CC BY
80
УДК 82-09
А. С. Антипина
АРХАНГЕЛЬСК В «СЕВЕРНОМ ДНЕВНИКЕ» Ю. П. КАЗАКОВА: ИДЕОЛОГИЯ И МИФОПОЭТИКА
Изображение Архангельска Ю. П. Казаковым в его произведении «Северный дневник» анализируется с позиций подхода Н. П. Анциферова к исследованию городских текстов. Рассматривается восприятие города автором-рассказчиком в связи с советской идеей строительства нового общества, с одной стороны, и с традиционной мифопоэтикой русской литературы - с другой, а также анализируется взаимодействие жанра производственного очерка советской литературы с уникальным художественным взглядом Юрия Казакова.
Ключевые слова: городской текст, сверхтекст, советская литература.
В очерке Ю. П. Казакова «Северный дневник» архангельский локус занимает важное место. Хотя основной целью автора было постижение жизни и характеров поморов (негородских жителей), Архангельск, как столица края, также вызывает авторский интерес. Принципиальная разница в описаниях городского и негородского пространств в «Северном дневнике» заключается, на взгляд авторов, в том, что в первом случае в центре находится город (место), а во втором - человек (характер, личность).
«Северный дневник» Ю. П. Казакова (первая часть датирована 1960 г.) - произведение, создававшееся преимущественно в конце 1950-х гг., и это во многом определяет его общее настроение и хронотоп. Как отмечает Е. Ш. Галимова - автор одной из немногих монографий о Казакове, эпоха, в которую создавался «Северный дневник», была особенной по своему настроению: «Таким было время - время надежд. Если в 70-80-е годы основным пафосом всех писавших о Севере стало чувство ностальгии по ушедшему "ладу", то в 50-60-е мир виделся иначе» [1, с. 85-86]. Взгляд героя-рассказчика «Северного дневника» устремлен в будущее и только в будущее. Хотя в ткани произведения переплетаются впечатления текущего момента путешествия и воспоминания о прошлых поездках на Север (что является ретроспекцией), общий вектор художественного времени направлен вперед, при этом картина будущего принимает черты «золотого века»: «Когда-нибудь люди станут выше ростом, вообще все люди, и тела их будут совершенными, как и их дух, и они будут жить иначе, чем живем мы. И я думаю, не для себя, а для тех людей бегают сейчас по щепкам ребята с парохода „Юшар", и ребята из Каменки, и ребята с тысяч пароходов, из тысяч деревень и городов, и для того прекрасного времени, а не для себя устанавливаются рекорды на Олимпийских играх» [2, с. 1718], - уверен рассказчик. Этим книга Казакова отличается от прочих произведений о Севере, об Архангельске, где «золотой век» края чаще всего видится в прошлом с более-менее возможным повторением этого расцвета в будущем или без такой
перспективы (как в современной прозе). В «Северном дневнике» нет глубокой исторической ретроспекции, у края как будто еще нет истории: она начинается только сейчас, такой взгляд соответствует общему пафосу эпохи с ее устремленностью в будущее.
Образ Архангельска в тексте «Дневника» ретроспективен; повествователь описывает город не в момент знакомства с ним, а спустя некоторое время, уже покинув его («В лодке пахнет горючим, ящиками, брезентом, и мне вспоминается Архангельск, каким он предстал нам, каким уже отошел от нас, потонув в знойных ослепительно дымных миражах» [2, с. 42]), и в воспоминаниях автора-повествователя на первый план выходит то, что оказалось для него наиболее важным и интересным. В числе таких важных для автора особенностей города - неуловимость его облика, выделенная в качестве первого признака Архангельска, невозможность охарактеризовать его словом: «Каждый город многолик, точно так же и Архангельск, и каким ни назови его - задумчивым, молчаливым, странным, светлым, деревянным, все будет не так, неточно. В Архангельске я бывал не один раз, летом и осенью, при всякой погоде, и каждый раз показывался он мне своей новой, незнакомой стороной...» [2, с. 42].
Но есть одна характеристика Архангельска, которая для героя очевидна, хотя здесь он подчеркивает и субъективизм своего восприятия (лексемы «представлялся», «будто», мотив волнения рассказчика перед неизвестным, что определяется сугубо личным опытом каждого человека): «Архангельск в ту пору представлялся мне воротами, началом великих и загадочных дорог, ведущих бог знает куда. Будто именно в Архангельске проходила та вещая черта, которая отделяла все знакомое, испытанное от необычайного, известного нам, людям средней России, только по былинам, по сказам. И каждый раз в Архангельске испытывал я глухое мощное и постоянное волнение при мысли об обилии дорог, открывавшихся передо мною» [2, с. 42]. В этом фрагменте явно слышны переклички с книгой М. М. Пришвина «За волшебным
колобком», где образ Архангельска сращен с былинным камнем, от которого расходятся пути во все стороны света. Кроме того, ощущение, что Архангельск является воротами и точкой исхода множества дорог в неведомое пространство, характерно и для прозы Б. В. Шергина: «... плотным дорогам, делу рук человеческих, у Архангельского города конец приходит. А полагается начало неру-котворенным морским путям» [3, с. 8]. Таким образом, произведение Казакова и его описание Архангельска оказывается прочно связано с мотивно-образной структурой архангельского субтекста.
Далее в тексте «Северного дневника» появляются элементы «анатомии» города (в терминологии Н. П. Анциферова), происходит его постепенное воплощение, материализация. Архангельск-порт, увиденный глазами рассказчика, состоит из отдельных деталей: морского причала, борта парохода, грома лебедок, - за счет которых автор создает динамическую и насыщенную звуком картину, однако она не цельна: это, скорее, калейдоскоп впечатлений путешественника, окунувшегося в новую для себя реальность. Но главными составляющими Архангельска Казакова становятся предприятия: лесо- и рыбокомбинаты. У Казакова мы не видим привычной для описания Архангельска панорамы города и гостиных дворов: это знаки истории, а героя «Северного дневника» интересует современность как отправная точка для великого будущего.
Ю. Казакова ни в коем случае нельзя назвать идеологом советского строя, его героем-рассказчиком движет прежде всего пафос созидания, пафос стремления к лучшему времени, к «золотому веку». И его описания заводов полны чисто эмоционального восхищения, любования, они наполнены поэтическими по характеру образами. Здесь стоит указать на особенность художественного мира Ю. Казакова, о которой говорят исследователи его творчества: в «Северном дневнике» прослеживается конфликт между законами жанра советского производственного очерка и собственным, поэтическим по природе, взглядом писателя. Речь идет о невозможности для художника перестроить свой язык, способ письма и мировидение, подчинить требованиям «генеральной линии» партии, государства (при всей искренней преданности своей стране). Как пишет Е. Ш. Галимова: «Дело не в том, что Казаков эстетически отворачивался от хозяйственных и бытовых проблем, напротив, он добросовестно старался проникнуть в них. Дело в том, что по самому складу своего дарования он не был публицистом, борцом, репортером. Поэтому его попытки разобраться в сути экономических проблем и написать о них мало что говорят об этих проблемах, но много - о самом авторе» [1,
с. 80]. Исследователь указывает на то, что в описании лесопильного комбината «. нет ни одной цифры, ни одного упоминания о „трудовых победах" или заботах лесопильщиков. Перед читателем возникает яркая, красочная, наполненная звуками, движением, почти фантастическая картина» [1, с. 80].
Поездку на лесокомбинат рассказчик мотивирует желанием поближе познакомиться с городом. Согласно наблюдениям Н. П. Анциферова, лучшее знакомство с городом - блуждание по его улицам, он называет тип такого персонажа (или автора) «фланером» [4, с. 75]. В казаковском же тексте, как мы уже отмечали, город репрезентирует не само его «тело» (постройки, улицы), а производственные предприятия. По пути на комбинат читатель вслед за рассказчиком видит город, но в причудливом виде: это, скорее, калейдоскоп, каталог всего, что схватывает взгляд, без развернутого описания или объяснения увиденного: «.от нас уходили улицы, старые и новые каменные дома, причалы, склады на берегах Двины, и начинались новые, отличные от прежних постройки, как бы один рабочий поселок, растянувшийся на многие километры. Деревянные мостовые, заборы, новые стандартные деревянные же дома коричневого цвета с белыми наличниками окон, опилки, опилки, столовые, магазины, малолюдство, но зато обилие грузовых автомашин, обилие стрел подъемных кранов за заборами, обилие строек, кирпичных фундаментов, бетономешалок, обилие лозунгов на деревянных стендах и надписей громадными красными буквами: „Не курить", „Ко „Не курить"...» [2, с. 43]. По-видимому, здесь сказалась и импрессионистическая манера Ю. Казакова с его стремлением уловить каждый отдельный момент бытия, и документальная точность повествования: путешественник из окна автомобиля просто не успевает разглядеть всего.
Описание того, как герой-рассказчик входит в пространство лесокомбината, получает субъективно-лирический оттенок, вызывая в герое глубоко личные переживания, яркие ассоциации и воспоминания: «Была у меня минута волнения, когда входили мы на комбинат, - будто встретил старого друга, будто звучно пришло и встало передо мной прошлое. Тот же запах свежих опилок, те же звуки шипящего пара, музыкально оседающих сизых, накатанных досок под ногой, визг пил, стук сбрасываемых досок, весь этот шум, гул большого завода, многих машин. Когда-то так много времени провел я среди рабочих лесозавода на глухой реке, среди ее блеска, обилия леса в запани, среди до черноты загорелых людей, направляющих баграми лес в бассейны, к бревнотаскам!» [2, с. 44]. Описание производства построено автором так, что
заставляет работать все возможные органы чувств читателя: зрительные образы созданы с помощью ярких цветовых и световых эпитетов («сизо сияющие доски», «белопенная вода. порождающая радуги»), через звуки и шумы передана динамика всего происходящего («транспортеры лязгают, сдвигаются и замирают», «внутри лесопильного цеха беспрестанно гудит, визжит»), задействован обонятельный код («здесь дует свежий ветер, пахнущий рекой, смолой, таинственным духом сырого дерева») и даже осязательные ощущения («мостки, на которых мы стоим, ощутимо дрожат»). Механизмы видятся рассказчику как будто живыми существами: они олицетворены, наделены эмоциями и характером («яростно», «беспомощно»), вся картина походит на изображение расправы хищника над жертвой.
Описание еще одного современного урбанистического объекта - рыбокомбината - аналогично описанию лесообрабатывающего: здесь мы видим ту же поэзию движения, красок, запахов, звуков. Творческое воображение рассказчика при этом позволяет ему представить то, чего не удалось увидеть, и картина эта так же ярка, динамична и зрима, как если бы было описано реальное наблюдение.
Таким образом, точкой роста в Архангельске Ю. Казакова становится завод - это маркер современности и одновременно катализатор развития общества. Есть в Архангельске Ю. Казакова и сквозной для всего Северного текста образ кораблей со всего мира, пришедших в торговый порт (пушкинская формула «Все флаги в гости будут к нам», относящаяся к Петербургу, очень точно характеризует и аналогичную ситуацию в архангельском субтексте). Это вхождение внешнего, иностранного мира в пространство города-порта мы видим буквально у всех авторов, кто этот порт описывал (это и С. В. Максимов, и Б. В. Шергин и др.). Следует отметить, что если перечень судов и описание работы негров выдержаны в том же эмоциональном ключе, что и всё описание лесокомбината: любование работой, налаженностью процессов, определенное ошеломление от масштаба и интенсивности производства, - то фигура иностранного боцмана резко негативна и актуализирует категорию чужого (не только географически, но и морально-идеологически): «На борту стоит и с презрительным любопытством посматривает на нас боцман. Он брюхаст, в коротких штанах, с жирными ляжками и толстыми руками. <.. > Он курит. Он у себя на борту. В своей стране. Ему чужд, не нужен город, в котором нет ночных кабаков и публичных домов» [2, с. 47-48]. Таким образом, прибытие корабля в порт - это не уменьшение масштабов мира и не приближение разных частей света к Архангель-
ску как центру мироздания (как было, например, у Б. В. Шергина), а вторжение пространства одной страны в пространство другой, и ни одно из них не обозначено как центральное. Строго говоря, такая картина мира более реалистична, чем, например, шергинская, но здесь следует учитывать, что для самого автора-рассказчика архангельская земля не является родной (то есть центральной), и это непосредственно влияет на расстановку хронотопиче-ских акцентов.
Казакова-лирика привлекает не только новая реальность, которой живет советский город: чуткий художник не мог не изобразить другие стороны жизни и фрагменты городского пространства, не связанные с производством. Переходом от описаний техногенного Архангельска к другим его обликам служит авторское замечание: «Об Архангельске можно писать бесконечно. Он разнообразен и контрастен. Он стар, но по существу строиться начинает только сейчас. Есть города, для которых все в прошлом. У Архангельска - все в будущем» [2, с. 51]. Здесь мы видим все тот же главнейший для произведения временной вектор: устремленность в будущее без оглядки на прошлый опыт. История начинается только сейчас.
Заявленное разнообразие облика города раскрывается в тексте далее, где рассказчик, уже как частное лицо, а не официальное, получает возможность исследовать пространство деревянного центра Архангельска - исконное пространство, и именно там герой интуитивно ищет «душу города». Более того: иное пространство (и иная анатомия города - на этот раз не заводская механизированная, а жилая деревянная) изменяют и художественное время: здесь, в старых улочках, оно застывает, и городской фланер оказывается «как бы в глубокой провинции и в прошлом веке» (заметим, что прежде оппозиция центра и провинции не была актуализирована во фрагментах, посвященных Архангельску). Динамика и энергичность производственных процессов здесь трансформируется в неспешное, почти статичное проживание каждого момента: «Можно сидеть в белую ночь на таком дворике под ивой за врытым в землю старым столом, пить чай из самовара, лениво брать из вазочки прозрачный мед, вздыхать, покуривать...» [2, с. 52].
Появляются природные мотивы и образы (белая ночь, старые ивы, трава), изменяет свое семантическое наполнение и образ Двины: прежде она служила инструментом транспортировки ресурсов (рыбы и леса), теперь же она предстает как бескрайнее водное пространство, слитое с океаном и небом, наполненное светом, раздвигающее масштабы мира: «Можно выйти поздним вечером к Двине у центра города, и тогда - о! тогда поража-
ешься сиреневому цвету огромной массы воды, обилию света, нисходящего на город с океана, с норд-веста, и всему северному горизонту, являющему собой широчайший световой экран, прорезанный кое-где только тугими завитками черного дыма из пароходных и заводских труб» [2, с. 52]. В статье М. В. Никитиной эти фрагменты рассматриваются как актуализация мифологического, сказочного хронотопа Севера, где время останавливается, остается в пределах прошлого, древности, а пространство разрастается до масштабов космического универсума [5, с. 111-129]. Однако, на взгляд авторов, если говорить о роли мифа в художественном сознании Ю. Казакова, то следует рассматривать миф не архаичный, а советский, построенный не на первобытном мировосприятии, а на идее создания нового общества и нового человечества.
Прощаясь с Архангельском в финале «Северного дневника», рассказчик отмечает разноритмо-вость различных составляющих жизни города -его физиологии. Приближающаяся осень изменяет облик города, его запахи, краски, количество жителей на набережной Двины. Но неизменными остаются производственно-урбанистические объекты городского пространства: река (снова связанная не столько с природой, сколько с техникой), пристани, корабли, заводы. Поэтому возникает парадоксальная ситуация: та сторона города, которая виделась рассказчику более статичной, неспешной, на самом деле меняется по законам природного
цикла, тогда как наполненные динамикой пространства в своей динамике неизменны.
В целом же Архангельск в «Северном дневнике» представляет собой два совмещенных хронотопа: центральная историческая часть с ее застывшим временем, не меняющимся с течением веков обликом и неторопливым жизненным ритмом противопоставлена производственным районам - воплощению новой индустриальной жизни, энергии, трудовой активности, устремленности в будущее. И если традиционно мифология города в Северном тексте русской литературы вскрывает исторические истоки, сформировавшие локус и характер местных жителей (например, в прозе Б. Шергина), то у Ю. Казакова иной ракурс. Его архангельский миф - это миф города будущего, советского города, живущего трудом-производством (а не древними промыслами); город в определенной степени подчиняет себе природу. Но парадокс Казакова-писателя в том, что, несмотря на эксплицированную авторскую убежденность в правильности организации жизни советского государства, несмотря на искреннее любование индустриальными процессами, автор видит и более глубинные слои жизни: историю, традиции, неуловимую «душу» местности. Пожалуй, именно поэтому фрагменты об Архангельске в «Северном дневнике» захватывают нас своей лиричностью и, базируясь на законах жанра производственного советского очерка и отталкиваясь от него, достигают уровня высокой поэзии.
Список литературы
1. Галимова Е. Ш. Художественный мир Юрия Казакова. Архангельск: Изд-во Поморского гос. пед. ун-та, 1992. 197 с.
2. Казаков Ю. П. Северный дневник. М.: Сов. Россия, 1973. 368 с.
3. Шергин Б. В. Мое упование в красоте Руси. Дневники 1942-1968 гг. Републикация из журнала «Москва». 1994. № 3-5. Сост. Ю. М. Шуль-ман.
4. Анциферов Н. П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. Опыт построения образа города - Петербурга Достоевского - на основе анализа литературных традиций. Составление, подготовка текста, послесловие Д. С. Московской. М.: ИМЛИ им. А. М. Горького РАН, 2009. 584 с.
5. Никитина М. В. Художественное пространство «Северного дневника» Ю. П. Казакова // Северный текст русской литературы: сборник. Вып. 1 / сост. Е. Ш. Галимова; Поморский гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. Архангельск: Поморский университет, 2009. 196 с.
Антипина А. С., аспирант
ФГАОУ ВПО «Северный (Арктический) федеральный университет имени М. В. Ломоносова».
Набережная Северной Двины, 17, Архангельск, Россия, 163000. E-mail: antipina.anastasija41@yandex.ru
Материал поступил в редакцию 24.07.2015.
EecmHUK Trm (TSPUBulletin). 2015. 10 (163)
A. S. Antipina
ARKHANGELSK IN THE "NORTHERN DIARY" OF I.KAZAKOV: IDEOLOGY AND MYTHOPOETICS
The image of Arkhangelsk given by I. Kazakov in his work "Northern Diary" is analyzed from the perspective of N. Antsiferov's study of urban texts. The narrator is looking for a spirit of Arkhangelsk and it corresponds to Antsiferov's classification of parts of any city: anatomy, physiology and spirit. Classical analysis of chronotope is used as well.
Perception of the city by the author-narrator is regarded according to the soviet idea of building of a new society on the one hand and traditional mythopoetics of Russian Literature on the other hand. As well as interaction of production sketch of the Soviet Literature and the unique artistic point of view of Yuriy Kazakov is analyzaed.
Key words: urban text, supertext, soviet literature.
References
1. Galimova E. S. Khudozhestvennyy mir Yuriya Kazakova [Imaginative world by Yuriy Kazakov]. Arkhangelsk, Izdatel'stvo Pomorskogo gos. ped. un-ta Publ., 1992. 197 p. (in Russian).
2. Kazakov I. P. SevernyDnevnik [Northern Diary]. Moscow, Sov. Rossiya Publ., 1973. 368 p. (in Russian).
3. Shergin B. V. Moyo upovaniye vkrasoteRusy. Dnevniky 1942-1968gg. [My recumbency on Russian beauty. Diares of 1942-1968]. Republication from "Moscow" journal, 1994, no. 3, 4, 5. Collector I. M. Shulman (in Russian).
4. Antsyferov N. P. Problemy urbanizma v russkoy khudozhestvennoy literature. Opytpostroyeniya obraza goroda - Peterburga Dostoyevskogo -na osnove analiza literaturnykh traditsiy [Problems of urbanizm in Russian fiction literature. Experience of city's image constraction - Petersburg's by Dostoyevskiy - based on literary traditions analysis]. Collection, text preparing, afterword by D. S. Moskovskaya. Moscow, IMLI im. A. M. Gor'kiy RAN Publ., 2009. 584 p. (in Russian).
5. Nikitina M. V. Khudozhestvennoye prostranstvo "Severnogo dnevnika" Yu. P. Kazakova [Imaginative space of "Northern Diary" by I. P. Kazakov]. Severnyy tekst russkoy literatury: sbornik [Northern text of Russian literature: collection]. Issue 1. Collector E. S. Galimova. Arkhangelsk, Pomorskiy universitet Publ., 2009. 196 p. (in Russian).
Antipina A. S.
Northern (Arctic) Federal University named after M. V. Lomonosov.
Naberezhnaia Severnoy Dviny, 17, Arkhangelsk, Russia, 163000. E-mail: antipina.anastasija41@yandex.ru
