CC BY
50
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 39 (177).
Филология. Искусствоведение. Вып. 38. С. 140-143.
Е. В. Сундуева
АРХАИЧЕСКАЯ ЛАНДшАФТНАЯ ЛЕКСИКА В ЯЗЫКЕ «СОКРОВЕННОГО СКАЗАНИЯ МОНГОЛОВ»
Исследование семантики утраченных элементов системы орографической терминологии ^аШип ’, Ъип’ и ‘петите’ позволило выявить их связь с образной лексикой, с помощью которой можно восстановить зрительный образ предмета. Доминирующее положение образных основ в сфере ландшафтной лексики памятника доказывает, что на древнем этапе их развития зрительное восприятие в первую очередь участвовало в процессе вербализации визуальной информации.
Ключевые слова: когнитивная лингвистика, монгольский язык, лексикология, топонимия,
формантный анализ.
Анализ ландшафтной лексики, представленной в «Сокровенном сказании монголов» (далее - ССМ), показал, что 15 % терминов, номинирующих различные формы рельефа, не функционируют в современных монгольских языках. Эти слова по тем или иным причинам стали малопродуктивными ввиду своей пассивности, а затем и вовсе утратились. Однако их значения зачастую реконструируются на материале современной топонимики, позволяющей, с одной стороны, обнаружить давно утраченное слово, с другой - воссоздать общую картину по историческому словообразованию.
Среди архаических терминов, номинирующих положительные формы рельефа, особый интерес представляет термин ^аЫип’. Значение лексемы ‘халдун’ ‘гора, скала, пик’ (ст./п. монг. qaldun) зафиксировано Большим академическим монгольско-русским словарём. В тексте памятника термин встречается шесть раз в составе названия горы Бищап^а1-dun, близ которой родился Чингисхан [ССМ, § 1, 9, 89, 106, 107], в § 164 он представлен самостоятельно в оформлении суффиксом множественности - qaldu-t.
По мнению С. М. Козина, лексема ‘халдун’ имеет значение ‘скала, пик’, соответственно, Бурхан-Халдун - ‘священный пик’ или ‘скала богов’ [4. С. 595]. Монгольские учёные рассматривали лексему как сращение двух географических терминов с собирательным значением хад уул ‘скалы; горы’, а также как тибетскую лексему ‘галдан’ ‘исполненный радости; преисполненный участи’ [2. С. 8]. Иной точки зрения придерживается Н. Л. Жуковская, возводящая ‘халдун’, вслед за Б. Ринче-ном, к дагурской лексеме со значением ‘ива’,
соответственно, Бурхан-Халдун - ‘священная ива’, ‘бог-ива’. Также автор предлагает другой вариант этимологии первого компонента топонима ‘бурхан’ - от среднемонг. ‘бурган’ ‘ива; роща’, отсюда Бурхан-Халдун - ‘ивовый холм’ [6. С. 196].
В связи с тем, что количество сложных названий с разноязычными компонентами крайне ограничено, то вряд ли можно считать ‘халдун’ дагурской лексемой. Учитывая тот факт, что более 60 % орографических терминов «Сокровенного сказания монголов» восходит к образной лексике, можно предположить, что в основе термина ‘халдун’ также древняя образная основа *халд. Оформление основы конечным согласным -н по аналогии с именами существительными носит в монгольском языке регулярный характер, ср. другие орографические термины: ‘гувэн’ ‘гряда; бугорок’, ‘гудэн’ ‘бугорок; геоантиклиналь’, ‘орвон’ ‘кочка; расселина’, ‘товон’ ‘бугорок’, ‘цулхэн’ ‘выступ’, ‘шорон’ ‘особо выделяющаяся высотой среди других гора’ и др.
Отсутствие в современных монгольских языках образных дериватов ‘халдайха’, ‘хал-дагар’ вызывает необходимость сопоставления рассматриваемой основы с фонетически близкими вариантами. Так, известны бур. халтайха растягиваться > *халт нечто продолговатое, вытянутое’, ‘голдойхо’ ‘быть вытянутым’ > *голд ‘нечто вытянутое’, монг. ‘гулдайха’ > *гулд - 1ё. Следовательно, основа *халд использовалась для обозначения предметов продолговатой, вытянутой формы.
В современном монгольском языке зафиксированы специфические, вероятно, реликтовые, но чрезвычайно важные для реконструкции древней «внутренней формы» термина
‘халдун’ и его семантических связей значения ‘халд’ ‘рыбья селезёнка’, ‘халдага’ ‘мужской половой член’, которые целесообразно возвести к образу ‘продолговатый, вытянутый’. Возможность происхождения последнего примера от образной основы обусловлена достаточно высокой степенью продуктивности суффикса -га в сфере образных существительных: ‘бужга’ ‘пушистое оперение (у птиц)’, ‘матга’ ‘изогнутый нож’, ‘саглага’ ‘щётка’ (у лошади), ‘сэргэ’ ‘прикол’, бур. ‘коновязь’, ‘хавтга’ ‘плоскость’, ‘халбага’ ‘ложка; широкая часть острия стрелы’, ‘хомбого’ ‘портплед’, ‘хумбага’ ‘саквояж’ и др.
Кроме того, версия о происхождении термина ‘халдун’ от образной основы *халд подтверждается продуктивностью синонимичной основы *гулд: ‘гулдан’ ‘арка; тоннель; балка’, ‘гулдах’ ‘скатываться с горы; сорваться с горы, с утёса’, ‘гулдрал’ ‘ворота в плотине для спуска воды’, ‘гулдрил’ ‘русло; колея’, бур. ‘гулда’ ‘дубина, палица’ и др.
Большинство исследователей локализуют Бурхан-Халдун в Хэнтэйском хребте в северо-восточной части Монголии, подразумевая под ней либо отдельную гору Их-Хэнтий-Уул, либо весь горный узел. Как отмечают В. П. Чичагов и Ш. Цэгмид, это горный массив площадью свыше 50 тыс. км2, образованный низко- и средневысотными хребтами и разделяющими их узкими впадинами. В них преобладают уплощенные вершины с остатками древних поверхностей выравнивания [10. С. 35]. В свете вышеизложенного можно предположить, что географический термин ‘халдун’ не мог иметь значения ‘пик’, а использовался для номинации горы или гор продолговатой, вытянутой, округлой формы.
Первый компонент топонима ‘бурхан’ большинством учёных возводится к прамонг. *Ьигауа ‘ива’, совр. монг. ‘бураа’ ‘густая роща, лесная чаща; ивовая роща, ивняк’, ст./п. монг. ‘Ьига’. Наличие в словообразовательном гнезде корня *бур/ *бор лексем, номинирующих деревья (‘бургас’ ‘ива, верба’, ‘бургана’ ‘вид акации’, ‘боролж(ин)’ ‘берёза-ерник Глиме-на’), позволяет задуматься об исходной изобразительной природе основы. Изначально корень *бур имел звукоподражательную основу: ‘бур бур хийх’ ‘бурлить, булькать; кипеть’, бур. ‘бур-бур гэхэ’ ‘пузыриться (о кипящей воде или молоке)’ (ср. рус. ‘бур-лить’). Затем корень *бур стал использоваться для обозначения любого клубящегося действия: ‘бурах’
‘пениться, взбиваться (о пене)’, ‘бурганах’ ‘падать, идти (о снеге при ветре)’, ‘бургах’ ‘выпадать, порошить (о снеге)’, ‘бургирах’ ‘подыматься вверх (о дыме)’, ‘бургих’ ‘подниматься (о пыли)’ и др.
В дальнейшем на основе значения ‘клубиться, кружиться’ корень *бур приобрёл образное значение ‘нечто круглое, вьющееся, с завихрениями’. Развитие образной семантики в ономатопоэтических корнях происходит на основе представления того или иного звучания с физическими свойствами звучащего предмета (размеры, форма, вес и пр.). По предположению Л. Д. Шагдарова, предпосылкой такого развития в звукоподражательных корнях является ассоциация представлений. «Восприятие того или иного звучания, изображаемого звуками нашей речи, сопровождается восприятием внешнего вида того предмета, который издаёт этот звук. Между образом звука и образом предмета, его издающим, образуется ассоциация, ввиду того, что восприятие звука и предмета происходит одновременно или же последовательно одно за другим» [11. С. 131] .
Отсюда производные образные основы *бурж (‘буржийх’ ‘кудрявиться, завиваться’), *бурз (‘бурзайх’ ‘виться, курчавиться’), которые активно используются в названиях растений: ‘буржагар сараана’ ‘лилия кудреватая’, ‘буржгар хонхлой цэцэг’ ‘бубенчик курчавый’ и др.
Архаическое название ивы ‘бурган’, современное ‘бургас’, также мотивировано внешним видом дерева: тонкие ветви и побеги большинства видов ивы образуют ажурную, кудрявую крону. Хотя следует заметить, что в русском языке эпитет ‘кудрявый’ более применим к рябине. Этимологический анализ оронима ‘Бурхан-Халдун’ показал, что оба его компонента восходят к изобразительным основам, позволяющим восстановить зрительный образ предмета и получить полное представление об их внешнем виде.
Древний орографический термин ‘кип’ является производящим для большого значительного количества современных терминов. В «Сборнике летописей» Рашид-ад-дина местность Эргунэ-Кун описывается следующим образом: «недоступная местность, кругом которой были лишь горы и леса и к которой ни с одной стороны не было дороги, кроме одной узкой и труднодоступной тропы, по которой можно было пройти туда с большим
142
Е. В. Сундуева
трудом. Среди тех гор была обильная травой и здоровая (по климату) степь. Название этой местности Эргунэ-кун. Значение слова ‘кун’ ‘косогор’, а ‘эргунэ’ ‘крутой’, иначе говоря, ‘крутой хребет’» [8. С. 287]. С. А. Козин проводит параллель между ‘кун’ ‘утёс, скала’ и ‘гун’ ‘глубокий’ [4. С. 551], М. Н. Мельхеев считает, что ‘кун’ - это искажённое ‘угун’ ‘вода’ [5. С. 22]. По мнению Д. Банзарова, Эргунэ-кун - по-монгольски ‘ложбина, падь с отвесными краями, долина, окруженная отвесными горами’ [1. С. 59].
Действительно, корень ‘кун’ прослеживается в современном географическом термине ‘х0ндий’ ‘полость; лощина, пещера; долина, падь, ущелье’, ст./п. монг. ‘киМеГ, бур. ‘хунды’ ‘пустой, полый’, оформленном деми-нутивным суффиксом -дий. Корневой этимон ‘хон / х0н / хун’ ‘пустой, полый’, относящийся к числу древнейших и распространённых во многих языках алтайской общности, представлен в ряде лексем современного монгольского языка: ‘хонгил’ ‘дупло; впадина, углубление; узкое ущелье; пещера’; ‘хонгио’ ‘дупло; пустота; пещера’, ‘хонхор’ ‘углубление, впадина, яма’; ‘х0нх0р’ ‘впадина, ложбина, овраг’, ‘хунхэр’ ‘углубление’ и др. Анализ лексем с данным корнем и примеров в тексте ССМ позволил выделить такие его основные значения, как ‘впадина; ущелье; овраг’: ‘ста-т кип^иг’ ‘в волчье ущелье’ [§ 26]; ‘кип-о Ыгиаг’ ‘дно ущелья’ [§ 199]. В § 123, 179 чётко прослеживается противопоставление форм положительного и отрицательного рельефа при наличии ровной местности -‘хээр’ ‘степь’: ‘огоа koгeesun’ ‘звери на вершинах гор’, ‘кеегип koгeesun’ ‘степные звери’ и ‘кип-о koгeesun’ ‘звери в ущелье’.
Кроме того, об активном функционировании детерминатива в древнемонгольском языке свидетельствует ряд топонимов: ‘Quldaqaг кип’ [§ 117], где ‘гулдгар’ ‘продолговатый, вытянутый’; ^оща1^ип’ [§ 177], возможно, от ‘зоргол’ ‘однолетний олень; лосёнок; гривастый баран’; ‘Naqu-kun’ [§ 195], возможно, от ‘нух’, ст./п. монг. ‘пике’ ‘яма’.
Другим архаичным термином является термин ‘петигке’, восстанавливаемый на основе топонима ‘Dalan-nemuгkes’ [§ 153, 173, 175]. В современном монгольском языке лексема ‘н0мр0г’ имеет значения ‘всё, что накидывается на плечи для защиты от дождя, холода; накидка, плащ; попона’ (ср. ‘н0мр0х’ ‘накрываться, накидывать на себя’). Однако
древнее значение корня *нОм восстанавливается на основе образного глагола ‘н0мийх’ ‘громоздиться’, следовательно, образный корень *нОм означал ‘нечто громоздкое, возвышающееся’. Отсюда значения лексемы ‘н0м0р’ ‘прикрытие, укрытие; укрытое от ветра и холода место; подветренная сторона’, бур. ‘нэмэри’ ‘укрытие от солнца, дождя, ветра’. Таким образом, процесс трансформации значений в корне *нОм можно представить следующим образом: ‘нечто громоздкое’ ^ ‘нечто укрывающее от ветра, дождя (скала, пещера, чаща)’ ^ ‘всё, что накидывается на плечи (накидка, плащ, попона)’.
Топоним ‘Dalan-nemuгkes’ можно перевести как ‘семьдесят укрытий от ветра’. Подобный тип номинации наблюдается в современном ойкониме ‘Даланзадгад’ ‘семьдесят родников’, названии центра Южногобийского аймака. Поселение названо так в связи с тем, что к югу от него находится множество открытых, сильных родников. Эти мощные ключи образуют речку и не пересыхают даже в самые сухие годы. С. Дулам рассматривает число 70 как разновидность символического кода числа 7. В монгольских легендах 7 и 77 символизируют нижний, подземный мир, число же 70 связано с землей. Оно используется для воспевания гор, рек, песков, животных и растений.
Привлекает внимание грамматическое оформление сложного топонима. Его второй компонент представляет собой форму множественного числа прилагательного ‘задгай’ ‘открытый, раскрытый, обнаженный’, которое в топонимическом употреблении осмысливается как родник, т. е. субстантивируется и в данном случае согласуется с числительным ‘да-лан’. Как отмечает Г. Ц. Пюрбеев, употребление определяемого имени во множественном числе при количественном определении было широко развито и носило более или менее регулярный характер в языке монгольских письменных памятников доклассического периода, т. е. в текстах ХИ-ХУИ веков. Постепенно такого рода грамматический прием связи слов стал сходить на нет, сохраняясь в единичных случаях лишь в виде синтаксических архаизмов [7. С. 56]. Этот тип связи мы как раз наблюдаем в названии ‘Dalan-nemuгkes’, где компонент ‘петигке’ также оформлен древним формантом множественности -5.
В целом, архаическая ландшафтная лексика. интерпретированная в диахроническом аспекте, может рассматриваться как один из источ-
ников для выявления процессов формирования монгольских языков. Активное участие образных слов в образовании ландшафтной лексики свидетельствует о том, что именно зрительное восприятие, играющее важную роль в процессе вербализации визуальной информации, послужило основой номинации этих реалий. В данном случае форма, будучи одним из параметров физического объекта, выступает как «фактор, действовавший на древнем этапе синтеза словесного описания зрительно воспринимаемого пространства» [3].
Когнитивный подход к исследованию архаической ландшафтной лексики позволяет выявить особенности мировидения монголов XII века сквозь призму народной географической терминологии. С её помощью нам удалось уточнить исходные принципы развития семантики орографических терминов, а также выявить отражение в данном пласте терминологии значимые моменты становления картины мира этноса.
Список литературы
1. Банзаров, Д. Собр. соч. М., 1955.
2. Данзан, Ц. Эрдмийн улбаа // Улаанбаа-тар. 1995. № 767/768, 22 апр. С. 4.
3. Кобозева, И. М. Как мы описываем пространство, которое видим : форма объектов // Тр. Междунар. семинара Диалог’2000 по компьютер. лингвистике и ее приложениям. Т. 1. Протвино, 2000. иЯЬ : http://www.dialog-21. ги/та1епак.
4. Козин, С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. М. ; Л., 1941. 605 с.
5. Мельхеев, М. Н. Топонимика Бурятии. История, система и происхождение географических названий. Улан-Удэ : Бурят, книж. изд-во, 1969. 186 с.
6. Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. М. : Совет, эн-цикл., 1987. Т. 1. А-К.
7. Пюрбеев, Г. Ц. Историко-
сопоставительные исследования по грамматике монгольских языков. Синтаксис словосочетания. М., 1993. 304 с.
8. Рашид-ад-дин, Д. Сборник летописей. Т. 1, кн. 1. М. ; Л., 1952.
9. Сокровенное сказание монголов : Анонимная монгольская хроника 1240 г. Элиста : Калмыц. книж. изд-во, 1990. 280 с.
10. Чичагов, В. П. Рельеф и его изображение на картах атласа МНР / В. П. Чичагов, Ш. Цэгмид // Национальный атлас Монгольской Народной Республики : (Проблематика и научное содержание). Новосибирск, 1989.
11. Шагдаров, Л. Д. Изобразительные слова в бурятском языке. Улан-Удэ : Бурят, книж. изд-во, 1962. 149 с.
