как в благоприятных, так и в неблагоприятных исторических, социальных и психологических условиях: ребенок всегда заброшен в бытие без его на то согласия; заброшенное представляет собой всегда нечто, пришедшее из ничто, отслоившееся посредством чудесного рождения от Пер-воединого. Заброшенность ребенка конституирует границу бытия и небытия. Заброшенность определяет пространственно-временной континуум: топосы и локусы начала, укоренения детства как на архетипическом уровне, так и в опыте эмпирического ребенка.
Мы полагаем заброшенность первичной феноменологической характеристикой архетипа ребенка, конституирующей целостность и укоренение ребенка в бытии. «Ничто в мире не идет навстречу новому рождению, однако оно, несмотря на это, является ценнейшим и самым перспективным произведением самой праприроды, т. к. означает в конечном счете более высокое самоосуществление» [2, с. 366]. Архетип ребенка в совокупности своих феноменологических характеристик репрезентирован в любой точке литературного процесса. Он является энергийно-смысло-вым оформлением истины детства и ребенка, обнажаемой искусством как созерцанием истины. И отдельный субъект, и дети, и состояние детства в литературном творчестве конструируются на основе архетипа ребенка, который в единстве его феноменологических характеристик изначально представляет собой целостность. Акцентуация отдельных феноменологических характеристик архетипа ребенка лежит в основе формирования типа. Степень укорененности архетипа ребенка в бытии определяется не просто непреодолимостью самой по себе, но развитием различий, уплотнением одной из феноменологических характеристик за счет вытеснения или редукции других.
Для осуществления дифференциации большое значение имеет качество самой целостности, поскольку различие формируется внутри нее. Так, художественная литература не только созерцает вневременную истину детства через архетип ребенка (в таком случае литература была бы философией), но представляет эту истину в единстве ее вневременного выражения и в исторической, социальной и психофизической изменчивости. Основой формирования детского типа в творчестве является диалектическая акцентуация характеристик феноменологической целостности/дифференциации. Мера целостности и внутренней дифференциации архетипа ребенка может быть различной. Целостность/ дифференциация отчетливо представлены в мифологии и фольклоре, но также вполне определенны и в литературе. Диалектика целостности и внутренней дифференциации содержания ребенка репрезентирована не только в литературе, но и в других видах искусства, например, в изобразительном искусстве в сакральной и светской его формах. Так, образ Христа-младенца, будучи завершенным, в малости и величии своем, очевидно, вторичен и дополнителен по отношению к Богоматери.
Архетипическая целостность ребенка очевидна не только в иконописи, но и в светской живописи. Ребенок идентифицирован в детских портретах русских и европейских художников: Д. Веласкеса, Ф. Гойи, Т. Гейнсборо,
Ж. Б. Шардена, Д. Ромнея, Д. Г. Левицкого, В. Л. Боровиковского, А. Г. Венецианова, И. П. Аргунова, К. П. Брюллова, А. А. Иванова, О. А. Кипренского, В. А. Серова, И. Е. Репина, О. Ренуара, З. Е. Серебряковой А. А. Дейнеки, А. А. Пластова, И. В. Шевандроновой. В детских портретах запечатлены неуловимые мгновения детской жизни, глубины детской души, целостность детского бытия. Детский портрет являет симбиоз архетипической целостности и социально-исторической и психологической дифференциации.
Архетип ребенка определяет также основы содержания в конструировании различных педагогических систем, выявляя сущность объекта заботы взрослых, готовящих себе смену, путем формирования ума и сердца, души и тела дитяти. В метафизических основаниях педагогических систем лежат архетипические характеристики: заброшенность, непреодолимость, прорастание будущности. Установка на элиминацию детства во взрослости, целостность детства как явления, отличного от взрослости, но к взрослости устремленного, - это то архетипическое содержание, которое методологически объединяет все старые и новые педагогические системы в любых типах культуры. Архетипическая целостность ребенка проартикулирована и в системах психокоррекции, актуализирующих в трансакциях общения модусы родителя, взрослого и ребенка, где ребенок - сохраненные в глубинах психики «состояния Я», действующие с момента их фиксации в раннем детстве и представляющие собой архаические пережитки [8, с. 16-53]. Наиболее убедительно целостность представлена в словесном творчестве: в мифах о детстве античных титанов, богов, героев; в народных сказках о рождении чудесных детей. Однако уже в мифе и в сказке наблюдаются элементы дифференциации. Так, в представлении Гермеса и Геракла в детстве подчеркивается непреодолимость, что ведет к редукции заброшенности. Мотив чудесных детей в народных сказках, сохраняя архетипическую целостность, также содержит и акценты.
Дифференциация убедительно представлена в литературе. Так, литература Нового и Новейшего времени достаточно много места и внимания уделила образам детства, явившим в разнообразных конкретно-чувственных формах те или иные грани феноменологических характеристик архетипа ребенка. В литературе XX века процессы дифференциации актуализируют в человеке типическое в его историческом, социальном, психологическом, возрастном, национальном и гендерном выражении. Однако даже в процессе разрастания типологий и актуализации индивидуального, оригинального, единичного, выражающих сложные конфигурации дифференциации архетипа, индивидуальное так или иначе всегда фундировано в архетипе.
Архетипическая целостность ребенка очевидна в произведениях детской литературы в XX веке и в жанре притчи: А. де Сент-Экзюпери, А. Линдгрен, А. П. Гайдар, У. Голдинг, П. Зюскинд, Р. Бах. Маленький Принц, заброшенный, непреодолимый, соединяющий начальное и конечное, гендерно редуцированный - воплощение архетипической целостности. Вневременное, архетипическое вполне определенно
у героев А. Линдгрен, Ч. Диккенса, М. Твена, В. Гюго, Ф. Достоевского, А. Платонова, В. Драгунского.
В то же время диалектика литературного процесса определяет в качестве магистральной линии типоло-гизацию образов детства, детерминированную во многом характером и сменой культурных установок. Будучи «универсальной моделью бессознательной психической активности, спонтанно определяющей человеческое мышление и поведение» [1, с. 51], архетип ребенка раскрывает в литературных детских образах свое «бессознательное ядро значения» [1, с. 51]: психологию, феноменологию, бытийную функцию.
Полнота представления архетипа ребенка в его целостности обусловлена спецификой литературы как искусства словесного, генетически связанного с мифологией и фольклором. Высота интеллектуального потенциала позволяет литературе, наряду с философией и психологией, постигать особенности человеческого сознания, используя архетип как инструмент познания. Образы детства в литературном процессе позволяют отследить вектор функционирования архетипа ребенка как инструмента осмысления детства. Существуя изначально в сфере коллективного бессознательного, как и все другие архетипы, ребенок прорывается как мотив в личностное авторское бессознательное через комплексы (сиротство, комплекс Эдипа, комплекс Электры), а затем и в сферу художественного творческого сознания. Творческое сознание поэта и писателя продуцирует различные образные конкретно чувственные формы, в которых воплощается как эмпирическое детство, так и бессознательный архетипический опыт. Именно литература более чем какая-либо иная сфера культуры позволяет говорить о целостности и дифференциации архетипа ребенка в современном сознании.
1. Фурс В. Н. Архетип // Всемирная энциклопедия: Философия XXвек / гл. науч. ред. и сост. А. А. Грицанов. М.: АСТ; Минск: Харвест: Современный литератор, 2002. С. 50-51.
2. Юнг К. Г. Божественный ребенок: Аналитическая психология и воспитание: сб. М.: Олимп: ООО «Изд-во АСТ-ЛТД», 1997. 400 с.
3. Лосев А. Ф. Диалектика художественной формы // Лосев А. Ф. Форма - Стиль - Выражение. М.: Мысль, 1995. 944 с.
4. Советская детская литература / под ред. В. Д. Разовой. М.: Просвещение, 1978. 496 с.
5. Кислов А. Г. Оправдание детства: от нравов к праву. Екатеринбург: Изд-во Рос. гос. проф.-пед. ун-та, 2002. 165 с.
6. Юнг К. Г. АЮИ // Юнг К. Г. Избранное. Минск: Попурри, 1998. С. 159-246.
7. Бонавентура. Ночные бдения. М.: Наука, 1990. 264 с.
8. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. СПб.: Братство, 1992. 367 с.
© Нефедова Л. К., 2016
