CC BY
67
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2012 • Т. XXIX» • № 3
А -
Лнтиконструктивистскии аргумент Владимира Соловьева1
Г.Б. ГУТНЕР
Статья продолжает тему, начатую автором в предыдущем номере журнала. В ней рассмотрены два эпистемологических постулата, введенных Кантом: о гилеоморф-ной структуре знания и существовании непознаваемой реальности (вещи в себе). Показано, что эти постулаты разделяются различными конструктивистскими теориями в современной эпистемологии и философии науки. Проанализирована критика этих постулатов, развитая В. Соловьевым. Рассмотрено, насколько эта критика затрагивает современный конструктивизм. Описана эпистемологическая стратегия, альтернативная конструктивистской, и рассмотрены ее возможные недостатки.
Ключевые слова: конструктивизм, ги-леоморфизм, вещь в себе, В. Соловьев, И. Кант.
Статья продолжает разговор, начатый автором в предыдущем номере журнала2. Обратившись вновь к дискуссии о конструктивизме, я намерен поговорить о трудностях, возникающих перед этим направлением. Любая из разновидностей эпистемологического конструктивизма (при всем их многооб-
1 Работа подготовлена при финансовой поддержке Фонда Дж. Темплтона. Взгляды, высказанные в статье, могут не совпадать с позицией Фонда.
2 Гутнер Г.Практики идеального конструирования. Естествознание и жизненный мир // Эпистемология и философия науки. 2012. № 2.
и *
Ф
н ■
&
разии), по-видимому, базируется на определенных постулатах, инвариантных для всего спектра философских концепций, относимых к этому направлению. Поэтому антиконструктивистская аргументация может оказаться достаточно эффективной, если она будет направлена на эти постулаты.
Рассматриваемый нами аргумент был выдвинут В. Соловьевым и направлен против европейской эпистемологии ХУШ-Х1Х вв., в частности против И. Канта. Однако, как я попробую показать, этот аргумент может представлять серьезную трудность и для современного конструктивизма. Именно Кант, как я полагаю, сформулировал основные постулаты конструктивистской эпистемологии. На эти постулаты опираются многие приверженцы конструктивизма, несмотря на то что далеко не все готовы признать себя кантианцами. Поэтому нужно будет прежде всего сформулировать эти постулаты, а затем показать, как они работают в более поздних эпистемологических концепциях. Затем рассмотрим аргумент Соловьева и постараемся выяснить, какими возможностями обладает конструктивистская эпистемология для его нейтрализации.
Гилеоморфизм и вещь в себе. Основная идея кантовской эпистемологии состоит в активности субъекта. Последний не получает объект извне, а формирует его сам, усилиями своего рассудка и воображения. Формирование объекта есть конструктивная деятельность, синтез, производимый согласно априорным правилам. Субъекту дан лишь бессвязный, бесформенный материал, из которого собирается явление, структурированное сообразно субъективным способностям и, таким образом, познаваемое. Немаловажно, однако, что активность субъекта не абсолютна. Он отчасти пассивен, поскольку не может сам себе дать материал для своей конструктивной деятельности. Этот материал представляет собой чувственное многообразие, возникающее в результате воздействия на чувственность субъекта со стороны некой внешней реальности. Сама эта реальность неизбежно оказывается неизвестной. Все, что знает субъект, есть результат его конструктивной деятельности, т.е. уже оформленный материал, предстоящий ему в виде определенных образов и выражаемый в суждениях. «Чистая материя» познания невыразима и непредставима.
Этот краткий очерк кантовской эпистемологии позволяет увидеть основные постулаты, о которых я упоминал ранее. Их всего два. Первый представляет собой утверждение о гилеоморфной структуре знания. Знание есть конструкция, созданная из материала ощущений согласно имеющейся форме. Второй постулат устанавливает сущест- ^ вование «вещи в себе», т.е. трансцендентной реальности, противо- ф стоящей субъекту. Эти два постулата тесно связаны друг с другом. Вещь в себе есть источник материи знания. Именно она определяет в^ пассивную сторону познания, поскольку воздействует на субъекта, ^
доставляя ему независящие от него переживания. Это обстоятельство указывает на конечность субъекта. В своей познавательной деятельности он постоянно сталкивается с иным, с тем, что принципиально отлично от него и, следовательно, полагает ему границу. Более того, познающий субъект с необходимостью зависит от этого иного.
Зависимость от иного (пассивность) обусловливает реальность сконструированного объекта. Субъект может создавать и идеальные конструкции, оставаясь в сфере чистых форм. Но такие конструкции не могут претендовать на статус знания. При их создании не просматривается связь с независящей от субъекта реальностью, отсутствует «сопротивление материала». В «Критике способности суждения» Кант описал эпистемологическое значение таких идеальных конструкций, как важные для познания фикции (мыслимые в модусе «как если бы»), которые, однако, невозможно рассматривать как реальные объекты.
Обратим теперь внимание на статус двух рассматриваемых постулатов. Они имеют разный характер. Первый является строго эпистемологическим постулатом, описывающим базовые элементы знания и способ его возникновения. Второй постулат следует назвать метафизическим. Он касается не познания как такового, а «самой реальности» в ее отношении к субъекту. Он вводит оппозицию субъекта и иной по отношению к нему реальности в качестве исходной метафизической структуры, в рамках которой разворачивается познание. Сам Кант пытается устранить метафизические предпосылки своей философии, представляя второй постулат как следствие первого. Понятие о вещи в себе появляется в его рассуждениях как вывод из гилеоморфного представления о знании. Коль скоро всякий познаваемый нами объект есть результат наших оформляющих усилий, мы не можем знать то, что существует помимо этих усилий, т.е. само по себе. Однако такое рассуждение все равно неявно предполагает «вещь в себе». Якоби, например, даже склонен считать, что гилеоморфность есть следствие постулата о вещи в себе, поскольку без нее невозможно понятие чувственности3. Я, однако, думаю, что и это неверно. В кантовском описании активность субъекта в значительной мере скрыта от самого субъекта, который склонен принимать за реальные вещи те образы, которые сформированы продуктивной способностью воображения. Коль скоро познание осуществляется на такой глубине, совершенно скрытой от сознания, то можно допустить, что и материал субъект доставляет себе сам, не замечая этого. Другое дело, что чувственность тогда невозможно
И будет интерпретировать так, как это делает Кант, т.е. как сферу пас-
2 сивности субъекта. В любом случае два сформулированных нами X _
о —з-
"Ч,^ 3 Якоби Ф.Г. О трансцендентальном идеализме // Новые идеи в философии. 1914.
^ № 12. С. 1-14.
постулата логически независимы, хотя и тесно связаны. Только их совместное применение позволяет дать введенным понятиям (прежде всего понятию чувственности и вещи в себе) определенную интерпретацию.
Постулаты конструктивистской эпистемологии. Перейдем теперь к рассмотрению более поздних концепций, относимых к конструктивистскому направлению в эпистемологии и философии науки. Даже из самых общих характеристик этого направления вычитывает-ся приверженность двум сформулированным выше постулатам.
Во-первых, следует обратить внимание на само понятие конструкции. При всей расплывчатости его все же можно описать как то, что, по выражению И.Т. Касавина, относится к «организующим, структурирующим, формирующим и наглядно-образным аспектам миропонимания и самосознания»4. Формирование, организация, структурирование предполагают два названных элемента. С одной стороны, предполагается то, что подлежит этому действию, т.е. так или иначе данный материал. С другой стороны, есть нечто, определяющее, как осуществляется это действие: схема, форма, алгоритм формирования, образец и т.п.
Во-вторых, как в собственных текстах конструктивистов, так и в посвященных им исследованиях общим местом оказывается противопоставление конструктивизма и реализма. Коль скоро знание есть конструкция, созданная субъектом (что бы ни понималось под этим словом: трансцендентальный субъект, физический индивид или сообщество), оно не может быть отражением реальности самой по себе. В лучшем случае оно имеет к ней какое-то сложное, опосредованное отношение.
Субъект имеет дело с собственными конструкциями всякий раз, когда проявляет свою познавательную активность, а потому сама реальность оказывается для него той же вещью в себе. Важно, что при этом конструктивизм не тождествен идеализму. Он не предполагает, что субъект есть творец всего существующего, продуцирующий реальность как свое представление, «не-Я», инобытие и т.д. Это значит, что «настоящая», никем не сконструированная реальность все же должна существовать. Но существовать она может только как вещь в себе, трансцендентный предмет, остающийся за пределами всякого возможного знания. Чтобы конкретизировать высказанные соображения, я рассмотрю несколько концепций, так или иначе представляющих конструктивизм. Поскольку эта статья не имеет цели дать энциклопедический обзор указанного направления, то выбранные концепции представляют собой лишь примеры, приводимые в известной мере случайно. Однако они репрезентируют раз- £!
4 Филатов В.П., Касавин И.Т., Антоновский А.Ю., Рузавин ЛИ.Обсуждаем статьи о конструктивизме//Эпистемология и философия науки. 2009. Т. XX, №2. С. 142-156.
О
личные, во многом несхожие взгляды в широком спектре конструктивистских теорий5.
Прежде всего обратимся к ставшим уже классическими взглядам, которые несколько условно можно обозначить как холистический релятивизм. К ним, в частности, следует отнести идеи Э. Сепира и Б. Уорфа, У. Куайна, Т. Куна. Д. Дэвидсон, описывая эти идеи, обращается к понятию концептуальной схемы и дает им следующую характеристику: «Считается, что концептуальные схемы являются способами организации опыта; их рассматривают как системы категорий, придающих форму чувственным данным; они также уподобляются точкам зрения индивидов, культур и эпох на происходящие события»6. В этой краткой характеристике вполне ясно обозначен ги-леоморфизм, присущий рассматриваемым подходам. Он, конечно, существенно отличен от кантовского, поскольку не предполагает строгого априоризма. Концептуальные средства, используемые для оформления чувственного материала, суть лишь «точки зрения», присущие определенным культурам или даже индивидам. Они составляют некую целостность, усваиваемую в сообществе или в сознании индивида посредством языка, парадигмы, теории. Последние, очевидно, различны в разных обществах, культурах и эпохах. Гилеоморфизм, таким образом, приводит к релятивизму.
Множественность концептуальных схем порождает множественность способов конструирования и в конечном счете множественность субъективных миров. Тем не менее все эти субъективные миры рассматриваются как возможные интерпретации одного и того же «действительного» мира7. Дэвидсон характеризует такую ситуацию как «дуализм целостной схемы (языка) и неинтерпретированного содержания»8. Я думаю, что этот дуализм вполне соответствует кантов-скому дуализму явления и вещи в себе. Единственный мир, существующий сам по себе, с необходимостью остается непознанным,
5 Упомянем сборник «Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке» (М., 2009), в котором помещен целый ряд статей, посвященных связи между конструктивно интерпретируемым знанием и реальностью. В частности, см.: Лекторский В.А. Реализм, антиреализм, конструктивизм и конструктивный реализм в современной эпистемологии и науке. С. 5-40.
6 Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы //Аналитическая философия. Избранные тексты. М., 1993. С. 144.
7 Приведем характерное высказывание Э. Сепира: «Мир языковых форм, взятый в пределах данного языка, есть завершенная система обозначения, точно так же, как система чисел есть завершенная система задания количественных отношений или как мно-
тШ1 жество геометрических осей координат есть завершенная система задания всех точек
' ^ данного пространства. Математическая аналогия здесь вовсе не столь случайна, как это
может показаться. Переход от одного языка к другому психологически подобен пере-ф ходу от одной геометрической системы отсчета к другой. Окружающий мир, подлежа-
щий выражению посредством языка, один и тот же для любого языка; мир точек пространства один и тот же для любой системы отсчета» (Сепир Э. Грамматист и его язык // Л] Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 252). ^ 8 Дэвидсон Д. Указ. соч. С. 148.
поскольку наше знание представляет собой результат ранее совершенной концептуализации. Мы знаем мир лишь постольку, поскольку он выражен в языке, т.е. сконструирован с помощью тех средств, которые предоставляет нам язык (концептуальная схема, парадигма). Мы, конечно, как-то соприкасаемся с действительным миром, но соприкосновение происходит, как пишет У. Куайн, лишь на периферии наших теорий9. Эта таинственная периферия есть место первичного оформления того «неинтерпретированного содержания», которое сам Куайн обозначил как «возбуждение нервных окончаний». Я думаю, оно вполне соответствует тому, что Кант называет ощущениями и полагает материей знания. Иными словами, «периферия теории» есть место, где действительный мир или вещь в себе воздействует на субъекта.
В некоторых концепциях возникают идеи, которые можно рассматривать как развитие постулата о вещи в себе. Оно связано с возможным объяснением мотиваций, побуждающих сообщество (или познающего субъекта) отказаться от одной концептуальной схемы и обратиться к другой. Весьма характерны в этом смысле рассуждения Т. Куна, который связывает смену парадигм с аномалиями, т.е. неразрешимыми для данной парадигмы проблемами. Каков источник этих проблем? Приняв постулат о вещи в себе, мы можем считать, что они свидетельствуют о столкновении с неизвестной реальностью. Если наше познание подразумевает постоянное соприкосновение с неведомым, мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Парадигма задает лишь конечный набор образцов для решения научных задач, тогда как трансцендентная реальность таит бесконечное многообразие.
Указание на неразрешимые научные проблемы может быть, таким образом, понято как важное дополнение к постулату о вещи в себе. Оно показывает, как трансцендентная реальность проявляет себя по отношению к знанию. Она делает всякое знание гипотетическим. Коль скоро познание происходит в постоянном соприкосновении с трансцендентным, концептуальная схема (парадигма, теория), в рамках которой оно осуществляется, всегда находится под угрозой. Имея дело с независимой от нас реальностью, мы никогда не можем создать ее истинного описания. Будучи чем-то принципиально отличным от нашего знания, она всегда может произвести нечто, его опровергающее.
Сходным образом может быть понято и утверждение К. Поппера о фальсифицируемости научных теорий. Тот факт, что любая научная _
- 2
9 «Вся совокупность нашего так называемого знания или убеждений, начиная с не ®
поддающихся обобщению фактов географии и истории и заканчивая основополагаю-
щими законами атомной физики и даже чистой математики и логики, есть человече- ф
ская конструкция, которая соприкасается с опытом только по краям» (Куайн У. Две догмы эмпиризма // У. Куайн. Слово и объект. М., 2000. С. 363). ~—
теория фальсифицируема, свидетельствует, что эта теория имеет дело с реальностью, а не является вымышленной идеальной конструкцией - если, конечно, мы приняли постулат о том, что реальность не зависит от нашего познания, а потому непознаваема. Именно поэтому любая теория, согласно Попперу, в лучшем случае правдоподобна, но никогда не может быть истинной. Я вовсе не утверждаю, впрочем, что Поппер примыкает к рассматриваемому здесь течению в эпистемологии. В дальнейшем мы еще обратимся к его критическим замечаниям в адрес такого рода концепций. Тем не менее рискну утверждать, что он разделяет некоторые взгляды критикуемых им авторов.
Из сказанного вытекает еще одно дополнение к постулату о вещи в себе. Аномалии (по Куну) приводят к смене парадигмы. Опровержение теории требует ее замены другой теорией. Это означает, что концептуальная схема имеет альтернативу. Всегда может быть найдена другая концептуальная схема, которая позволит оформить тот же самый материал. Выражение «тот же самый материал» всякий раз требует уточнений. Поппер сравнительно просто решает проблему. Для него это эмпирический базис, наблюдаемые факты, объясняемые с помощью теории. Всякая теория может быть заменена альтернативной, но факты остаются неизменными. Однако Поппер не разделяет гилеоморфистский постулат в полной мере. Я бы сказал, что он в своем недостаточно глубоком анализе не учитывает, что сами факты уже представляют собой некие оформленные образования. Поппер не интересуется первичной концептуализацией, позволяющей сформировать эмпирический базис теории. В рамках концепции Куна этот материал выявить уже сложнее. Парадигма не только дает средства для упорядочивания фактов, но и диктует способы их установления. Устранение аномалий достигается не другим объяснением тех же самых фактов, а возможностью иначе их сформировать. Можно, конечно, считать, что теория Коперника объяснила попятное движение светил, породившее аномалию в птолемеевской парадигме. Однако в системе Коперника это попятное движение перестало быть фактом, а превратилось в иллюзию наблюдателя. Материал, подлежащий упорядочению в рамках парадигмы, находится, следовательно, на более низком концептуальном уровне. Это, возможно, чувственные восприятия наблюдателя, которые в зависимости от принятой парадигмы могут быть поняты по-разному.
Предельное выражение альтернативности концептуальных схем мы обнаружим в цитированном уже тексте Сепира. Один и тот же мир рУ представляется в разных языках и на основании разных онтологических допущений. Если вспомнить, что «мир» здесь есть вещь в себе, ф то можно увидеть, что трансцендентность тесно связана с альтернативностью, а возможно, является ее истоком. в^ Заметим, однако, что ни трудности, возникающие в применении
^ концептуальной схемы (например, аномалии или опровергающие
факты), ни существующие альтернативы сами по себе вовсе не свидетельствуют о столкновении с трансцендентным. Понять их так можно, лишь заранее постулировав трансцендентное. В противном же случае они будут лишь внутренними трудностями теории. Любая аномалия может рассматриваться как сложная головоломка, решения которой следует добиваться в рамках существующей парадигмы. Любой контрпример, претендующий на опровержение теории, может быть объяснен в рамках этой теории, с помощью подходящей ad hoc гипотезы10. Оставаясь в рамках одной концептуальной схемы нельзя доказать существование вещи в себе. Его можно лишь постулировать. Это метафизическое допущение, которое невозможно обосновать в рамках эпистемологии. По-видимому, его вообще невозможно обосновать. Оно представляет собой собственный выбор субъекта.
Рассмотрим еще одну концепцию, дающую пример использования двух сформулированных выше постулатов, - радикальный конструктивизм. Авторы, придерживающиеся этого направления в эпистемологии (я буду опираться преимущественно на работы Э. фон Гла-зерсфельда), исходят из натуралистических предпосылок, трактуя познание как жизнедеятельность организма. Эта жизнедеятельность определяется приспособлением к окружающей среде. Результатом познания является образ реальности, обеспечивающий относительно адекватное поведение, т.е. поведение, позволяющее минимизировать неудачи в столкновениях с внешним миром. Для большинства живых организмов неудача означает главным образом гибель. Приспособление к среде достигается благодаря отбору, т.е. жестокой отбраковке неудачных признаков и форм поведения. Для человека опыт неудач не носит столь фатального характера. Он имеет возможность анализировать опыт неудач, меняя на основании этого опыта свое представление о реальности и формируя все более адекватные способы поведения. Неудача состоит в том, что не удалось достичь избранной цели с помощью тех средств, которые были выбраны на основании текущих представлений о реальности.
Такая трактовка знания требует отказа от его, как выражается Глазерсфельд, «иконической» интерпретации11. Знание не изображает реальность. Тот факт, что нам удается достигать каких-то целей, не может означать, что мы постигли, какова реальность «на самом деле». Коль скоро наше знание основывается на опыте неудач, нам известно, что реальность не допускает каких-то способов поведения. Поэтому тот образ реальности, на который мы ориентируемся, есть лишь субъективное образование, сформированное на основе наших воспри-
"U
--К
10 Это прекрасно показал И. Лакатос. См.: Лакатос ^.Фальсификация и методоло- ф гия научно-исследовательских программ. М., 1995. С. 24-25.
11 Глазерсфельд Э. Введение в радикальный конструктивизм // С. Цоколов. Дискурс ф
радикального конструктивизма. Традиции скептицизма в современной философии и теории познания. Мюнхен, 2000. С. 77.
ятий. Создавая этот образ, мы стремимся упорядочить многообразие переживаний, придать ему регулярный характер. «Тем самым теория познания превращается в исследовательскую программу, ставящую своей целью выяснение того, каким образом разуму в результате своей активности удается из эмпирического потока (Fluß des Erlebens) сконструировать мало-мальски надежный, регулярный мир»12.
В представленном изложении доктрины радикального конструктивизма два названных постулата обнаруживаются довольно легко. Способ конструирования знания - явно гилеоморфный, поскольку состоит в упорядочении эмпирического материала. Сам Глазерсфельд признает связь своей философии с Кантом с некоторой неохотой, указывая на длинный ряд предшественников начиная с античных скептиков. Глазерсфельда не устраивает априоризм Канта. Схемы конструирования, по его убеждению, не априорны. Они сами формируются в ходе опыта конструирования. Здесь Глазерсфельд отсылает нас к Дж. Вико: «Для Вико, напротив, он (способ конструирования. - Г.Г.) не имеет ничего общего с неизменными, встроенными в организм мировоззренческими принципами и способами мышления, определяющими суть конструируемого, а суть история самой конструкции. То, что может быть сконструировано в дальнейшем, определено рамками того, что сконструировано (изготовлено) до этого»13. Здесь у Глазерс-фельда возможна некоторая неувязка, поскольку один такой способ он, кажется, должен допустить в качестве априорного. Я имею в виду принцип причинности. Коль скоро знание рождается из опыта неудач, то подразумевается, что эти неудачи имеют причину, которая (хотя бы отчасти) заключается в неудачном образе действий. В противном случае невозможно описать мотивацию познающего субъекта, который, столкнувшись с неудачей, корректирует свой образ мира и ищет иные формы поведения.
Заметим, что каузальные отношения присущи только субъективному образу мира, а не внешней среде, что вполне сообразуется с кан-товской философией. Причиной неудачи являются определенные элементы этого образа и собственные действия субъекта (совершенные на основании субъективных представлений). Следствие также лежит в сфере переживаний субъекта. При этом только сам субъект, на основании своих ранее принятых установок, оценивает их как неудачу.
Постулат о вещи в себе также высказан здесь вполне определенно. С одной стороны, внешняя среда, как это ясно из сказанного, со-
.Г^ вершенно непознаваема. С другой стороны, ее существование все же предполагается, поскольку именно к ней в конечном счете нужно
® приспосабливаться. Она дает о себе знать посредством неудач, анализ -
12 Глазерсфельд Э. Указ. соч. С. 89.
^ 13 Там же. С. 88.
которых и рождает знание. Здесь прослеживается явная аналогия с ходом мысли, который мы обнаружили ранее. Так, аномалии в теории Куна суть неудачи парадигмы, рожденные столкновением с реальностью. Иными словами, в радикальном конструктивизме вещь в себе также оказывается источником неопределенности и риска. При этом не сами неудачи представляют собой свидетельство о трансцендентной реальности. Скорее напротив, исходно принятый постулат об этой реальности заставляет интерпретировать неудачи как ее проявление. Точно так же можно интерпретировать и существование альтернативных образов мира и способов поведения. Эти последние подразумеваются в радикальном конструктивизме, поскольку предполагается коррекция, а возможно, и серьезное изменение субъективных представлений и способов деятельности. Действующий субъект должен понимать, что его видение реальности - лишь одно из возможных. Только в таком случае он будет способен к адаптации. Принимая постулат о вещи в себе, такую альтернативность знания можно рассматривать как множественность представлений об одном и том же трансцендентном мире.
Обратим внимание на характеристику радикального конструктивизма, которую дает один из отечественных исследователей: «В рамках радикального конструктивизма два утверждения - "конструирование знания" и "конструирование реальности" - обретают одинаковое звучание»14. Эта характеристика, безусловно, справедлива, однако едва ли уникальна. В той или иной мере она приложима к любой форме конструктивизма и вытекает из двух кантианских постулатов.
Я полагаю, что можно привести еще много примеров конструктивистских концепций, опирающихся на два названных постулата. Едва ли, придерживаясь конструктивистского подхода, можно предложить что-то иное, чем оформление данного материала в рамках конструктивной деятельности субъекта15.
Аргумент В. Соловьева. Рассмотрим антиконструктивистский аргумент, сформулированный Соловьевым, направленный против классической европейской эпистемологии, в частности против Кан-та16. Соловьев прежде всего пытается доказать несостоятельность как «чистого» эмпиризма, ищущего истину в чувственном восприятии, так и «чистого» рационализма, апеллирующего к разуму. Но в итоге оказывается несостоятельным и синтез этих направлений, который представляет собой кантовский гилеоморфизм.
14 Цоколов С. Дискурс радикального конструктивизма. Традиции скептицизма в современной философии и теории познания. С. 7.
и 2
15 В первой статье, посвященной конструктивизму, я рассмотрел «интерпретацион- ф ный конструкционизм» X. Ленка, в котором особенно явно присутствуют два названных здесь допущения.
16 См.: Критика отвлеченных начал. Гл. ХЫ // В.С. Соловьев. Собр. соч. Т. 2. Брюссель, 1966. С. 289-295.
О
Соловьев полагает, что ни разум, ни чувственное восприятие не могут содержать в себе всеобщей и необходимой истины, тогда как ее достижение и является конечной целью познания. Главную проблему составляет субъективность обоих элементов познания. По поводу чувственной составляющей Соловьев высказывается так: «.. .Ощущение в своей простой действительности есть только некоторое психическое явление, некоторое состояние моего субъективного сознания, ничем не отличающееся в этом отношении от других состояний сознания. Если ощущение рассматривается в своей простой, фактической действительности, в которой оно есть лишь субъективное, психическое состояние, а не показатель какой-нибудь внешней реальности, то прежде всего теряется различие между объективной реальностью и субъективной действительностью, между внешним и внутренним опытом»17.
Оформление чувственного материала с помощью рассудочных понятий не спасает ситуацию: «Частный и случайный, т.е. внутренно между собою не связанный и в этом смысле неистинный и неразумный, материал наших ощущений, очевидно, не становится разумным, не получает истинного смысла оттого только, что мы (субъект) мыслим его или рефлектируем о нем под формой истины или в категориях разума, и, с другой стороны, эта разумная форма нашего мышления, очевидно, не получает еще реального значения оттого, что мы будем подставлять под нее случайное и частное содержание, совершенно ей не соответствующее»18.
Хотя в этих пассажах не названо имя Канта, однако в них легко вычитывается несогласие с одним из главных его положений. Понятийные структуры (в чем Соловьев солидарен с Кантом) сами по себе пусты и не имеют никакой связи с реальностью. Эта связь (по мысли Канта) обеспечивается ощущением, т.е. оформляемым материалом. Объект реален, поскольку он дан в чувственном созерцании. Именно это положение оказывается, по мысли Соловьева, несостоятельным. Чувственный материал не дает ничего, что позволяло бы придать знанию объективность. Таким образом, субъект безнадежно замкнут в своих конструкциях.
Несостоятельными оказываются два названных ранее постулата. Соловьев полагает, что в основе всех недоразумений лежит исходно принятое разделение субъекта и объекта, иначе говоря, постулат о вещи в себе. Субъект, исходно оторванный от реальности, не имеющий с ней ничего общего, не в состоянии и в дальнейшем преодолеть этот разрыв. Именно это разделение и приводит к гилеоморфизму, т.е. к необходимости разделить чувственный материал и понятийный ап-
® парат как два разнородных элемента познания. Материя познания, ко-
■ -
17 Критика отвлеченных начал. С. 290.
^ 18 Там же. С. 294-295.
торая должна бы создать связь между субъектом и реальностью, не исполняет этой функции, поскольку парадоксальным образом оказывается самым субъективным элементом познания.
Как подобная критика может сказаться на рассмотренных нами конструктивистских теориях? Основной упрек, как мы видели, состоит в субъективизме и невозможности достичь всеобщей и необходимой истины, придерживаясь названных постулатов. Если говорить о представленных выше концепциях, то каждая из них на первый взгляд может справиться с этим обвинением, правда, весьма парадоксальным образом. Достойным ответом на обвинение может оказаться признание его справедливости. Каждый из названных авторов, по-видимому, с готовностью согласится, что знание в известном смысле всегда субъективно, а всеобщей и необходимой истины попросту не может быть. Говоря, что знание субъективно «в известном смысле», я имею в виду, что всякий раз требуется уточнить, кто (или что) подразумевается под субъектом.
В той группе теорий, которые связаны с понятием о концептуальной схеме, эта субъективность выступает в виде лингвистической или онтологической относительности, непереводимости, несоизмеримости. Субъектом здесь оказывается сообщество, разделяющее определенную концептуальную схему, т.е. имеющее общий язык или общую парадигму. Объективность и истинность означает согласие внутри сообщества, а не всеобщность понятийных форм. В частности, это согласие должно существовать при идентификации и интерпретации чувственных стимулов.
В еще более резкой форме это признание в субъективности делает радикальный конструктивизм, для которого исходная замкнутость субъекта составляет одно из основных допущений. Под субъектом здесь следует подразумевать живой организм, приспосабливающийся к окружающей среде. Понятия о непереводимости или несоизмеримости (в куайновском или куновском смысле), по-видимому, вполне релевантны этому взгляду, поскольку концептуальные структуры, выработанные одним субъектом такого рода, невозможно соотнести с концептуальными структурами другого. Их взаимодействие состоит в адаптации друг к другу, основывающейся на опыте неудач. Такая адаптация позволяет сконструировать модель поведения другого субъекта. Однако ни один из субъектов не имеет оснований полагать, что его модель действительно отражает концептуальные схемы другого.
Получается, что аргументы Соловьева не составляют проблемы для современной эпистемологии, поскольку направлены лишь против фундаменталистских концепций, претендующих на абсолютное зна- ф ние и исходящих из того, что истинное знание важно само по себе. Стоит нам признать субъективность и относительность знания, чтобы в лишить этот аргумент его силы. Однако за такое признание приходит-
V
01 N I О
ся платить слишком высокую цену, выражающуюся в утверждении о несоизмеримости или непереводимости.
Это утверждение оказывается весьма уязвимым, что показали некоторые критики указанных подходов. Можно привести как минимум два аргумента против такого рода релятивизма. Первый развит Поппером и основывается прежде всего на очевидном историческом факте. Между сторонниками разных, как он выражается, концептуальных каркасов возможно общение, в частности рациональная дис-куссия19. Носитель одного языка вполне может освоить другой язык. При этом он в состоянии, во-первых, оценить выразительные возможности и границы этого языка, а во-вторых, обнаружить границы своего собственного языка, неизвестные ему прежде. Сторонник одной космологической теории (например, коперниковской) может вести дискуссию со сторонником другой (например, птолемеевской), несмотря на то что они исключают одна другую. Возможность общения не отменяет замкнутости субъекта, обусловленной необходимостью придерживаться некоторого концептуального каркаса. Подчеркивая эту замкнутость, Поппер даже использует образ тюрьмы, заимствованный им у Б. Уорфа. Однако замкнутость все же можно преодолевать, расширяя свое концептуальное пространство. Каковы механизмы преодоления, Поппер, впрочем, не пишет, ограничиваясь лишь констатацией факта.
Обобщая аргумент Поппера, можно сказать, что, приняв гилео-морфную интерпретацию знания, мы должны как-то объяснить взаимодействие, которое возникает между субъектами (что бы мы ни понимали под этим термином). Живые организмы приспосабливаются к среде сообща, соотнося свои представления о ней. Акторы социальных взаимодействий не могут быть монадами. Заметим, впрочем, что радикальный конструктивизм поддерживает монадическую модель, полагая, что для каждого индивида другой индивид есть лишь элемент среды. Есть, однако, еще один аргумент, который, я думаю, наиболее опасен именно для радикального конструктивизма.
Признание несоизмеримости (субъективной замкнутости, мона-дичности) ставит в сложное положение самого автора концепции. На это, в частности, указывает Дэвидсон в цитированной ранее статье. Как можно исследовать концептуальные схемы, действуя в рамках своей собственной, несоизмеримой с ними? Едва ли можно допустить некую метапозицию, т.е. абсолютную концептуальную схему. Заметим, что радикальный конструктивизм оказывается в особенно трудном положении из-за своего натурализма. Доводы радикальных конИ структивистов во многом опираются на научные исследования. Ис-2 ходным пунктом оказывается изучение свойств живого организма и
X _
ф -
"Ч,^ 19 Поппер К. Миф концептуального каркаса // Логика и рост научного знания. М.,
^ 1983. С. 558-594.
его адаптивных способностей. Но каков статус естественно-научных (например, биологических) теорий? Каков в конечном счете статус самого радикального конструктивизма? Следуя логике этой концепции, он должен быть концептуальным средством, определяющим адаптацию радикального конструктивиста к среде. Или необходимо допустить особую позицию группы исследователей, задача которых состоит не в адаптации, а в установлении истины об адаптивных механизмах других индивидов?
Альтернатива конструктивистской эпистемологии. Таким образом, соединенный с релятивизмом гилеоморфизм порождает серьезные трудности. На мой взгляд, существует две возможности их преодоления. Первая, развитая самим Соловьевым, состоит в отказе от постулата о вещи в себе и признании исходного единства субъекта и изучаемой реальности. Обе стороны рассматриваются как проявления единого начала, а потому исходно родственны друг другу. Такая родственность позволяет ожидать, что познание основывается на априорной и безусловно истинной интуиции (своего рода мистическом знании, присущем человеку как части абсолютного целого). Последовательное развертывание этой интуиции приводит к разумному единству сущего и совершенному знанию. Противопоставление субъекта и объекта оказывается мнимым. По существу соловьевский проект должен означать устранение субъекта и рождение новой целостности, включающей в себя человека наряду с другими сущностями. Человек по своей природе принадлежит объемлющему его единству, и лишь трагическое заблуждение заставляет его мнить себя обособленным от этого единства субъектом. Нужно покончить с этим заблуждением и освоить некую систему практик, позволяющих устранить обособленность. Заметим, что эти практики - не только познавательные, но также религиозные и социальные.
Достоин обсуждения вопрос, в какой мере этот проект может быть воспринят современной эпистемологией. Заметим, впрочем, что критика постулата о вещи в себе и вытекающей из него жесткой дихотомии субъекта и реальности часто воспроизводится и ныне. X. Пат-нэм, например, описывая замкнутость субъекта, возникающую в результате этой дихотомии, использовал образ «мозгов в бочке»20. К этому образу прибегает также Б. Латур, критикуя конструктивизм21. Я хочу обратить внимание на некоторые черты предлагаемой им альтернативы. Основным пороком конструктивизма Латур считает постулирование разрыва (gap) между миром и языком. Под последним, в частности, подразумевается язык науки, тот язык, на котором написаны отчеты об исследованиях и сформулированы научные ги- X
— 8
20 Патнэм X. Разум, истина и история. М., 2002. С. 14-37.
21 Latour B. Pandora's Hope. Essays on the Reality of Science Studies. Cambridge, MA;
L., UK : Harvard University Press, 1999.
о
потезы. Латур настаивает, что такого разрыва не существует. Вместо дихотомии субъекта и реальности (языка и мира, сообщества исследователей и исследуемого объекта) он вводит представление о единой сетевой структуре, включающей «человеков» и «нечеловеков»22 в качестве равноправных сторон. В познании он видит не противостояние человека и вещи, а взаимодействие агентов, конституирующих друг друга. «Нечеловек», наделенный определенной социальной ролью, существенно влияет на социальную роль человека, исследующего или использующего его. В нем возникают «предписания», определяющие общественное поведение людей. Так, социальная значимость Л. Пастера и его роль в обществе во многом определяются микроорганизмами, которые он исследовал, и средствами борьбы с ними, которые он изобрел и распространял23. Микробы конституированы в пастеровской лаборатории, поскольку именно благодаря лаборатории они получают свою социальную роль. Но сам Пастер как субъект социального взаимодействия формируется благодаря этой социальной роли. Свойства микроорганизмов, конституируемые в его экспериментах, создают определенные предписания для его поведения.
Нельзя, конечно, считать, что Латур реализует эпистемологические идеи Соловьева. Обратим, однако, внимание на близкий ход мысли: эпистемология базируется на онтологических (рискну сказать, метафизических) допущениях, согласно которым познающий агент исходно инкорпорирован в некоторое единство, которому также принадлежат потенциальные объекты познания. При этом термин «объект» оказывается весьма условным, поскольку лишь частично характеризует роль определенного рода сущностей в рамках названного единства. Кстати, у Латура получается, что познавательные практики находятся в тесном единстве с практиками социальными, что тоже отчасти сближает его с Соловьевым.
Латур не единственный автор, разрабатывающий эпистемологическую стратегию, предполагающую отказ от конструктивизма. Можно встретить мнение, что осуществляется новый поворот в эпистемологии, возрождающий идею Фуко о смерти субъекта24.
Есть, однако, как говорилось ранее, другая возможность преодоления замкнутости субъекта. Я не буду говорить о ней подробно. Эта возможность намечена, на мой взгляд, К.О. Апелем и состоит в принятии трансцендентальных оснований коммуникации. Замкнутость и несоизмеримость преодолеваются благодаря исходной минимальной общности моральных и логических норм, позволяющих субъектам
^ 99
2 22 Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Неприкосновенный
ф запас. 2004. № 2 (34). - Ь«р://ша§а71^.1^.ги:8080/ш:/2004/34Лаи.Ь^1.
N 23Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. № 5-6 (35).
С.211-242.
24 См., например: Столярова О. Социальный конструктивизм: онтологический поворот // Вестник МГУ. Сер. Философия. 2003. № 3.
общаться, не разделяя при этом полностью картин мира, концептуальных схем или схем поведения. Такая форма трансцендентализма подразумевает принятие обоих рассматриваемых постулатов, но позволяет избежать крайностей релятивизма25.
Две названные возможности представляют два эпистемологических проекта. Но главное их различие состоит в том, что они опираются на разные метафизические постулаты. В противоположность кантовскому постулату о вещи в себе второй проект исходит, как мы видели, из допущения об исходном единстве реальности и встроенно-сти «объектов» и «субъектов» в некую объемлющую структуру. Выбор между эпистемологическими стратегиями сводится к вопросу о метафизических предпочтениях. В заключение я попытаюсь привести возможные доводы в пользу рассмотренного здесь кантианского постулата.
Мы уже видели, что принятие этого постулата влечет ряд важных следствий. Он означает прежде всего существование границы знания и конечность познающего субъекта. В своей познавательной деятельности (в действительности, во всех своих практиках) субъект сталкивается с иным, с трансцендентной реальностью, полагающей границу его познания и практики. Эта ограниченность проявляется в гипотетическом характере всех представлений, в возможности неудач (что бы мы под этим ни понимали), в существовании альтернатив любым утверждениям и формам деятельности. Субъект в этой ситуации должен сознавать риск неудачи и быть ориентированным на возможный пересмотр своих установок. Соловьевская метафизика стремится устранить такую ситуацию. Она ориентирует на достижение цельного знания, включающего человека в абсолютное мировое единство. Познание есть соучастие в абсолютной истине, а потому исключает альтернативность и риск. Правда, это происходит лишь в перспективе.
Эпистемологический проект Соловьева может быть проинтерпретирован двумя способами в зависимости от того, в какой именно перспективе достигается цельное знание. Поскольку речь идет не просто о цельности, а о Божественной истине, эта перспектива может быть охарактеризована как эсхатологическая. Истина имеет вневременной и внеисторический характер и в своей цельности недостижима для конечного субъекта. Но в этом случае соловьевский проект неотличим от кантианского, поскольку единое сущее превращается в вещь в себе. Принадлежность человека к некой охватывающей его целостности никак не сказывается на его (человека) конечности и автономии, поскольку в каждый момент своего исторического существования он все равно ограничен иным. Возможно, однако, и такое пони- Ц мание этой эпистемологии, когда истина достижима в исторической £!
25 Один из вариантов развития этого подхода я рассмотрел в работе «Риск и ответственность субъекта коммуникативного действия» (М., 2008).
О
перспективе. В таком случае мы имеем дело с тоталитарной утопией, согласно которой всякий человек должен быть вписан в созданную человеческими усилиями целостность. Достигнутая усилиями правильно направляемого человеческого общества истина общеобязательна для любого. Знание этой истины в свою очередь гарантирует совершенное общественное устройство и идеальное поведение всех людей.
Все сказанное следует отнести к эпистемологии Соловьева, причем развитой в ранних его работах26. В какой мере эти замечания относятся к позднейшим концепциям? Например, к концепции Латура? Здесь нет требования целостного и абсолютно истинного знания, следовательно, не подразумевается тотальное единство, поглощающее человека. Однако и локальное единство может исключать автономию. В локальной и временной сети нет автономных субъектов, а есть лишь социальные агенты, конституированные распределенными в сети предписаниями. Человек все равно полностью встроен в некую целостность, определяющую его существование.
В рамках кантианского проекта человек не может быть сведен к какой-либо объемлющей целостности, а всегда сохраняет автономию. Это, на мой взгляд, является важным аргументом в пользу кантианской метафизики.
и
01 N
26 В поздних работах Соловьев склонялся к эсхатологической интерпретации. Заметим, что эсхатологическая тема в эпистемологии развивалась и в европейской философии XX в. Об этом см.: Сокулер З.А. Герман Коген и философия диалога. М., 2008.
