CC BY
71
УДК 81'25
Е. А. Третьякова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 3
АНОМАЛИИ В ОРИГИНАЛЬНОМ И ПЕРЕВОДНОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ
В современной теории перевода по-прежнему актуальна проблематика, связанная с разработкой объективных критериев оценки качества перевода. С нашей точки зрения, в качестве объективной методологической основы для сопоставительного анализа оригинального и переводного текстов можно было бы эффективно использовать логику, ее понятийный и исследовательский аппараты. В отличие от лексического наполнения, грамматического и стилистического оформления и культурного компонента, которые по определению различны в оригинале и переводе в силу их принадлежности к различным лингвокультурам, логика гораздо более универсальна. Всякий оригинальный текст содержит определенный денотативный и коннотативный смысл (нормальный либо аномальный с точки зрения логики), и всякий перевод, с нашей точки зрения, в первую очередь должен передавать аналогичный смысл, выраженный средствами языка перевода.
Обратившись к теоретической литературе, можно с удивлением обнаружить, что даже кажущееся столь далеким от каких-либо закономерностей понятие, как аномальность, давно уже описано и формализовано, причем с нескольких позиций (логики, теории текста, стилистики и т. д.).
«Аномальность текста понимается, в первую очередь, как его логическая противоречивость. Под это понятие подводятся несходные между собой явления: логическая контрадикторность, недопустимость соприсутствия в тексте утверждения и отрицания одной и той же мысли, несовместимость семантических компонентов, несоответствие синтаксических связей семантическим отношениям, разлад между коммуникативными целями говорящего и смыслом и пресуппозициями высказывания, одновременная соотнесенность с разными точками зрения и разными точками отсчета, эмпирическая невозможность интерпретировать предложение применительно к устройству реального мира и т. п.» [1, с. 3].
Всякий художественный текст аномален с точки зрения логики. Литература «в качестве оплотненного, углубленного слова не способна осуществить на практике „нулевую степень письма"» [2, с. 53], для нее невозможен «не-стиль» [2, с. 96]. Каждый писатель «стремится создать свой совершенно свободный язык» [2, с. 96], и читателю интересны как раз эти поиски «свободного языка» и возможности интерпретации сообщения, сформулированного с помощью такого языка. Замеченное читателем в тексте противоречие создает ситуацию смыслового конфликта. Конфликты могут быть разрешимыми и неразрешимыми. «Противоречивость может быть снята семантической редукцией — сведением аномального смысла к нормальному (например, при интерпретации стилистических приемов), либо объяснена условиями коммуникативной игры — шутки, мистификации, каламбура, языковой игры и т. п.» [1, с. 4]. Если конфликт неразрешим, считается, что читатель имеет дело со смысловой аномалией более высокого уровня.
© Е. А. Третьякова, 2012
Лингвистика текста предписывает интерпретировать любой смысловой конфликт как доказательство присутствия в тексте глубоко скрытых смысловых компонентов, которые могут быть эксплицированы в ходе его анализа. Перцептивная лингвистика, теория текста, стилистика восприятия, стилистика декодирования, интерпретационная семантика, герменевтика и прочие подходы предлагают различные методы анализа текста и тактики для выявления скрытых смыслов и интерпретации встреченных в тексте аномалий. На базовом уровне понимание текста обеспечивается за счет наличия у читателя языковой компетенции, т. е., по Н. Хомскому, «идеализированного знания своего языка» [3, с. 8]. Однако кроме этого для интерпретации любых текстов, в том числе и художественных, часто оказываются полезны и даже необходимы некоторые экстралингвистические знания, относящиеся к области читательской эрудиции (например, информация об авторе произведения, эпохе, культуре и т. п.) и интуиции (личностные психологические качества, такие как чувство юмора, воображение, эмпа-тия и т. п.). Совокупность всех этих компонентов, по-видимому, образует интерпрета-тивную компетенцию.
«Художественный текст, как правило, противоречив, но приемлем для адресата, поскольку человек обладает семантической компетенцией — способностью не только понимать, но и интерпретировать речевые произведения. Интерпретативная компетенция определяется владением — в большей степени интуитивным — правилами преобразования отклоняющихся смыслов в нормативные» [1, с. 4].
В тех случаях, когда интерпретативной компетенции читателя оказывается недостаточно для интерпретации аномалии, имеет место смысловой сбой. Аномалии такого рода можно рассматривать с позиций дискомфортной стилистики как деструк-темы [4]. Термин «дискомфортная стилистика», введенный в лингвистическую науку Ю. А. Сорокиным, будет использоваться нами применительно к анализу текста в значении «особый раздел стилистики, ориентированный на идентификацию языковых явлений, вызывающих информационные сбои при восприятии текста реципиентом» [5, с. 340]. Деструктема — минимальный сегмент текста, вызывающий информационный сбой и, вследствие этого, воспринимаемый читателем-реципиентом как стилистически дискомфортный. В лингвистическом плане деструктема может быть представлена единицами самых разных уровней языковой системы. Деструктеме противопоставлена конструктема — стилистически комфортный сегмент текста, аналогичный деструкте-ме по ряду структурных характеристик, но отличный от нее по информационно-функциональным свойствам, которым деструктема может быть заменена с целью предотвращения информационного сбоя. «Деструктемы неизбежны. И мерой их допустимости служит лишь одно: насколько они зашумливают процесс понимания и искажают его итоговые результаты. И в зависимости от того, в каких типах текстов / типах речи они встречаются и насколько эти деструктемы в них терпимы» [5, с. 340].
Нам показалось интересным рассмотреть, каким изменениям подвергаются логически аномальные смыслы в условиях перевода и насколько степень аномальности и дискомфортности оригинала сопоставима с аналогичными характеристиками переводного текста.
Возьмем в качестве материала для анализа текст с минимальной степенью аномальности — отрывок из первой главы романа У Теккерея "Vanity Fair" и два его перевода на русский язык: И. И. Введенского («Базар житейской суеты») и М. А. Дьяконова
(«Ярмарка тщеславия») (см. табл. 1). В данном отрывке описывается одна из героинь романа — Эмилия Седли.
Таблица 1. Отрывок из романа "Vanity Fair" и его переводы на русский язык
"Vanity Fair" «Базар житейской суеты» «Ярмарка тщеславия»
As Amelia is not a heroine, there is no need to describe her person; indeed I am afraid that her nose was rather short than otherwise, and her cheeks a great deal too round and red for a heroine; but her face blushed with rosy health, and her lips with the freshest of smiles, and she had a pair of eyes which sparkled with the brightest and honestest good-humour, except indeed when they filled with tears, and that was a great deal too often; for the silly thing would cry over a dead canary-bird; or over a mouse, that the cat haply had seized upon; or over the end of a novel, were it ever so stupid; and as for saying an unkind word to her, were any persons hard-hearted enough to do so — why, so much the worse for them. Жаль, однакожь, что Амелм отнюдь не можетъ служить идеаломъ физической красоты, потому-что у нея коротенькш носъ и слиш-комъ полныя, румяныя щеки; но въ зам®нъ этого, личико ея цвпло ро-зовымъ здоровьемъ, и въ глазахъ отражался самый добродушный юморъ, кром® т®хъ случаевъ, когда они покрывались слезами, что случалось довольно часто. Миссъ Амелiя плакала и надъ мертвой канарейкой, и надъ последней страничкой глупой сантиментальной пов®сти, и даже надъ мышеловкой, если жадная кошка готовилась схватить несчастную жертву, соблазнившуюся лакомымъ кускомъ; но всего болпе плакала миссъ Седли, когда кто-нибудь осмпливался сказать ей неласковое слово. Так как Эмилия не героиня, то нет надобности описывать ее: боюсь, что нос у нее несколько короче, чем это желательно, а щеки слишком уж круглы и румяны для героини. Зато ее лицо цвело здоровьем, губы — свежестью улыбки, а глаза сверкали искренней, неподдельной жизнерадостностью, кроме тех, конечно, случаев, когда они наполнялись слезами, что бывало, пожалуй, слишком часто: эта дурочка способна была плакать над мертвой канарейкой, над мышкой, невзначай пойманной котом, над развязкой романа, хотя бы и глупейшего. А что касается неласкового слова, обращенного к ней, то если бы нашлись такие жестокосердные люди...1
У Теккерей вошел в историю литературы в первую очередь как теоретик и практик критического реализма (см. в этой связи работы И. И. Буровой, В. С. Вахрушева, Т. Н. Глебовой и др.). В статьях, посвященных проблемам эстетики, «Теккерей защищал принципы реалистического искусства, настаивал на том, чтобы в произведении искусства вещи назывались своими именами („кочерга есть кочерга"), требовал точности и детерминированности» [6, с. 348].
В этой связи вряд ли можно считать, что аномальность и противоречивость характерны для прозы У Теккерея — скорее наоборот, она «рассудочна и морально-дидактична» [6, с. 347]. Даже ирония автора основана не на языковой игре, а на своеобразных логических построениях, которые вполне доступны любому (в том числе и современному) читателю и, в сущности, не составляют проблемы при переводе: Her cheeks were a great deal too round and red for a heroine — здесь явная насмешка над типичными главными героинями романов, как правило бледными, болезненными, задумчивыми и не слишком благополучными.
Однако, несмотря на приверженность автора реализму, в тексте все-таки встречаются некоторые логические аномалии. Среди логических аномалий плана выражения можно назвать, пожалуй, только словосочетание rosy health — пример гипаллаги,
1 В цитируемом отрывке (оригинале и переводах) курсивом выделены фрагменты, предлагаемые для сопоставительного анализа.
довольно распространенного приема в стилистике английского языка. С точки зрения плана содержания не совсем прозрачен смысл разве что заключительной фразы цитируемого абзаца — why, so much worse for them.
Обратимся к двум переводам данного текста. В переводе И. И. Введенского в плане выражения обращает на себя внимание дословно воспроизведенное словосочетание розовое здоровье, воспринимаемое как деструктема ввиду низкой частотности употребления гипаллаги в русском литературном языке. Дискомфорт несколько скомпенсирован употреблением в данном контексте глагола цвело, который позволяет ассоциировать слово розовый со словом роза, но вряд ли можно говорить о естественности такого выражения. Алогичность этого словосочетания обусловлена даже не столько меньшей распространенностью гипаллаги в русском языке по сравнению с английским, сколько тем, что гипаллага как стилистический прием в русских художественных текстах стала широко использоваться лишь в XX в. (в словарных статьях, как правило, цитируются примеры из творчества Б. Пастернака, М. Цветаевой, О. Мандельштама, А. Вознесенского), и когнитивный механизм интерпретации значения гипаллаги у носителей русского языка, по-видимому, до сих пор не автоматизирован. Поэтому словосочетание розовое здоровье, которое вполне законно могло бы существовать в рамках, скажем, поэтики Серебряного века, в реалистическом романе становится аномалией, не соответствуя представлениям и ожиданиям русского читателя.
Словосочетания покрываться слезами и самый добродушный юмор, воспринимаемые современным читателем как дискомфортные, вполне имели право на существование в русском литературном языке XIX в. (когда появился перевод И. И. Введенского), что показал анализ сочетаемости, проведенный с помощью интернета. В современном же литературном языке словосочетание покрываться слезами (о глазах) существенно уступает по частотности словосочетанию наполняться слезами. Превосходная степень прилагательного добродушный в сочетании с определяемым словом юмор в современных русских литературных текстах, доступных через поисковые системы сети Интернет, отсутствует.
В переводе М. А. Дьяконова, выполненном почти на целое столетие позже и наиболее часто публикуемом в настоящее время, проблема перевода гипаллаги rosy health решена вполне приемлемо — лицо цвело здоровьем (сохранен элемент метафоричности и не нарушена естественность).
Аномалия плана содержания why so much worse for them в переводе И. И. Введенского подверглась смысловой трансформации: в оригинале значение этой фразы, скорее всего, таково: «им же хуже (тем хуже для них), в том смысле, что это, во-первых, будет характеризовать их не с лучшей стороны, а во-вторых, результат этого вряд ли доставит им удовольствие, такое поведение им же выйдет боком». Довольно суггестивная концовка абзаца в тексте У Теккерея у И. И. Введенского оказалась упрощена до: Более всего плакала мисс Седли, когда кто-нибудь осмеливался сказать ей неласковое слово (в оригинале использовано сослагательное наклонение, так что читателю остается гадать, были ли такие люди на самом деле или нет, И. И. Введенский решает, что такие злодеи все-таки находились). Концовка в переводе М. А. Дьяконова (А что касается неласкового слова, обращенного к ней, то если бы нашлись такие жестокосердные люди...) едва ли не суггестивнее, чем в оригинале, и предполагает, пожалуй, даже более широкое толкование, чем исходный текст.
Теперь обратимся к противоречиям переводных текстов, возникшим буквально «на ровном месте» — там, где в оригинале, казалось бы, все очевидно как в плане выражения, так и в плане содержания. В частности, рассмотрим эпизод с кошкой: The silly thing would cry over a mouse, that the cat haply had seized upon. В переводе И. И. Введенского налицо явное смысловое противоречие: Даже над мышеловкой, если жадная кошка готовилась схватить несчастную жертву, соблазнившуюся лакомым куском. Менее парадоксальный вариант наблюдается в переводе М. А. Дьяконова: Над мышкой, невзначай пойманной котом — в этом варианте вызывает недоумение слово «невзначай» (из опыта мы знаем, что кошка не может поймать мышь невзначай, поскольку, как правило, занимается ловлей мышей целенаправленно). В английском тексте, правда, есть словарное соответствие для невзначай — haply, однако его контекстуальный смысл в оригинале несколько иной: если случалось так, что кошка на глазах чувствительной девушки ловила мышь.
В то время как в переводе И. И. Введенского кроме кошки, которая пытается достать мышь из мышеловки, других аномалий плана содержания не замечено, и преобладают дискомфортемы плана выражения, в переводе М. А. Дьяконова, наоборот, все более-менее гладко в плане выражения, но присутствуют некоторые логические противоречия с точки зрения содержания. Абзац у него начинается с фразы: Так как Эмилия не героиня., — что у читателя, знакомого с содержанием романа, скорее всего вызовет недоумение, потому что жизнеописанию Эмилии Седли в нем уделено значительное место. Читатель, только открывающий для себя роман «Ярмарка тщеславия», поверив переводчику в том, что «Эмилия не героиня», в дальнейшем будет озадачен тем, почему ее роль в романе столь значительна. Английскому слову heroine в русском тексте должен был соответствовать более точный в данном случае эквивалент «главная героиня», которой Эмилия, действительно, не является. Итак, в переводе М. А. Дьяконова автор вообще как бы не считает Эмилию героиней, а несколькими строками ниже ее же еще и называет дурочкой (в оригинале silly thing). Между тем, с учетом нежного душевного устройства героини и положительного отношения к ней автора, гораздо более логичным было бы другое соответствие: не дурочка, а глупышка. Ведь далее мы читаем о том, «что касается неласкового слова, обращенного к ней...».
В результате проведенного анализа выясняется, что даже при низкой степени аномальности плана выражения и плана содержания оригинала в переводах обнаруживаются смысловые противоречия и языковые дискомфортемы, затрудняющие восприятие текста. Аналогичная закономерность проявляется при рассмотрении большинства художественных текстов в сопоставительном аспекте.
На основе анализа представляется возможным сделать некоторые общие выводы. Во-первых, для переводного текста в целом характерна более высокая степень логической аномальности, чем для оригинального. Во-вторых, логическая аномальность проявляется на двух уровнях — в плане выражения и в плане содержания. Логическая аномальность плана выражения, представленная различными стилистическими приемами, игрой слов, каламбурами, авторскими неологизмами, своеобразным авторским синтаксисом и т. п., чаще всего интерпретируется переводчиком и воспроизводится им в тексте перевода, при этом степень аномальности текста в переводе чаще всего повышается вследствие усиления стилистической дискомфортности и утраты языковой естественности. Логическая аномальность плана содержания часто требует от переводчика литературоведческих, экстралингвистических, лингвокультурологических
и прочих видов знаний для ее верной интерпретации, при этом переводчик далеко не всегда находит средства адекватной передачи аномального смысла. Ведь переводчик — всего лишь дитя своего времени, языковой среды и обстоятельств.
Литература
1. Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста: сб. ст. / под ред. Н. Д. Арутюновой. М.: Наука, 1990. 278 с.
2. Барт Р. Нулевая степень письма // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М.: ИГ Прогресс, 2000. С. 50-96.
3. Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М.: Издательство Московского университета, 1972. 259 с.
4. Сорокин Ю. А. Стилистика дискомфорта и дискомфортная стилистика // Переводоведе-ние: статус переводчика и психогерменевтические процедуры. М.: Гнозис, 2003. С. 141-151.
5. Сорокин Ю.А. Текстовые поступки: прессинг антропоморфизма или организмическое свойство? // Язык. Сознание. Культура: сб. ст. / под ред. Н. В. Уфимцевой, Т. Н. Ушаковой. М.: Калуга, 2005. С. 335-340.
6. Гениева Е. Ю. Творчество У М. Теккерея 1850-1860 годов // История всемирной литературы: в 9 т. М.: Наука, 1983. Т. 7. С. 344-349.
Статья поступила в редакцию 18 июня 2012 г.
