CC BY
105БЕЗОПАСНОСТЬ
Акция насилия в Андижане 13 мая 2005 года
Ширин Акинер
Публикуемый ниже текст представляет собой сокращенную и слегка переструктурированную версию отчета Ширин Акинер о поездке в Андижан в мае 2005 года. Все сокращения и перестановки согласованы с автором. Оригинальную полную версию можно прочитать на английском языке в Интернете, где она доступна по адресу: http:// www.silkroadstudies.org/Townsend. htm.
Отчет Акинер вызывает много сомнений и возражений. Суть их сводится к следующему: в какой мере исследователь, защищенный статусом гражданина Великобритании и не имеющий личного опыта жизни в атмосфере страха, окутывающей подданных государств с жесткими авторитарными режимами, способен различить, что в полученной им информации сказано действительно откровенно, а что — с оглядкой на начальствующих, которые — пусть даже они не находятся в момент рассказа рядом с собеседниками — всегда присутствуют в сознании свидетелей как вездесущая, всеведующая и безжалостная сила. Вместе с тем отчет является бесспорно интересным и важным источником — и потому, что автор его очень внимательный наблюдатель со стороны, уже одним этим обстоятельства отчасти защищенный от опасности впасть в предвзятость, и потому также, что представляет собой документ, наглядно показывающий, как сложно проникнуть в чужую жизнь — тем более в жизнь закрытого инокультурного общества. Важно и то, что отчет отражает точку зрения, явно не пользующуюся популярностью, поскольку она идет вразрез с клишированными представлениями. Именно из-за этих его качеств мы во многом разделяем
Ширин Акинер читает лекции по Центральной Азии в Школе восточных и африканских исследований Университета Лондона и является также ассоциированным членом Королевского института международных отношений, Лондон (Великобритания).
вынесенную нами в эпиграф оценку отчета Акинер известным узбекским диссидентом (ныне живущим в эмиграции); именно поэтому было решено опубликовать перевод отчета в нашем журнале.
Редакционный совет
Хотя я не согласен с некоторыми положениями этого отчета, сомневаюсь в правильности некоторых выводов и прекрасно понимаю, что многим защитникам демократии и демократически настроенным ученым — равно как и тем, кто ненавидит Каримова и его режим и борется с ними, — этот отчет не понравится, я с разрешения Ширин Акинер рассылаю его полный текст.
В то же время я должен сказать, что нахожу этот отчет более объективным и взвешенным, более надежным и заслуживающим доверия, чем большинство публикаций и заявлений по поводу трагических событий в Андижане, сделанных демократическими СМИ и мировым сообществом, да и узбекской оппозицией.
Абдуманноб Пулад
Я езжу в Узбекистан и другие страны Центральной Азии (далее ЦА) уже 25 лет. Изучение региона находилось в центре моей профессиональной деятельности все это время. В университете я преподаю курс по ЦА, опубликовала много научных работ о ней. Я хорошо говорю по-русски и немного знаю другие языки, распространенные в ЦА. Когда-то я бегло говорила по-узбекски, но давно не практиковалась, поэтому предпочитаю русский; узбекскую же речь я понимаю процентов на 70 (в зависимости от диалекта и темы). Родом я из смешанной азиатско-мусульманской — европейско-христианской семьи; история ее насчитывает более 500 лет, а корни уходят как раз в район Андижана. Большинство жителей ЦА принимают меня как «свою», хотя по моей одежде и манере держаться видно, что я иностранка. Если меня спрашивают, я всегда рассказываю о своем происхождении.
13 мая Андижан стал главной новостью дня. Сообщения прессы о событиях в нем я сочла путаными и не слишком убедительными. Сама я дала несколько интервью на эту тему британским телеканалам (региональным и международным), а также телеканалам других стран: Канады, Австралии и Турции. 26—28 мая я должна была
проводить в Ташкенте Семинар по перспективным исследованиям (Advanced Research Workshop), сокращенно СПИ, давно запланированный и поддержанный НАТО. Однако 18 мая, в соответствии с принятым советом НАТО решением, я получила указание не проводить семинар. Не так-то просто взять и остановить проект на последней его стадии. Поэтому 21 мая мне, как и планировалось ранее, пришлось вылететь в Узбекистан: надо было снять организационные вопросы и позаботиться об участниках семинара, которые уже выехали в Ташкент и не могли вернуться обратно на полдороге.
Прибыв в Ташкент, я приступила к закрытию проекта. На это требовалось время, и, пока улаживались некоторые вопросы, я решила съездить в Андижан. Я приняла это решение спонтанно. Содиректор СПИ, зная по прошлому опыту, что меня не переубедить, помог мне все организовать1. Это не была поездка, поддержанная властью; но мы, конечно, запросили официальное разрешение и через час получили его. Все убеждали меня лететь самолетом: так быстрее, если же ехать на машине, то дорога займет шесть часов в одну сторону. Однако я настояла на машине, так как хотела по пути посмотреть, как живут люди. В итоге один из моих друзей одолжил мне свой автомобиль, а два молодых преподавателя из Исламского университета, где и должен был пройти СПИ, вызвались отвезти меня. Со мной также поехал Равшан Алимов, бывший директор Института стратегических исследований (я знаю его уже 12 лет). Он хотел удостовериться, что по пути не возникнет проблем, да и взглянуть на сложившуюся ситуацию.
Дорога в Андижан
Первую ночь, в Намангане, мы ночевали в специальном доме для приезжего начальства, куда смогли устроиться благодаря контактам с местной администрацией; вторую ночь, в Андижане, мы провели в очень простой гостинице. По пути мы ели в местных кафе. Мои спутники настояли, что возьмут на себя эти расходы (впрочем, достаточно скромные): отчасти потому, что того требовали законы узбекского гостеприимства, а отчасти — в благодарность за помощь, которую я оказываю приезжающим в Лондон.
Ферганская долина. Дорога от Ташкента до Андижана вполне приличная, но по пути стоят многочисленные посты, на которых проверяют документы и транспорт. Больших очередей у этих постов не было, но несомненно они служат помехой и источником
раздражения для всех путешествующих. Я не видела, чтобы требовали взятки, но мне говорили, что это в порядке вещей.
Обычно к Ферганский долине прилагается эпитет «густонаселенная». Многие им пользовались, в том числе и я. Однако это определение подходит долине только в сравнении с другими частями Средней Азии, где плотность населения значительно ниже2. На самом деле сельская местность сильно напоминает самые «пустые» районы Оверна. Едешь и едешь и вокруг ничего, кроме полей и небольших куп деревьев.
Деревни, мимо которых мы проезжали, были опрятными, с побеленными домами и маленькими наружными садиками; основные сады, как принято в Узбекистане, находятся во дворах, и увидеть их можно, только когда открыты ворота. В окрестностях деревень шли сельхозработы. Главные культуры — хлопок и пшеница; по обочинам дороги и на примыкающих к ней полях пасся скот (в основном, думаю, молочные коровы).
Наманган. Это столица одноименного вилоята (области) с населением примерно в 320 тыс. человек. Мы немного побродили по городу. По первому впечатлению жизнь в нем кипела — торговля в магазинах и на базаре шла бойко, кафе и рестораны были полны посетителями. Перед тем как уехать из Намангана, мы зашли в медресе — то самое, где в декабре 1991 у президента Каримова было противостояние с членами Исламского движения Узбекистана, возглавлявшегося Тахиром Юлдашевым и Джумой Намангани, — ив школу. Мне хотелось почувствовать, какая там атмосфера. В обоих заведениях дела шли обычным порядком. Я могла ходить там и разговаривать с преподавателями и учащимися сколько хотела. Ответы их были, как и следовало ожидать, довольно однотипными.
В медресе меня больше всего интересовало, многие ли знают об Акромие и что именно знают. Ответы обнаружили поверхностное знание учения, исповедуемого этим движением. Мои собеседники осуждали его как еретическое, поскольку оно проповедует упрощенный подход к мусульманской обрядности. Они решительно отрицали, что в Намангане есть сторонники Акромии; по их словам, явление это чисто андижанское. И хотя такая реакция была предсказуема, слова их показались мне искренними.
Разумеется, пребывание, столь скоротечное, не позволяет увидеть глубинные проблемы. Но, как заметил Оскар Уайльд, только глупец не придает значения первому впечатлению. Так, я не заметила внешних признаков хронической бедности или других лише-
ний. Молодые люди не слонялись бесцельно по улицам. Не могу назвать Наманган процветающим городом, но равным образом не создалось у меня впечатления, что жители его страдают от экономической депрессии. Это не значит, что местное население всем довольно. Есть много свидетельств, местами анекдотичных, позволяющих предположить, что уровень недовольства достаточно высок во всем регионе. Корни этого, похоже, лежат не столько в действительном положении людей, сколько в том, как они свое положение воспринимают. В свою очередь, на их восприятие влияют ожидания, какой должна быть жизнь, а также разочарование и отчаяние, которые охватывают их, когда они сталкиваются с продажными, все запрещающими и всему мешающими чиновниками.
В Андижане
Мы выехали из Намангана в среду 25 мая около девяти часов утра и прибыли в Андижан примерно в 9.40. На границе Наманганской области нас встретил губернатор (хоким) Андижанской области. Ему сообщили о нашем визите и просили оказать мне всяческое содействие. Он пробыл с нами до конца дня. На следующее утро мы с моими спутниками выехали из Андижана в полпятого утра, нигде не останавливались и добрались до Ташкента к половине десятого.
Андижан, как и Наманган, — столица области, город с населением около 300 тыс. человек. По его периметру стоят посты, где приходится предъявлять документы; но в черте города машины и люди перемещаются свободно. Присутствие на улицах полиции (невооруженной, насколько я смогла судить) было ненавязчивым — по крайней мере, по сравнению с Ташкентом. Представляется, что экономика города и его сельской округи держится на более прочных основаниях, чем в Намангане. Одна из причин — наличие нескольких совместных корейско-узбекских предприятий обрабатывающей промышленности, в том числе завода по сборке автомобилей марки «УзДэу», в настоящее время расширяющего производство. В Андижане я заметила то, чего не было в Намангане, — признаки заботы горожан о своем городе. Например, вдоль всего шоссе разбиты ухоженные клумбы. По меньшей мере это доказывает, что местное правительство может и хочет выделять фонды на содержание общественных мест. Улицы были чистыми, качество общественного благоустройства высоким, продукты на базаре — в изобилии и дешевле,
чем в Ташкенте. Я поговорила с несколькими торговцами, расспросив их, как идут дела. По их оценкам, выручка колебалась от палатки к палатке, составляя от трех до десяти тыс. сомов (округленно — от трех до десяти долларов США) в день; величина ее зависит от места расположения палатки и от продаваемого товара, да и день на день не приходится; но средний уровень доходов казался удовлетворительным.
Утром 25 мая, подъезжая к Андижану, я подала заместителю хокима список людей, у которых намеревалась взять интервью, и мест, которые я хотела бы посетить. Я составила его экспромтом, поэтому никто не мог знать заранее, где я захочу побывать, так как я и сама этого не знала. В список вошли врачи, члены нескольких квартальных (махаллинских) комитетов, представители правоохранительных структур, независимые правозащитники (их фамилии и телефоны мне дали правозащитники в Ташкенте), имамы и учащиеся медресе. Также я просила разрешения посетить центральное кладбище, другие местные кладбища и тюрьму. Все просьбы были удовлетворены, и ни в одном из этих мест меня не ограничивали во времени. По желанию я могла говорить с людьми наедине. В последний момент я добавила просьбу о посещении морга, она тоже было удовлетворена. Но мы так много времени провели в тюрьме, что к моргу подъехали в 17.45, когда весь персонал уже ушел. Я стучала в ворота, пока их не открыли, и смогла войти во двор, получив таким образом некоторое представление о размере и вместительности здания.
Всего во время пребывания в Андижане я опросила около 40 свидетелей. В их число вошли учащиеся и преподаватели медресе, имамы, старейшины и члены махаллинских комитетов, кладбищенские сторожа и могильщики, врачи, заключенные и тюремные служащие, рыночные торговцы, чиновники, представители правоохранительных органов, независимые правозащитники и один из заложников. Главными свидетелями, упоминаемыми в отчете, являются: 1) Зал. 1 — заложник; 2) Пр. 1 — представитель общенациональной правозащитной организации в Андижане; 3) ПрДж — представитель той же организации в Джизаке; 4) ЧлК — член ма-халлинского комитета квартала Гумбаз; 5) ТН — тюремный надзиратель; 6) Закл. 1 — заключенный; 7) Закл. 2 — тоже заключенный.
Пометки о встречах я делала по ходу. Также я попросила несколько человек нарисовать мне в записной книжке планы мест, где произошли те или иные события. В целом я потратила 12 часов
на встречи и на осмотр упоминавшихся мест и по грубым подсчетам опросила 40 человек. Я не исключаю, что не все из них сказали правду — или сказали всю правду — но, не зная заранее, куда я отправлюсь, что захочу увидеть и какие еще после этого придут мне в голову идеи, было очень сложно фабриковать лживые свидетельства таким образом, чтобы они совпадали в каждый данный момент в каждом месте.
Интервью проходили в форме неформальных бесед длительностью от 25 до 40 минут. По возможности я делала записи за своими собеседниками, и они понимали, что я не просто праздно болтаю. Иногда я разговаривала с людьми наедине, иногда в присутствии других — до четырех человек сразу; в медресе я беседовала с целым классом из 15-ти учащихся. В тюрьме я провела больше часа, в больнице около 30-ти минут. В отчете я нигде не упоминаю имен опрошенных, поскольку не испросила у них на это разрешения.
В третьем разделе я привожу хронологию событий 13 мая, составленную на основании моих бесед в Андижане. Я не даю полную запись этих бесед: она заняла бы слишком много места, и на данном этапе столько подробностей, пожалуй, и ни к чему. Однако весь тот день я пыталась быть как можно более точной в своих записях, фиксируя время и обстановку и четко отделяя свидетельства очевидцев от рассказанного с чужих слов. Я не профессиональный следователь. Я вполне готова согласиться с тем, что были вещи, которые я не заметила, вопросы, которые не догадалась задать. Но верно и то, что я уже много лет езжу в ЦА и всегда веду подробные записи о своих поездках. Это часть моей работы как исследователя, так что я привыкла наблюдать и размышлять об увиденном.
Дополнительная информация
Чтобы взглянуть на события в Андижане в несколько иной перспективе, 27 мая я отправилась в Джизак — небольшой город, столицу области, расположенный к югу от Ташкента примерно в трех часах езды на машине. Я не оформила на это официального разрешения и не думаю, что это было нужно. Я выехала в пятницу рано утром и прибыла в Джизак чуть позже девяти, провела там все утро, а днем вернулась в Ташкент на встречи, запланированные на вторую половину дня. Для поездки я попросила у содиректора СПИ машину с шофером; меня сопровождал друг-узбек, работающий в
швейцарском проекте по раннему предупреждению конфликтов (Conflict Early Warning project). Моя главная встреча в Джизаке, длившаяся почти два часа, была с одним из основателей оппозиционной партии «Бирлик»3. Он также является местным представителем общенациональной правозащитной организации. В течение всего 13-го мая он поддерживал телефонную связь с Андижаном, и мне было интересно узнать его мнение о происшедшем. В целом его рассказ совпал со свидетельствами других очевидцев. Он дополнительно подтвердил время некоторых событий.
В Ташкенте я продолжила работу, начатую в Андижане и Джизаке: встречалась с правозащитниками, духовными лицами, независимыми учеными и исследователями, а также с представителями власти и депутатами парламента. С большинством из них я говорила наедине. Некоторые были из Ферганской долины, но временно работали в столице. Я включила в свой отчет несколько мнений, почерпнутых из этих встреч.
Хронология событий
События происходили у тюрьмы, находящейся на окраине города, и на центральной площади. Тюрьма и площадь связаны между собой широкой улицей Навои, вдоль которой расположены главные административные здания, в том числе Министерства внутренних дел, прокуратуры, городского отдела милиции и областного отдела Службы национальной безопасности.
Первый этап: одна из версий. Это версия свидетеля Пр. 1, живущего в квартире дома рядом с тюрьмой; его окна выходят на одну из двух дорог, ведущих к тюрьме. Он утверждал, что акция началась
12 мая в 22.50. По его словам, он видел, как 50 вооруженных человек подъехали к зданию тюрьмы примерно на 15 обычных легковых машинах. В 23.10 раздались крики и выстрелы. Местные жители вышли на балконы и начали в растерянности переговариваться. Как минимум, один человек вышел на улицу, но вооруженные люди приказали ему не приближаться. Никто не знал, что происходит. Почти тотчас большой военный грузовик (УралЗИЛ-131) подъехал к тюрьме и наполовину протаранил ворота. Как я убедилась сама, ворота эти были на удивление непрочными, без всяких специальных защитных средств. Теперь за ними появились ямы с торчащими оттуда металлическими шипами. Пр. 1 не говорил о перестрелке сна-
ружи тюрьмы, но другие очевидцы говорили. Я сама видела многочисленные следы от пуль на стенах и на воротах.
Когда повстанцы вошли в здание тюрьмы, они начали выламывать двери камер, затем собрали заключенных рядом со столовой и выдали оружие некоторым из них. Люди в квартирах слышали, как женщины кричали: «Свобода, свобода!» (Этот эпизод мне представили так, будто изобразили сцену из фильма; поэтому мне он кажется сомнительным.) Потом женщины выскочили на дорогу сзади тюрьмы и скрылись из виду. За ними побежали другие заключенные — прямо в тапочках. Тем временем на улице, ведущей к тюрьме, заняли позиции мужчины в камуфляже, человек 50 или 60. Когда чуть позже на дороге появился желтый «Москвич-412», направлявшийся в сторону тюрьмы, вооруженные люди открыли по нему огонь и убили сидевших в нем трех человек. Такая же сцена повторилась 20 минут спустя. По словам Пр. 1, выглядело это, как в фильме. Он подумал, что камуфляж был похож на форму спецназа, но когда я стала уточнять, признал, что в темноте видно было плохо, да и стрелявшие находились за деревьями на некотором расстоянии от балкона. К тому же такую одежду можно легко купить на базаре.
Пр. 1 рассказал, что позднее, когда другие вооруженные люди прошли под деревьями, он слышал, что говорили они на разных диалектах. Некоторые были из Андижана, но были и из Ташкента, Бухары и, как ему показалось, из Кыргызстана. На это указали и другие очевидцы. Некоторые считают, что распознали таджикский акцент в речи повстанцев. А по мнению некоторых, в особенности Зал. 1, двое повстанцев переговаривались по-русски, но при этом русскими не были, потому что говорили с ошибками. По предположениям очевидцев, то был единственный язык, понятный всем, либо, наоборот, те двое не хотели, чтобы остальные их поняли.
Первый этап: другие версии. По всем прочим свидетельствам, в том числе служащих тюрьмы, акция началась около половины первого ночи. Так, по словам ЧлК, именно тогда они и услышали крики и выстрелы. События разворачивались в быстром темпе. Некоторые местные жители вышли посмотреть, что происходит, но глава управы махалли велел им соблюдать спокойствие и разойтись по домам. Ночью ЧлК узнал, что повстанцы пытались захватить казарму в центре махалли, со всех сторон окруженную жилыми домами; но там было 300 солдат, и они отразили атаку. Либо до того, либо сразу же после — время не ясно — повстанцы атаковали и захватили отделение полиции в 6—7 км от тюрьмы. Здесь они завладели оружи-
ем и амуницией. Затем они напали на казарму поменьше (всего 100 солдат), находившуюся поблизости. Повстанцы были одеты в военную форму, солдаты сперва подумали, что это сослуживцы из другого подразделения, — и открыли ворота. В последовавшей схватке трое солдат было убито, еще несколько ранено. С этого момента все очевидцы, с которыми я говорила, одинаково описывали последовательность событий — так, как она изложена выше. Есть только некоторое несоответствие во времени: Пр. 1 настаивал — я спрашивала несколько раз, — что тюрьму взяли штурмом в 11.30 вечера, а все остальные утверждали, что произошло это на полтора часа позже, около часу ночи. Я не смогла найти объяснения этому расхождению.
В тюрьме, как отмечалось выше, заключенных освободили из камер. Закл. 1 и Закл. 2, как и тюремные служащие, заявили, что освобожденных было около 500 человек. Еще 200 человек, чьи камеры находились в другой части здания, так и остались в тюрьме: то ли не хватило времени, чтобы освободить их, то ли в общей неразберихе о них просто забыли. Трое охранников было убито, еще несколько ранено. По свидетельству Закл. 2, повстанцы кричали «Аллах Акбар!», «Джихад!». Они узнали заключенного из его камеры, который был членом Ахромии, приветствовали его и дали ему оружие. Остальных заключенных из той же камеры силой вывели во двор тюрьмы; некоторые попытались спрятаться под кроватями, но их вытащили оттуда. Тех, кто продолжал сопротивляться, повстанцы убили, в том числе двух человек из камеры Закл. 2. Трупы свалили в багажник машины и позже бросили напротив хокимията (мэрии) в центре города.
Второй этап. Все свидетели, с которыми я говорила, сошлись в том, что, освободив заключенных, повстанцы тут же взяли их в кольцо и насильно повели вниз по главной дороге к зданию Службы национальной безопасности (СНБ). Там их заставили стать живым щитом перед оградой, а повстанцы открыли огонь по зданию из-за их спин. Последовала ожесточенная перестрелка, продлившаяся, похоже, достаточно долго. Один из заключенных, которого я опросила позже днем (Закл. 1), объяснил, что спасся, улегшись лицом вниз в арык. Он пролежал там, пока не начало светать, примерно до трех часов утра, тогда уже выбрался и побежал. Он был ташкентцем и не знал, куда идти. В конце концов он вышел к аэропорту. К этому времени туда продвинулись повстанцы; Закл. 1 подумал было, что они захватили здание аэропорта, но оказалось, что это не так. К тому моменту оценки потерь среди повстанцев и солдат СНБ составляли от 20 до 50 человек.
Третий этап. Примерно к четырем часам утра повстанцы добрались до главной площади и захватили хокимият, практически пустой, если не считать ночного дежурного. Также они бросили бутылки с коктейлем Молотова4 в здания кинотеатра и театра на главной площади (я не знаю точно, когда это случилось) и подожгли их. Я видела эти здания с улицы; окна были выбиты, а наружные стены сильно пострадали от пожара. В какой-то момент повстанцы подожгли также легковые машины, стоявшие на площади. По этим пунктам совпадали все показания, какие я слышала. Также все согласились, что заключенных выстроили перед оградой, чтобы вновь использовать их как живой щит, и выставили к ним охрану. Тела же убитых в тюрьме сбросили перед оградой.
Четвертый этап. К восьми часам утра на площади стали собираться люди. Никто не знал, что произошло, несколько человек прошли в хокимият на работу, где и попали в в заложники. Солдат и других людей тоже взяли в заложники. Их связали, некоторых жестоко избили, других изувечили и расстреляли; так, одному мужчине отрезали оба уха, другому выкололи глаз (свидетельство Зал. 1). Эти красочные описания, похоже, соответствуют истине; а вот толки насчет того, что повстанцы приставали к женщинам-заложницам и нескольких изнасиловали, были довольно неопределенными и потому кажутся мне неубедительными.
К этому времени прибыли дополнительные воинские подразделения, переброшенные по воздуху, но вроде бы они не выходили на площадь, а стояли немного дальше, за главной дорогой. На площади же напротив хокимията собралась толпа зевак — Пр. 1 употребил именно это слово «зеваки». Я не смогла найти никого, кто бы слышал призывы или выражения протеста религиозного характера. Равным образом никто, по всей видимости, не слышал экономических или политических требований. Правда, один из очевидцев вспомнил, что повстанцы обратились к толпе с пылкой речью: они обвиняли власти в жестокости и в качестве доказательства своей правоты показывали на трупы, которые привезли с собой. В это время Закл. 2, которого повстанцы считали мертвым, очнулся. Он так изложил мне свою историю. Он взывал к толпе спасти его, говорил, что повстанцы, а вовсе не охранники, пытались его убить. Тогда один из повстанцев прицелился в него и уже был готов выстрелить. Закл. 2 был еще под следствием, поэтому — в своей одежде, и в толпе не поняли, что его привезли из тюрьмы. Но тут сквозь толпу протолкался какой-то старик и спросил повстанцев, почему они убивают
молодых. Затем он схватил Закл. 2 и оттащил его на безопасное расстояние. Другие отнесли молодого человека в кинотеатр, где бригада скорой помощи обработала его раны (пули попали ему сзади в правое плечо). Когда Закл. 2 был в состоянии идти, он отправился домой к родителям, живущим в Андижане.
Пятый этап. Президент Каримов вылетел в Андижан 13 мая и провел в городе несколько часов, однако об этом никто из говоривших со мной никак не высказывался. Утром начались переговоры повстанцев с министром внутренних дел Закиром Алматовым; они продолжались весь день, но закончились безрезультатно. По одним свидетельствам, повстанцы выдвинули конкретные требования, по другим — ограничились расплывчатыми и абсурдными заявлениями. Власти явно пытались избежать кровопролития и предложили повстанцам свободный проход к кыргызской границе. По словам Зал. 1, находившегося внутри здания, и других очевидцев, бывших снаружи, в том числе Пр. 1, повстанцы начали украдкой покидать здание около четырех часов пополудни, разделившись при этом на три группы, чтобы привлекать меньше внимания. Большинству, видимо, удалось ускользнуть часам к пяти. Немного позже власти объявили через громкоговорители, что собираются брать здание штурмом и приказали всем покинуть площадь. Выводящие с нее улицы блокированы не были, так что мирные граждане могли уйти свободно.
По словам Пр. 1, в 6.30 вечера к хокимияту, не открывая огня, подъехал БТР. Немного позже к зданию подъехала вторая бронемашина, и прибывшие на ней солдаты стали стрелять по людям на площади. Есть некоторые указания, что они только отстреливались, отвечая на выстрелы из толпы. Также из рассказов следует, что, когда войска вошли в здание, произошла ожесточенная перестрелка; значит, там все еще оставалось некоторое количество повстанцев. Некоторые из них были убиты, некоторых схватили, в том числе, по словам Зал. 1, — Гулома и Азиза, которые пытали людей в хокими-яте. Спустя несколько дней в Джизаке ПрДж рассказал мне, что когда он разговаривал с кем-то из Андижана по телефону, то слышал ружейные выстрелы. Он уточнил, что это произошло в пять вечера. Но, когда я стала настаивать на подробностях, он признал, что не знает, кто именно стрелял, возможно, и из толпы, и вообще отвечал неуверенно. Было ясно, раньше он об этом просто не задумывался.
Шестой этап. К ночи 13 мая правительственные войска восстановили контроль над городом. Всего они захватили около 100 повстанцев, примерно 300 единиц стрелкового оружия и более 200 гранат.
По словам некоторых свидетелей, город вскоре вернулся к нормальной жизни, однако в репортажах иностранных информационных агентств утверждалось, что 14 мая прошел большой митинг протеста. В течение нескольких следующих дней большинство заключенных (почти 500 человек), которых освободили из тюрьмы, добровольно вернулись под стражу. Из членов Акромии, насколько мне известно, не вернулся никто. Говорили, что часть повстанцев ушла в Кара-су. Этот город расположен по обеим берегам реки, русло которой служит границей между Кыргызстаном и Узбекистаном. Там они смешались с другими беженцами (оценки их численности сильно варьируются), также пытавшимися попасть в Кыргызстан. Очевидцы подтверждают, что среди беженцев было много молодых людей с оружием. В последующие дни появилось много сообщений о демонстрациях в Кара-су. Представляется, что они были спровоцированы закрытием кыргызско-узбекской границы. Мера эта вызвала сильное негодование по двум причинам: во-первых, остановилась приграничная торговля — основной двигатель местной экономики; во-вторых, оказались разделенными родственники, чьи дома стоят по разным берегам. Я сама в Кара-су не ездила, так что могу только передать сведения из вторых рук. В Ташкенте общее мнение было, что через несколько дней демонстрантов в Кара-су потихоньку разогнали. Бежавших в Кыргызстан кыргызские официальные лица квалифицировали не как беженцев, а как временно перемещенных лиц; многие из них впоследствии добровольно вернулись в Узбекистан.
Подсчеты
В сообщениях СМИ о событиях в Андижане большие расхождения в цифрах, поэтому я попыталась уяснить для себя и эту сторону дела.
Толпа на площади. В сообщениях СМИ говорилось о двух-десяти тысячах. Я промерила площадь перед хокимиатом шагами. Получилось примерно 30 на 50 метров: если стоять очень плотно, могло бы, пожалуй, уместиться три тысячи. Конечно, люди могли собраться и на улице Навои, ведущей от площади к тюрьме. Свидетель, дававший интервью на Би-Би-Си, утверждал, что видел, как по всей улице Навои на протяжении двух километров стояли люди, но я сомневаюсь в этом. Во-первых, когда я была в Андижане, я ничего подобного не слышала. Во-вторых, свидетель не указывает точно,
где он/она находился (лась); но если стоять перед хокимиятом, то отчетливо видеть улицу Навои по всей ее длине достаточно сложно. Кроме того, будь улица вся запружена людьми, СМИ, вероятно, писали бы о десяти тысячах и более — и тогда жизнь в городе замерла бы полностью. Но никто не упоминал, что такое случилось. Надо также иметь в виду, что перед хокимиатом разбиты клумбы и была припаркована пара автомобилей. Машины были подожжены повстанцами (я видела оплавленные камни), и никто не мог бы стоять близко к ним. А клумбы на площади не были истоптаны, и не было никаких признаков пересадки цветов. Не увидела я и следов кровавых пятен на мостовой. После беспорядков могли устроить капитальную уборку, но пока я была в Андижане, я не видела и не слышала ничего, подтвердившего бы, что улицу тщательно убирали. Наконец, по сообщениям СМИ, утром 14 мая на площади был большой митинг, а это указывает на то, что пространство было чистым и открытым для публики.
Количество повстанцев. Никто не имел точного представления, сколько их было. Судя по рассказам о том, сколько машин подъехало к тюрьме, начали атаку 50—60 человек. Описания последующих этапов операции позволяют предположить, что и в других частях города были группы повстанцев. По очень приблизительным оценкам, общее их число достигало 150—200 человек (по официальным данным — 200). Предположительно около 50-ти были убиты, еще 100 арестованы (хотя возможно, что не все арестованные участвовали в акции). Остальные бежали, скорее всего, в Кыргызстан.
Количество погибших. Из всего, что говорится о насили в Андижане, эти цифры — самые противоречивые и спорные. Они колеблются в диапазоне от 170 человек (официальные данные) до 1500 (сообщения СМИ). Я попыталась разобраться с имеющимися свидетельствами, для чего посетила три кладбища: центральное (общегородское) и два квартальных. Там я беседовала со смотрителями и могильщиками, чтобы проверить, много ли за прошедшую неделю было сделано захоронений. Мусульманские могилы по своему устройству сложнее христианских; чтобы их подготовить, требуется и больше времени, и больше навыка. Я прошлась по кладбищам в поисках свежевырытых могил и заметила, что среднее число новых захоронений на них равнялось восьми (десять на одном, десять на другом и четыре на третьем). В общей сложности в Андижане 20 кладбищ; значит, по самым грубым расчетам, получается 160 захоронений за последние несколько дней. Правда, на окраине города на-
ходятся еще с десяток кладбищ, и у меня не было времени посетить их лично. Однако на них побывал независимый свидетель (один уважаемый узбекский ученый, который работал на исламские организации в Ферганской долине на протяжении многих лет), посетивший Андижан вскоре после 13 мая; согласно его оценке в те дни было сделано около 40 захоронений, большинство — 14 мая. Тот же свидетель повторно был в Андижане 23—24 июня, то есть на сороковой день траура, после чего подтвердил мне свою оценку: всего приблизительно 200 случаев смерти. Эта цифра близка к официальной. У меня состоялись также более ими менее продолжительные разговоры с имамами в разных мечетях: я спрашивала их, сколько раз в мае они делали джаназа намаз (погребальную молитву). Дело в том, что сведения об этом, как и о других обрядах, выполняемых духовными лицами, записываются и сверяются религиозным начальством. Цифра, которую мне дали для всего города за весь месяц, — 300 раз. Так как ожидаемая месячная норма смертности — 100 человек, опять получается, что официальные подсчеты погибших довольно реалистичны.
Правозащитные организации через своих представителей в Ташкенте и Андижане заявили, что большое количество погибших было тайно захоронено в братских могилах за чертой города. Я попытала на этот счет разных людей, но их ответы меня не впечатлили: чем больше я расспрашивала о деталях, тем сильнее они раздражались и тем более размытые ответы давали. Пр. 1, который, в общем, давал очень точные показания — даже, пожалуй, слишком точные, чтобы во всем ему верить (см. выше, что он говорил о времени нападения на тюрьму), утверждал, что «власти убили свыше тысячи человек»; но при этом он производил впечатление человека, некритично полагающегося на слухи и предположения. Вот одно из доказательств, которое он посчитал очень убедительным: некие люди, ездившие в морг забрать тело своего родственника, сказали ему, что видели там, как врач писал протокол под номером 1007. И он решил, что бумага относилась к 100-й жертве недавнего насилия. Но, если даже допустить, что это действительно был номер свидетельства о смерти, сам по себе он ни о чем не говорит. Ведь мы не знаем порядка записи смертей, в частности, с какого числа ведется данная серия свидетельств. Были и другие детали, которым он верил, как мне кажется, потому что хотел им верить, но которые могут быть запросто истолкованы иначе.
Я попыталась по-другому проверить количество погибших: ходила по разным махалля и спрашивала тамошних аксакалов, сколько
семей потеряли родственников за последние десять дней. Они называли от трех до десяти семей, причем часто уточняли имена и занятия. Некоторые из погибших были последователями Акромии, некоторые — полицейскими, другие просто посторонними, но обо всех старики говорили «наши дети», о всех горевали. В узбекском обществе траурной церемонии придается большое значение. Состоит она из нескольких стадий, и каждая включает наполовину публичные, общинные по характеру, обряды. Так, после погребения, которое должно состояться в течение 24 часов после смерти, первейшая обязанность близких родственников мужского пола заключается в том, чтобы, одевшись в специальные чапаны (халаты) и усевшись на скамью перед домом, бодрствовать три дня подряд. На седьмой день готовится поминальная пища и опять приглашаются друзья и родственники; такие же мероприятия проводятся еще несколько раз, в частности, на двадцатый и сороковой дни и через год. Для семьи — дело чести соблюсти все ритуалы. Если бы произошла массовая бойня (предположим — 1500 смертей) не только город в целом был бы травмирован — на каждой улице можно было бы заметить признаки траура. Сразу стало бы ясно, какая семья потеряла родственника. Я же не слышала ничего, что указывало бы на подобный траур. Наоборот, я видела, как люди привычно спешат по делам, беззаботно смеются и шутят. Когда я приводила этот довод правозащитникам, они отвечали, что люди боятся, что жизнь должна идти своим чередом и т. п. Однако даже в 1930-е годы, на пике сталинского террора, все придерживались традиции похорон, и трудно поверить, что в этот раз мы столкнулись с каким-то отступлением от нее. А если бы от проведения привычных траурных ритуалов людей удерживали силой, очень вероятно, что это вызвало бы всеобщий публичный протест.
Есть еще несколько вопросов, заслуживающих внимания. Первый — это количество раненых. По заявлению властей, спустя неделю после событий в больнице все еще находились около 250 человек. Учитывая, что не все пострадавшие нуждались в госпитализации, а некоторые поправились в течение недели, цифра эта дает правдоподобное соотношение между случаями смертельного и несмертельного исхода среди пострадавших: приблизительно 170 умерших на 500 раненых. Мои подсчеты после визита в морг и в местную больницу дали такие же результаты. Кстати, если число убитых колебалось в пределах 170—200 человек, то получается соотношение: один убитый на трех раненых. В тех случаях, когда подобного рода
операции проводятся обученными войсками, — а о таких войсках шла речь в сообщениях об андижанских событиях — именно такую пропорцию и следует ожидать.
Далее, по некоторым сообщениям СМИ, погибших свозили в одну из андижанских школ. Когда я попросила правозащитников рассказать об этом поподробнее, они отвечали как-то неопределенно. Это не значит, что сами сообщения были обязательно ложными — просто я не нахожу убедительными ответы конкретных людей. Также следует иметь в виду, что дневные температуры были высокие (около 30 градусов выше нуля), из-за чего уже к утру следующего дня после бойни запах разлагающихся трупов стал бы всепроникающим. Кроме того, конец четверти приходится на последнюю неделю мая, следовательно, занятия в школах продолжались и надо было либо устроить занятия в других помещениях, либо за выходные успеть провести полное обеззараживание школы.
Официальная оценка числа погибших была пересмотрена в течение недели в сторону повышения, на основании чего некоторые комментаторы делают вывод, будто правительство что-то скрывает. На мой взгляд, этот факт только повышает доверие к официальной оценке: было бы удивительно, если бы первые подсчеты сделанные правительством непосредственно после трагедии насилия, в суматохе и неразберихе, оказались точными и окончательными.
Выше я привела свидетельства об обстоятельствах. С их помощью ничего не докажешь — но их достаточно для того, чтобы показать, насколько критическим должно быть отношение к самым высоким оценкам числа погибших. Ибо то, что мы имеем сейчас, — это всего лишь утверждения заинтересованных сторон, настаивающих на тех или иных цифрах.
Тюрьма
Тюремный режим. Тюрьму в Андижане (одну из многих) посетил Тео Ван Бовен — специальный представитель ООН, занимающийся сообщениями о пытках. Его фото висит в холле здания администрации. Говорят, что он выбрал это тюрьму потому, что в ее адрес было особенно много нареканий. Я видела части тюрьмы, пока шла от ворот до помещения, где у меня была назначена встреча с тюремными служащими и несколькими заключенными. Не знаю, что бы произошло, если бы я попросила о более широком доступе. Такое
впечатление, что мою просьбу могли бы и удовлетворить. Но моей целью было понять, что случилось 13-го мая, а не выяснять условия жизни в тюрьме. Я разговаривала с двумя заключенными: я сама установила себе такой лимит встреч, поскольку в Андижане были еще другие люди, с которыми я хотела встретиться, и я знала, что времени до отъезда в Ташкент у меня мало. Поскольку я не собиралась задавать вопросы конфидециального характера, я виделась с заключенными в присутствии начальника тюрьмы.
Первый заключенный (Закл. 1), с которым я разговаривала, сидел в тюрьме во второй раз. Он был осужден в 2002 году на 20 лет по 97-й статье за убийство. В смысле физического состояния он выглядел вполне сносно, держался самоуверенно, по временам даже спорил с начальником тюрьмы. Я полюбопытствовала, почему он добровольно вернулся: ведь он уже знал, какие условия его ожидают, знал и то, что даже в случае пересмотра сидеть ему, как минимум, еще восемь лет. Он привел две причины: что он хотел бы после отсидки вернуться к своей семье и что в тюрьме он получает полезные профессиональные навыки — обучается портняжному мастерству. Я поспрашивала его об этом еще немного — он с увлечением, в деталях стал рассказывать о работе в команде, организованной им вместе с сокамерниками. Швейные машинки предоставила им немецкая благотворительная организациия5. Одежду, которую они шьют, доставляют представителю этой организации в Андижане. Вполне может быть, что все это было выдумано, но уж больно убедительно звучали приводившиеся им во множестве подробности, и он явно обладал некоторыми знаниями о шитье и моделировании одежды. Он также сказал, что изучает примерно девять месяцев английский язык. Я тут же перешла на английский. Это поначалу его смутило, он почувствовал себя в затруднении; но после того как я повторила несколько простых вопросов, он начал, запинаясь, мне отвечать. Все это опять-таки могло быть только видимостью правды; но исходя из собственного преподавательского опыта, могу сказать, что его английский соответствовал тому уровню, который можно было достичь за время его обучения. В своем отчете я в нескольких местах приводила его показания о событиях 13-го мая. Относительно своего возвращения в тюрьму он пояснил, что, сбежав от боевиков, он вместе с двумя сокамерниками попытался найти офис представителя, которому они посылали сшитую ими одежду. Сам он из Ташкента, в Андижане только этот адрес и знал. Офис он не нашел, потом оказался в аэропорту и 15-го мая решил сдаться.
Второй заключенный был моложе и сильно нервничал. Повстанцы стреляли в него, он все еще был перебинтован, его рана, похоже, причиняла ему боль. Он был из Андижана, ожидал суда по статье 163 (кража), заключение отбывал в третий раз. С ним в камере находились еще десять заключенных. Когда ворвались повстанцы, он испугался и попытался спрятаться под кроватью. А когда их силой вывели во двор, он увидел мертвого охранника. Он вспомнил, что за тюрьмой, на улице, вроде бы видел легковые машины марок «Не-ксия», «Матис» и «Дамас». Мятежники спросили его, служил ли он в армии, он ответил, что нет. Ему не дали оружия. Когда он рванулся бежать, ему выстрелили в спину. Двое из его сокамерников были застрелены насмерть.
Опять же этот рассказ мог быть сфабрикован специально для меня, тем более, что исполнен он был перед начальником тюрьмы. Были в нем, однако, некоторые подробности, которые я могла бы проверить по другим источникам, и я не думаю, что рассказчик знал, какие именно. Вдобавок, пусть даже оба заключенных были проинструктированы до моего прихода, некогда им было готовить такие сложные, запутанные истории, так как от момента, когда я попросила разрешения посетить тюрьму до моего появления прошло совсем немного времени. Что самое интересное — оба имели уже тюремный опыт и оба решили вернуться. Отсюда можно сделать вывод, что режим содержания, быть может, не такой уж и жуткий, как сообщалось в некоторых отчетах.
Количество заключенных. В сообщениях СМИ речь шла о двухчетырех тысячах заключенных в Андижанской тюрьме. Не знаю, откуда взялись эти цифры. Тюрьма расположена на окраине города и занимает сравнительно небольшую территорию. Она не выглядит как тюрьма строгого режима. Как я лично могла убедиться, здания на территории тюрьмы — администрации, столовой, спальных помещений — не очень длинные и всего в несколько этажей. Очень сомнительно, чтобы там могли содержаться тысячи людей. Официальная цифра — 734 заключенных, и все, что я увидела во время посещения тюрьмы, подтверждает достоверность этой цифры. Из этих 734 человек около 400 — подследственные и еще 300 — осужденные. (ЫВ! Я сначала не разобралась в терминах, поэтому очень может быть, что эти цифры надо переставить местами.)
Поведение заключенных. Это один из наиболее любопытных аспектов андижанских событий. Некоторые из них, по их собственным словам, не хотели покидать камеры, когда повстанцы ворвались в
тюрьму, и не хотели брать оружие, которое им давали. Могут сказать, что это попытка задним числом выставить себя в лучшем свете. Однако нужно учитывать и другие факторы. Известно, что несколько тюремных надзирателей были убиты боевиками. Начальник тюрьмы (НТ) сказал мне, что и его жизнь была под угрозой, да его «спасли заключенные». Так оно было или не так, но факт налицо — он жив; между тем, захоти заключенные его смерти, за те полчаса или около того, пока тюрьма находилась в руках повстанцев, убить его ничего не стоило. И что еще более примечательно — в течение 48 часов почти все «освобожденные» добровольно вернулись под стражу.
Соотносимые факторы
О причинах насилия в Андижане рассуждают многие комментаторы. Но, как аналитическая категория, понятие причинности — одно из наиболее сложных, дискуссионных философских/научных понятий. Поскольку мой отчет — не академическая статья6, я не буду развивать эту тему далее; важно, однако, отметить, что, только получив в результате исследования критическую массу объективных данных, можно с большей или меньшей степенью уверенности установить, обусловлен ли один ряд обстоятельств другим или нет. Нам до этого еще далеко, почему я и предпочитаю следующий ход мысли: признаки связи между двумя рядами есть, но остается открытым вопрос, о какой связи они свидетельствуют — причинноследственной, случайной или косвенной. Ниже я рассматриваю некоторые факторы, которые могут быть соотнесены с событиями в Андижане и могли бы способствовать насилию.
Экономический фактор. Экономической ситуации в Андижане уделялось много внимания, и в некоторых сообщениях говорилось о больших масштабах бедности. Это вводит в заблуждение. Бедность можно оценить разными способами: по каким-то абсолютным стандартам — доходу, доступности социального обеспечения, потребительских услуг и т. д.; посредством сравнения — какова ситуация в одном месте и какова она в другом; и через восприятие, то есть в соответствии с тем, как люди сами оценивают собственное положение. В Центральной Азии в целом чрезвычайно сложно составить ясное представление об экономическом статусе людей, так как имеется много неформальных источников дохода и помощи, позволяющих пополнять официальный заработок, например, обмен товарами, услуга-
ми, помощью и содействием в делах. Таким образом, хотя зарплаты и низкие, это не обязательно означает, что люди испытывают большие лишения. Что касается Андижана, то какие бы индикаторы мы ни использовали, совершенно ясно, что экономическая ситуация в нем значительно лучше, чем в других районах Узбекистана. Здесь хорошо развиты сельское хозяйство и легкая промышленность; частное предпринимательство выходит на новый уровень. Когда я гуляла по улицам, заглядывая в кафе и магазины, разговаривая с продавцами на рынке, у меня сложилось впечатление относительного процветания: у людей есть деньги, которые они могут тратить и на деле тратят на довольно широкий спектр услуг и потребительских товаров. Конечно, это не значит, что все вообще идет прекрасно. Есть люди, занятые на низко оплачиваемой работе, например, учителя и другие лица умственного труда; им приходится прилагать все усилия, чтобы свести концы с концами, но они не составляют большинство в Андижане.
Спору нет — здесь, как и повсюду в Узбекистане, есть недовольные. Главных претензий три. Во-первых, люди недовольны повальным взяточничеством: практически за любую услугу приходится давать взятку. Во-вторых, очень большое неудовольствие вызывает поведение местных чиновников: одни из них явно злоупотребляют своим положением, тогда как другие некомпетентны и чинят людям помехи без всякой на то надобности. В-третьих, судебная система воспринимается как продажная и неэффективная, в особенности по сравнению с той, какой она была в советское время, когда человек, приходя в суд, знал, что его дело будет рассмотрено быстро и по справедливости.
По этим и подобным причинам масштабы общественного недовольства значительны, и оно может быть с успехом использовано противоборствующими силами с любыми убеждениями. Однако в андижанских событиях этот фактор, по-видимому, не сыграл существенной роли. По отдельности многие могли жаловаться на те или иные несправедливости, причиненные им обиды; но из этого не следует, что собравшись вместе 13-го мая на площади, люди выдвинули какие-то конкретные требования или претензии. Движущей силой событий были повстанцы, но вот понять по тому, что я услышала, в какой мере они пользовались поддержкой зрителей, трудно. У меня впечатление, что по крайней мере часть людей была просто ошеломлена происходящим и выжидала, что будет дальше.
Религиозный фактор. Что еще породило множество догадок и предположений, так это вопрос о роли религии и в особенности о
природе и силе движения Акромии. Названо оно по имени его основателя, уроженца Андижана Акрома Юлдашева. В прошлом он был членом Хизб ут-Тахрир7, но, как говорят, поссорился с одним из лидеров и в 1996/97 году сформировал собственную группу. Насколько мне удалось выяснить, сейчас база поддержки этой группы, равно как и ее активность, ограничены Андижаном, хотя по сообщениям конца 1990-х годов у нее были отделения в некоторых других городах Ферганской долины. В 1998 году Акром был арестован и осужден за хранение наркотиков. В том же году он был отпущен по амнистии, но в 1999 после февральских взрывов в Ташкенте снова арестован и приговорен к 17 годам тюрьмы.
Как видно из написанной Акромом в 1992 году работы «Путь к вере», первейшей своей задачей он считает возвращение людей в лоно ислама. Идеи свои он представляет в простом, можно даже сказать, упрощенном виде. Узбекские улемы8 находят его учение неверным по трем пунктам. Во-первых, из-за недостаточного религиозного образования он неправильно толкует главные священные тексты. Во-вторых, он пропагандирует еретические верования. Например, утверждают, что он разрешал своим последователям, раз они живут в век джахилии (невежества), употреблять алкоголь и наркотики; единственное предписание, которое они должны соблюдать, — это верить, что нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк Его. Также — и это в-третьих, что он создал систему поэтапной тренировки своих последователей с целью подготовить их к осуществлению высокого призвания — основать в Ферганской долине исламское государство (халифат). Именно такое мнение об Акро-мии я услышала от студентов и преподавателей медресе.
Защитники Акромии заявляют, что Акрома заботят лишь духовные дела и потому он не представляет угрозы для государства. Центральный пункт здесь — что понимать под «угрозой». Маловероятно, что движение Акромии способно стать военной силой, бросить реальный вызов правительству. Но если принимать в расчет идеологический аспект, то, на мой взгляд, существует реальная возможность, что Акромия и подобные ей группировки могут представлять угрозу не только для правительства, стоящего у власти, но и для того образа жизни, который на данный момент является в Узбекистане преобладающим, а этот образ жизни остается по преимуществу светским, хотя постепенно и меняется. Борьба, которую я наблюдаю, это не борьба секуляризма с исламом, еще меньше — демократии с авторитаризмом, а столкновение различных видений ис-
лама. Именно по этому пункту возникает наибольшее напряжение и именно поэтому Акромия и другие похожие движения воспринимаются как угроза государству. Иначе говоря, опасен не столько человек с ружьем, сколько идеологические и политические наставники, готовящие этого человека к тому, чтобы он взял ружье.
В Андижане движение Акромии невелико. Однако его активисты используют интересный и очевидно действенный способ привлечения новых последователей. По словам местных жителей (немало свидетелей дали мне примерно одинаковые показания), состоятельные члены Акромии организовывали мелкие предприятия (булочные, ателье и т. д.), подыскивали для них молодых мужчин и тех, кого брали, обязывали посещать после работы групповые занятия. Именно эти бизнесмены стали мишенью правоохранительных органов и были арестованы в 2004 году. Накануне 13-го мая суды по их делам уже подходили к концу. Как я уже отмечала, отношение к Акромии в общем и целом было негативным, особенно в среде студентов и преподавателей медресе. Однако я обнаружила, что другие (например, ЧлК, бывший член компартии, которому, похоже, уже за 50) отзывались о движении положительно и склонялись к мнению, что их следует оставить в покое.
По сообщениям из правительственных и некоторых независимых источников во вторник 12-го мая отец и братья Акрома ходили по знакомым и просили их прийти на следующий день на главную площадь «на молитву перед хокимиятом». Смысл тут в том, что
13 мая была пятница — главный день молений для мусульманской общины. Однако во время событий никто не читал молитв на площади. Что до повстанцев, то единственное их действие, в котором можно найти какой-то религиозный подтекст, заключалось в том, что по свидетельству заключенных и служащих тюрьмы атаковавшие ее люди кричали «Аллах Акбар!» и «Джихад!»
Политический фактор. Это, как мне кажется, самый неясный аспект случившегося в Андижане. Никаких заявлений или требований собственно политического характера там не прозвучало. Тем не менее совершенно ясно, что восстание было попыткой государственного переворота. Кто ее предпринял, почему и с чьей поддержкой извне или изнутри (если поддержка вообще была) — все это является сейчас предметом догадок и предположений. Узбекские власти ведут сейчас расследование; но наверняка многие будут сомневаться (обоснованно или необоснованно — другой вопрос) в достоверности установленных им фактов.
Предварительная оценка событий 13-го мая
Все, что я видела и слышала в Андижане 24—25 мая, убедило меня: слишком много вопросов относительно вспыхнувшего в городе 12 днями раньше насилия остаются без ответов. Мои предварительные выводы, опирающиеся на рассказы всех или большинства очевидцев, заключаются в следующем.
1. Это была не стихийная, а тщательно подготовленная акция, на что указывает профессионализм, с которым она была проведена. Стоит также отметить быстроту, с которой многие информационн-ные агентства сделали этот инцидент главной новостью дня. Не указывает ли это на то, что он не был для них полной неожиданностью? В Лондоне в последние недели подготовки Семинара по перспективным исследованиям я сама почувствовала, что кое-кто будто ждал: вот-вот случится нечто, что вынудит отменить мероприятие.
2. Это была не демонстрация мирных граждан, а акция вооруженных людей, получивших некоторую военную подготовку. Узбекские власти приводят следующие данные о запасах оружия и снаряжения боевиков: более 200 винтовок, 100 пистолетов и 230 гранат. В Кыргызстане, согласно официальным сообщениям, у тех, кто, спасаясь бегством, перешел границу, было обнаружено и возвращено узбекским властям порядка 70 единиц стрелкового оружия.
3. В течение дня произошло несколько жестоких вооруженных столкновений, в результате чего было убито 40 военнослужащих и примерно столько же повстанцев. Эти цифры хорошо передают масштабы операции.
4. Атака была запланирована на пятницу, как я подозреваю, с целью связать ее с религиозным протестом, даже восстанием; однако замысел не удалось осуществить.
5. На тюрьму напали скорее всего, чтобы освободить приверженцев Акромии, но возможно предполагалось, что заключенные примкнут к повстанцам. Этого не случилось, наоборот, многих заключенных силой принудили покинуть тюрьму, и почти все они добровольно вернулись через день, самое большее — через два.
7. Некоторые повстанцы были местными жителями, но многие из других местностей Узбекистана, некоторые из Кыргызстана и возможно других стран СНГ (в единичном случае упоминается Таджикистан).
8. Сообщалось, что у некоторых повстанцев были обнаружены крупные денежные суммы (у одного якобы нашли 30 тыс. долларов США). Слухи о финансировании «диссидентской» деятельности извне
не первый день ходят в Кыргызстане и Узбекистане. Прямо они ничем не подтверждаются, но на основании косвенных свидетельств я склоняюсь к тому, что в нашем случае это вполне могло быть.
Противоречия, сомнительные и не подлежащие однозначному толкованию факты заключаются в следующем.
1. Количественные оценки: заключенные, толпа на площади, погибшие. Они колеблются в широком диапазоне, но, насколько я могла проверить детали происшедшего, более низкие (официальные) оценки представляются мне более надежными.
2. СМИ и правозащитники утверждают, что 14 мая на главной площади была большая демонстрация. Все очевидцы сходятся в том, что правительственные войска смогли взять ситуацию под контроль только после восьми вечера 13-го мая, когда уже стемнело. Если площадь была залита кровью и завалена кучами трупов, я не понимаю, каким образом ее могли бы убрать за ночь, в темноте. Тем не менее на следующее утро люди смогли свободно пройти на площадь и провести там митинг.
3. Существует, на мой взгляд, расхождение и в правительственных сообщениях о том, где и как предоставлялась помощь раненым. Официальная представительница заявила недавно, что 257 человек все еще находятся в больнице. Мне говорили, что в Андижане есть только одна неспециализированная больница — как раз та, которую я посетила. Она рассчитана на 250 коек и в тот день, когда я в ней побывала, выглядела полупустой. Другие медицинские учреждения в Андижане, как мне объяснили, специализированные: роддом, психиатрическая больница, центр лечения раковых заболеваний. Также в центре города находится большая поликлиника, в которой я не была. Можно предположить, что некоторым раненым помощь оказывалась там, но это ничем не подтверждается. Так и неясно, где же лечили и лечат раненых.
4. Один свидетель (Пр. 1) рассказал, что в штурме хокимията, который начался в полседьмого вечера, участвовали две бронемашины; по его версии, из второй военные стреляли по толпе. У меня нет ни подтверждения, ни опровержения этому из других источников. Вопрос, случилось ли это на самом деле или нет, так и остается. А если случилось, то не были ли войска намеренно спровоцированы на такие ответные действия кем-то из толпы? В течение дня в СМИ давали понять, что правительственные войска жестоко расправляются с «невинными свидетелями», но на самом-то деле главное кровопролитие было результатом столкновения правительственных сил с бо-
евиками. И к вечеру, когда стало ясно, что народного восстания не намечается, разве не могла быть предпринята попытка «сфабриковать» кровавый инцидент, достойный внимания СМИ? Я — не знаю, но, чтобы получить ответ, необходимо дальнейшее расследование.
5. По словам очевидцев, власти объявили по громкоговорителям, что они собираются брать хокимият штурмом и просят немедленно очистить площадь. Хотелось бы узнать, почему значительное число людей решили остаться. Они не принимали участия в переговорах, не предъявляли собственных требований. Нет оснований полагать, что улицы, ведущие с площади, были заблокированы; таким образом, можно сделать вывод, что эти люди остались намеренно. Быть может, их принудили к этому вооруженные боевики, находившиеся в толпе? Я — не знаю, и это тоже требует дальнейшего прояснения.
Вернувшись в Ташкент, я обсуждала события в Андижане со многими — и по одиночке, и в группах, где разговор принимал характер «мозгового штурма». То были люди разных национальностей — узбеки, представители других стран СНГ и Запада, — и все они были из, если можно так сказать, «думающей публики». Их мнения относительно того, кто подстрекал к восстанию, могут быть коротко переданы следующим образом.
1. В общей сложности 24 человека (смешанная по составу группа) полагали, что подстрекали западные державы и деньги давали они же, видимо (и даже скорее всего) действуя при этом не столько по официальным каналам, сколько через неправительственные организации. Это мнение находится в полном соответствии с совершенно очевидным падением доверия к Западу, особенно к США9. Общее ощущение такое, что это была попытка скопировать «цветные» революции в Грузии, на Украине и в Кыргызстане.
2. Трое увидели в мятеже «руку Москвы»: мол, она попыталась напугать президента Каримова. Этот аргумент — результат убежденности в том, что Россия «всегда так действует».
3. Еще два-три человека разных национальностей придерживаются мнения, что, возможно, все это устроил сам Каримов для того, чтобы доказать наличие угрозы терроризма и исламского экстремизма. И здесь главный довод: «Это его стиль».
4. Один человек (СНГ) предположил, что возможно тут был замешан Талибан, тогда как другой не согласился с этим мнением.
5. В одном случае было высказано мнение, что за операцией могли стоять наркоторговцы и другие криминальные группировки, а двое опрошенных людей исключили такую возможность.
* *
*
Во время поездки в Андижан мне во всем было оказано содействие со стороны властей, в результате чего я за небольшой промежуток времени смогла увидеть и сделать многое. Неизбежно возникает вопрос, почему мне пошли навстречу. Точно сказать не могу, но думаю, что решающим фактором было доверие ко мне официальных лиц Узбекистана. Моя деятельность широко известна: изданные мною труды легко доступны, я часто выступала на международных конференциях и семинарах. Я не скрываю свои взгляды и в том случае, когда они не встречают поддержки; но в равной степени я всегда стараюсь быть объективной в анализе и конструктивной в критике. К тому же мои взгляды, надеюсь, остаются неизменными. Иногда моя деятельность не одобрялась правительствами некоторых азиатских стран; иногда им было важно знать мое мнение.
Предполагаю, что в данном случае высшие должностные лица страны поняли, что сторонняя оценка событий в Андижане была бы полезной. Они знали, что я проявлю настойчивость в расспросах, но буду беспристрастна. Никто не просил, не ожидал, что я напишу этот отчет или дам интервью о своем визите. Только вернувшись из Андижана, я осознала, что на мне лежит моральное обязательство записать свои впечатления. Подтолкнуло меня к этому то, что я очень сильно прочувствовала, насколько большинство сообщений СМИ о событиях в Андижане не совпадают с любым из фактов, в подлинности которых я могла удостовериться во время моей поездки.
Я не ставлю перед собой цели убедить кого бы то ни было в том, что моя версия событий — или версия правительства — истинная; но я хочу высветить то обстоятельство, что в репортажах об Андижане полно неясностей, расхождений и противоречий. Если мы будем некритически воспринимать свидетельства только тех, кого считаем правыми, и отвергать свидетельства всех остальных, мы станем поборниками идеи, а не исследователями событий.
Ситуация в Узбекистане в высшей степени неустойчивая, дестабилизировать ее можно очень быстро, и для многих это обернется огромными потерями и страданиями. На мой взгляд, существует реальная опасность, что западные правительства могут ввязаться в борьбу внутрирегиональных сил, так и не осознав полностью, в чем заключается их роль, не представляя возможного исхода игры. Чтобы не повторить ошибок, допущенных в 1980-е годы в Афгани-
стане, нам необходим трезвый, объективный анализ. Логику нельзя подменять эмоциональной риторикой, как и кропотливое исследование — фантазией. Боюсь только, что все это — предостережения Кассандры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Я не мало попутешествовала по Центральной Азии и всегда предпочитала ездить на машине. Однажды я остановилась в запретной зоне, из-за чего некоторое время была персоной нон-грата.
2 Плотность населения в Андижанской области — 390 человек на 1 кв. км, в Хорезме — около 150 человек.
3 Основана в 1989 году, запрещена после обретения Узбекистаном независимости. Ей отказано в регистрации, поэтому она не может участвовать в выборах.
4 Зажигательная смесь.
5 Я не записала сразу же, поэтому не могу дать точного названия. Видимо, это инициатива ассоциации немецких университетов, что нетрудно проверить.
6 Эти пункты более подробно рассматриваются в моей статье «Causalty Conflict and the Conceptualization of the Tajik Civil War», которая скоро выйдет в сборнике работ по гражданской войне в Таджикистане, публикуемом Университетом Мира ООН.
7 Исламистская группировка, основанная в Иерусалиме в начале 1950-х, запрещенная в большей части исламского мира и в большинстве азиатских стран (но не в Великобритании). В Узбекистане она распространила свое влияние в начале 1990-х. Информация об этом движении имеется в свободном доступе в Интернете; узнать о нем можно и из статей и научных публикаций, количество которых постоянно растет.
8 Сторонники Акромии часто игнорируют мнение местных улемов — как если бы те были полными невеждами. А на самом-то деле, у них — основательная подготовка по исламским дисциплинам, что признают и зарубежные знатоки ислама. Таким образом, они достаточно компетентны, чтобы комментировать учение Акромии.
9 Независимый правозащитник в Джизаке рассказал мне, что в начале и середине 1990-х, в 2002 году и в 2005 он проводил опросы, чтобы выяснить, как общественное мнение относится к тем или иным иностранным державам. В ходе первого опроса люди выражали твердую веру в то, что «США сделают нашу жизнь лучше». В 1996 году большинство «не представляло себе жизни без России». К 2002 году 70% опрошенных потеряли веру в США, а в 2005 едва ли кто-то сохранял уверенность в позитивном влиянии США.
Перевод с английского Елены Медведевой и Дарьи Панариной
