CC BY
86
УДК 81'371
АКСИОЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА СМЕХА В ИДИОСТИЛЕ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
Маркелова Татьяна Викторовна
заведующая кафедрой русского языка и стилистики, доктор филологических наук, профессор Московский государственный университет печати имени Ивана Федорова 127550, Москва, ул. Прянишникова, 2А tvmarkelova@mail.ru
Петрушина Мария Владимировна
доцент кафедры русского языка и стилистики, кандидат филологических наук Московский государственный университет печати имени Ивана Федорова 127550, Москва, ул. Прянишникова, 2А mpetrushina@mail.ru
Аннотация. Исследуются языковые средства выражения иронии, сарказма, сатиры в художественном пространстве писателя. Субъективность оценочной семантики рассматривается как база идиостилевых черт автора-сатирика.
Ключевые слова: оценка, сарказм, ирония, сатира, языковой портрет.
Комическое изначально ориентировано на человека, на человеческие ценности, создающие благоприятные условия для развития жизни. Поэтому с течением исторического времени возрастает культурно-художественная значимость смеха, «сущность» которого «в удвоении сущего, в символическом размежевании реального и идеального», [1, с. 340] и субъективной оценки, лежащих в основе многих стилистических средств создания комического — иронии, сарказма, сатиры, имеющих особое «поле» деятельности в контекстах М.Е. Салтыкова-Щедрина. Художественная речь этого «виртуозного мастера слова», «писателя момента, злобы дня, фотографа сменяющихся событий» [2, 3] расширяет представление о «языковой картине мира» России в обстановке первого демократического подъема, в период широких философских, литературных и социальных исканий эпохи 40-60-х гг. XIX в. Современная жизнь российского общества также отражает эпоху смены ценностей, поиска национальной идеи, новых путей развития. Происходящий в современном мире цивилизационный слом побуждает рассматривать классические тексты, направленные на постижение лингвоментальной сущности общественной жизни с ее ценностной парадигмой.
Поэтому важно систематизировать «языковой портрет» М.Е. Салтыкова-Щедрина, проявляющийся в специфике противоречий и контрастов, реализуемых взаимодействием лексического, словообразовательного и синтаксического уровней языка, выражающих градацию отрицательной оценки: от добродушной иронии до презрительного сарказма и обличительной сатиры.
С одной стороны, оценка — первоисточник эмоций смеха-плача языковой личности [3], с другой — категория оценки выступает в роли некоего ориенти-
ра в жизни общества, распределяющего многообразные объекты по шкале оценки — хорошо — довольно хорошо — очень хорошо // плохо — довольно плохо — очень плохо [8, с. 69]. Аксиологизм человеческих эмоций в нашем случае — смеха и плача — детерминирует национальную дифференциацию комического: «Можно сказать, что французский смех отличается изяществом и остроумием (Анатоль Франс), немецкий — некоторой тяжеловесностью (комедии Га-уптмана), английский — иногда добродушной, иногда едкой насмешкой (Диккенс, Бернард Шоу), русский — горечью и сарказмом (Гоголь, Салтыков-Щедрин)» [4, с. 18].
Любая разновидность смеха, в том числе смех горький и саркастический, предоставляет возможность диалога между его субъектом и внешним миром, возможность исправления мира. М.М. Бахтин предупреждал, что эстетике еще только предстоит проникнуть в глубины мудрого смехового начала, правящего наиболее яркими художественными мирами (с их языковым пространством) в искусстве всех веков [3], в том числе ярчайшим художественным миром Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, «непревзойденного художника слова в области социально-политической сатиры» [6, с. 27].
Языковой портрет автора раскрывает его индивидуальный способ осмысления картины мира, ценностные ориентации и выражается стратегией использования слова в высказывании. Языковые средства интерпретации оценочных значений формируют (в числе прочих) индивидуальный стиль Салтыкова-Щедрина, несущий обязательный биографический отпечаток: «Из самых недр народного духа течет река его речи, клад для Даля, и слово унаследовал он от
великого русского Ноя, от великорусского отца. Кто так пишет, кто владеет этой стихийной россыпью языка, тот проявляет свою глубокую заинтересованность родной стороною, ее недугами и надеждами» [7, с. 271].
Язык оценок Салтыкова-Щедрина несет совокупную информацию о языковой картине мира писателя (его «вечных», общечеловеческих, конкретно-исторических и личностно-ценностных ориентациях), его эмоционально-психическом состоянии (удовлетворенность / неудовлетворенность) и коммуникативных интенциях (одобрение — похвала — восхищение / неодобрение — порицание — возмущение), побуждающих языковую личность передать свой замысел читателю, отразить своеобразную сатирическую «картину мира».
Многообразие и многовариантность этого языка обусловлены интенциями беспощадного осуждения и осмеяния социального зла в текстах Салтыкова -Щедрина, коммуникативной стратегией и тактикой, имеющей благородную цель — умножение в людях добра, правды и мира. Именно поэтому на разных этапах своего пути Салтыков-Щедрин выступает как сатирик-лирик (русская природа и народ), сатирик-демократ (нравы и обычаи общества), кри-тик-ироник (поведение, образ жизни героев) И бог знает почему, вследствие ли душевной усталости, или просто от дорожного утомления и острог, и присутственные места кажутся вам приютами мира и любви, лачужки населяются Филимонами и Бавкидами, и вы ощущаете в душе вашей такую ясность, такую кротость и мягкость... («Губернские очерки»), сатирик-трагик (человеческая натура с ее неизлечимыми хроническими пороками), критик-обличитель (недостатки и слабости человека) Везде он является с открытым лицом, везде возвещает о себе: вы меня знаете? — я негодяй! Я — ярмо, призванное раздавить жизнь. Я — позор, призванный упразднить убеждение, честность, правду, самоотвержение. Я — распутство, поставившее себе задачей наполнить вселенную гноем измены, подкупа, вероломства, предательства («Современная идиллия»), критик-сокрушитель (цари, царские вельможи, сановники, дворяне, губернаторы).
У Салтыкова-Щедрина это резкая критика, которая «имела в виду не личности, а известную совокупность явлений, в которой и заключается источник всех зол» [6, с. 27]. Отмечено многими исследователями, что Салтыков-Щедрин далек от индивидуалистического миросозерцания: «до мозга костей проникнутый общественностью, Салтыков именно в ее почве искал корней для тех явлений, которые живописал» [7, с. 271] с позиций добра и зла, любви и ненависти, тоски и жалости, иронии и сарказма, переживания и надежды — всей гаммы бинарных оппозиций, обеспечивающей диалог с читателем, в котором смех грустный и веселый, горький и радостный был важным сопровождающим моментом. Вместе с системой оценок на основе оппозиции положительное — отрицательное создается широкий «индекс» ценностного восприятия писателя-сатирика.
Лингвистические наблюдения над лексико-стили-стическими и словообразовательными средствами выражения оценочных значений в текстах Салтыкова-Щедрина проясняют многие аспекты языка социально-политической сатиры XIX в.
Среди групп оценочной лексики в рамках оценочных знаков в художественном пространстве Салтыкова-Щедрина выделяются как наиболее значимые средства формирования идиостиля писателя оценки-прагмемы и оценки-коннотации [8, с. 65].
Оценки-прагмемы обладают ярко выраженной общественной значимостью, в них реализуется отношение говорящего к обозначаемому словом же явлению: рай — ад, застрельщик — зачинщик, красивый — безобразный. Предметное и понятийное значения в прагмемах тесно связаны, взаимодействуют в виде «синтаксиса компонентов суждения» [10].
В языковой картине мира писателя прагмема особенно привлекательна специфическим объемом выражаемой в ней информации: когнитивная ее составляющая (результат умственного акта) определяется злободневностью, сиюминутной актуальностью, «привязанностью» оценок Салтыкова-Щедрина к историческим ценностям, к «злобе русского дня»; коммуникативная составляющая — характер речевого акта — определяется градацией намерений неодобрения — порицания — осуждения — презрения — пренебрежения; эмотивная составляющая отражает сложную динамику эмоций Салтыкова-Щедрина — горечь, печаль, возмущение, гнев, негодование, основанные на любви, передаваемые с помощью иронического, саркастического, сатирического смеха (улыбки — насмешки — осмеяния): он писатель «сердитый и сердечный»: «Идеалист и мыслитель, некто больший, чем специалист сатиры, Щедрин жил не только на плоскости; выдающийся психолог, он принадлежит к плеяде наших высоких художников» [7, с. 271] .
Совокупность этой информации в прагмемах реализует градационное устройство шкалы оценок в художественном пространстве Салтыкова-Щедрина: добрая ирония — язвительная ирония — злая ирония — сарказм — сатира.
Оценки-коннотации отражают усиление субъективного аспекта восприятия качественного признака объекта оценки, которое зависит от социокультурного статуса автора оценки и его оценочных интенций. У Салтыкова-Щедрина это восприятие множества лиц, населяющих страницы его текстов — чиновники, вельможи, помещики, военные, крестьяне и т.д. Образность оценок-коннотаций зависит от социального, психологического, исторического, религиозного контекста существования объекта; степени развития лексикографического портрета слова, широты употребления, его этимологии, ассоциативного потенциала. Именно сложность взаимодействия этих признаков формирует речевой портрет писателя, его творческую индивидуальность. Знак-коннотация в семантике оценки соответствует лингвистической природе метафоры [9], соответствующей способу
познавательной (когнитивной) деятельности в языковой картине мира. К наиболее значимым в идио-стиле писателя следует отнести оценки-коннотации, объектом которых является человек как социум и как действующее лицо.
Языковую картину мира Щедрина репрезентируют следующие лексико-семантические группы слов, служащие семантической базой для развития переносного образного значения «человек»:
1. Лексико-семантическая группа слов (далее — ЛСГ), обозначающая животных (зоонимные метафоры):
с обобщающей семой имени класса — скотина, зверь, мизантроп;
домашние животные и домашние птицы — собачий сын, жеребчик, пес, коза, курицыны дети, стадо, курицын сын, гусь, индейский петух, рябчик, петух, конь;
дикие и хищные животные (в т.ч. экзотические) — медведь, волк, заяц, лиса, гиена, лев, змей-искуситель, кротик, нечто вроде горрил, шакал, змея;
пернатые — птичка-с, голубчик, гнусный пыжик, коршун, орел;
рыбы — рыба, пискарь, щука; карась, (вобла);
беспозвоночные простейшие, грызуны — черви, клоп, ящерица;
...Аленка, вооружась ухватом, гнала инвалидов прочь и на всю улицу орала:
— Ай да бригадир! к мужней жене, словно клоп, на перину всползти хочет! (II, с. 341).
2. Лексико-семантическая группа слов, характеризующих отдельные черты человека или группы лиц: государственные младенцы, седовласый младенец, поношенные люди, порожний человек, иконописные люди; всех сортов шлющиеся и не помнящие родства люди, душа-человек, «свежий» человек.
Княгиня, женщина видная, очень красивая, сидела за особым établissement, около которого ютились какие-то поношенные люди, имевшие вид государственных семинаристов [IV, с. 40].
3. Лексико-семантическая группа слов, называющих артефакты (предметы, созданные трудом человека) и натурфакты (природа, растения).
Артефакты — обломок древней роскоши, сахарница, «опчественная кружка», «кресты», лучшее украшение, Кукольник, пустая посудина, пустая бутылка, объедок, полечка — масло, колпаки, твердыня, туз, козырные тузы, бритва, лишнее бревнышко, столпы, нерушимая стена.
Натурфакты: господа картофельники, поганка.
4. Лексико-семантическая группа слов, называющих отвлеченные понятия — сладкая утеха, «отпад-шие», «ходячая панихида по помпадуре», московская пресса, юный, руководящий (в знач. любовник), душа, душенька, тени, ходячий кошмар, неугомонный дух, миллион ходячих психологических загадок.
А между тем бюрократствуют тысячи, сотни тысяч, почти миллионы людей. Миллион ходячих пси-
хологических загадок! Миллион людей, которые сами на себя без смеха смотреть не могут, — разве это не интересно?
5. Лексико-семантическая группа слов, называющих отдельные части человеческого тела, лекарства, болезни: борода, прыщ, кадыки, рыло, цилиндр, глаз.
Стрельцы из молодых гонялись за нею (за стрель-чихой Домашкой) без памяти, однако ж не враждовали из-за нее промеж собой, а все вообще называли «сахарницей» и «проезжим шляхом».
В ЛСГ зоонимов, репрезентирующих оценку-кон-нотацию, сатирик демонстрировал презрение и пренебрежение как источник саркастического и даже сатирического смеха в соответствии с собственной ценностной картиной мира: На ту пору был начальником губернии такой зверь, что у!!! (и в старину такие скареды прорывались); Ишь животное! отозвался голос с кровати, — даже самому страшно... скот!; Бога вы не боитесь, свиньи вы этакие! — говорит он (Дмитрий Борисыч. Губернские очерки).
Предикатная позиция коннотаций ЛСГ зоонимов осложняется в тексте специфическим для идиостиля писателя приемом — оценками-сравнениями, правым членом которых выступают зоонимы: как петух, словно конь, как орел, как борзая собака, нечто вроде горилл, словно змей, словно ящерицы, аки лев и т.д. Уподобление одного объекта другому на основании «общего» у них признака носит специфический характер: субъектом сравнения чаще всего выступает одушевленное лицо — человек: Кондратый Трифо-ныч... семенил ножками, как это делают влюбленные петухи; Забулдыгина я ни с чем другим сравнить не сумею, кроме злобы ограниченной от природы шавки, лающей на собственный хвост.
Добрая ирония выражается оценками-коннотациями, выражающими положительное отношение автора к герою: «хороший» человек — «прям как аршин, поджар, как борзая собака, высокомерен, как семинарист, дерзок, как губернаторский камердинер, и загадочен, как тот хвойный лес, который от истоков рек Камы и Вятки тянется вплоть до Ледовитого океана» (Культурные люди). В одном аксиологическом поле сочетаются оценочные слова разных ЛСГ, что обеспечивает широту и экспрессивность языка оценок писателя как его идиостилевую черту.
Носителями метафорической оценки являются окказиональные образования от прилагательных, где ценностное отношение усиливается особыми стилистическими приемами — антитезой словосочетаний, расширяющей условия использования ассоциативного потенциала слова в контексте, создающей дополнительный смеховой иронический смысл: «На торжество гласности и разума являются какие-то страшные чудовища, лишь заменившие мохнатость шапок — мохнатостью понятий, а узость панталон — узостью стремлений» (о провинциальных дворянах, «Сатиры в прозе»); «Так сказать, непромокаемость го-
сударственного человека», «определение детскости и недетскости розог»; «жизнь целого города с его официальною приглаженностью и внутренней неумытостью». Выразительность саркастической оценки, мотивирующей насмешку, создается противопоставлением низкого, обыденного, конкретного — шапка, панталоны, промокнуть, умыться — высокому, важному, абстрактному: понятие, стремление государственный, официальный и др. Метафорический характер производного слова здесь определяет иронический диапазон использования окказиональных слов, а узуальный, «безОбразный» характер производящего, напротив, детерминирует выражение саркастических намерений автора — едкий, язвительный смех.
Оценочная метафора для Щедрина необходима не столько для многообразного представления явлений действительности, сколько для прагматики ценностного отношения (насмешливого или иронического) к обозначаемому данного языкового знака через его исходный образ, в котором могут сочетаться разные основания — в первую очередь семантика внутренней формы, а также энциклопедические знания.
Особую роль в лексическом фрагменте оценочной языковой картины мира Салтыкова-Щедрина играет агентив — имя лица, характеристика которого отражает его действия и признаки и предназначена для реализации прагматических функций: «Критерий общественной ценности человека лежит в основании эстетики Щедрина и определяет характер сатирической оценки воспроизводимых им типов» [6, с. 29]: Исказители! Карикатуристы! возглашают близорукие люди. Но пускай же они укажут пределы глупого и пошлого, до которых не доходила бы действительность, пусть хоть раз в жизни сумеют понять u оценить то, что на каждом шагу слышит их ухо и видит их взор! («Губернские очерки»).
«Свернутая» в прагмеме идея, целостное суждение дает возможность выразить категорические моральные, этические, эстетические, утилитарные нормы, несоблюдение которых вызывает смех. Аксиологические имена гиперболизируют морально-этические оценки с сильным негативным содержанием в зоне «очень плохо»: нахал, подлец, мерзавец, шалопай, делец, бабник, дурак, паст>да, каналья, негодяй; выражают знак «неприятия» другого лица: Ну, доложу вам, я не вытерпел! «А вы, говорю, ваше превосходительство, верно и в ту пору канальей изволили быть!..»
Источником злого саркастического смеха являются имена, реализующие аксиологические смыслы с особым основанием — комплексной морально-этической и эмоционально-эстетической оценки поведения: в отрицательной сфере это пейоративные агентивы — клеветник, душегуб, бездельная проходимица, подлец, oтшeльница, мерзавец, мерзавка, негодяйка, плут, обидчик, хам, жид, разиня, простофиля, фалалей, рохля, фофан, мелкотня, мироед, бунтовщики бестия, бесстыдница, срамница, злодей, паскуда, прорва, прохвосты, шельма, идиоты, изверг, прохвост, бабник, прелюбодей и др.; а
также оценки интеллектуальных способностей человека: дурак, дура, дурья порода, глупушка, невежи, невежды, безмозглые, неразвитый человек и др.; несущие осуждение как исходную эмоцию для осмеяния, уничтожающего и беспощадного, особенно в ситуации повтора, свойственного текстам писателя: — Чего прост! Дурак как есть! Дураком родился, дураком и умрет! Потому и учат. Кабы на дураков да не иметь, от них житья бы на свете не было!
Особый прием писателя, усиливающий аффективный характер эмоциональной оценки как источника саркастического смеха, — сочетание характеризующих агентивов в пространстве одного оценочного текста: «Чтоб злодеи трепетали» — прекрасно! Но кто же сии злодеи? <...> Злодеем может быть вор, но это злодей, так сказать, третьесте^нным злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степени, наконец, злодеем может быть вольнодумец — это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный.
Характеризующие агентивы формируют и особенное оценочное средство — систему собственных имен-фамилий в языковой картине мира Салтыкова-Щедрина, делая ее оценочный фрагмент логически стройным, завершенным, образным. Фамилии Негодяев, Проходимцев, Забулдыгин, Шелопутов, например, образованы от образных агентивов-прагмем с резкой степенью отрицательной оценки: негодяй — «подлый, низкий человек» [12, с. 403]; проходимец — (презр., разг.) «мошенник, негодяй, прохвост»; забулдыга — «спившийся, беспутный человек» [12, с. 627, 198]; Шелопутов — от шалопай — «бездельник, повеса» [12, с. 891, 148]. Имена собственные, которые, как известно, выделяются среди других слов языка своей неноминативностью, рефе-рентностью, попадая в текст сатирика, приобретают характерологическую значимость.
Сатирический тон произведения, определенный «сквозной» смеховой настрой автора отражается в именах с непрозрачной оценочной семантикой, поиски которой «обнажают» парадигматическое и синтагматическое устройство оценочной категории и имеют лексикографическую природу. Например, фамилия господ Головлевых, которая буквальной расшифровке не поддается, обладает особой словарной «аурой». В словаре В.И. Даля зафиксировано немало слов, звучание и значение которых заставляет вспомнить Голов-левых, их судьбу в романе: головнич, головствоватъ — быть головою, начальствовать, управлять; головесить, головестничатъ — повесничать, слоняться; головничество — преступление и плата за него; тлеть — скудеть, нищать, беднеть, оголяться; голодеть — то же; головенъка, головешка, головка — обгорелое, обугленное полено [11].
В таком многозначном контексте выстраивается интересный смысловой деривационный ряд: господа головничающие, т.е. управляющие, хозяйничающие, головесят, повесничают, слоняются, идут на явные и тайные головничества, преступления, постепенно оскудевают, от былого их преуспеяния остаются жалкие головешки. Расширение семантики
слова актуализирует негативный смысл имени собственного и формирует его участие в горьком ироническом смеховом начале этого романа. Оригинально сочетаясь, парадигматические и синтагматические отношения создают словообразовательное гнездо, в котором фиксируются как мо-дификационные (головка, головенъка, головешка и др.), так и трансформационные отношения (голова — головничатъ и др.).
Лингвистические наблюдения позволяют увидеть в текстах Салтыкова-Щедрина регулярное выражение отрицательной оценки с высокой степенью категоричности и положением на концах оценочной шкалы («очень плохо») — это характерная для писателя репрезентация семантической категории оценки с ее интеллектуально-эмоциональной и коммуникативной (неодобрение — одобрение; порицание — похвала; возмущение — восхищение) составляющей. Отличительная черта его «творческого почерка» — выражать стремление к идеалу (лирическое) через смех, насмешку, осмеяние в их иронической, саркастической, сатирической форме.
Смех, смешанный с горечью и грустью, перерастает в саркастический смех, отражающий презрительные интенции критика-обличителя: Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно собираясь сосать собственный язык. Так что я нимало не был удивлен, когда однажды на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: «Вот идут две идеально-благонамерен-ные скотины» («Современная идиллия»). Оценка-негодование (соответствует конечному элементу шкалы ценностей «очень плохо») реализует язвительную едкую насмешку в тексте — портрете гуляющих по Петербургу обжор-лентяев с помощью наречий-прагмем тупо, невнятно, нелепо, объединяемых общей семой «притерпевшийся к странности»; с помощью грубого сравнения речевых способностей гуляк (сосать собственный язык); на основе итогового окказионального оборота идеально-благонамеренные скотины, в котором в одной синтагме сталкиваются стилистически «рассогласованные» слова: определяемое скотина — перен. «грубый, подлый человек» [СОШ, 1994, 725], имеющее словарную помету «просторечное, бранное» и определяющее сложное слово идеально-благонамеренный, построенное из двух лексем с торжественной высокой окраской («возвышенный, очень хороший», «придерживающийся официального образа мыслей»), демонстрирующей чрезмерность, избыточность положительного оценочного признака. Характерный для Салтыкова-Щедрина прием идиостиля — столкновение стилистических «противоположностей» — осложняется усилением оценки, ее антиномии — грубый, подлый — идеально-благонамеренный, демонстрируя щедринский неологизм внутри окказионального оборота, вызы-
вающего саркастический смех-издевку героя над самим собой, где «подразумеваемое выступает рядом с воображаемым». Уничтожающее осмеяние обнаруженного несоответствия формы содержанию поддерживается не только оценочными знаками, но и контекстом косвенной речи, реализующим самооценку-самоуничижение.
Таким образом, оценочный фрагмент языковой картины мира Салтыкова-Щедрина не только выражает, но и формирует особые виды оценок, отражающие «сочетание несочетаемого», «совмещение несовместимого», т.е. вызывающие смех в разных его формах — добродушный, злой, язвительный, издевательский, негодующий. В своем обобщенном названии — смех, насмешка, осмеяние — они демонстрируют ироническое, саркастическое, сатирическое отношение к действительности как доминанты творчества Салтыкова-Щедрина.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте. — СПб.: Петербургское востоковедение, 2006. — 624 с.
2. Голованенко С.А. Салтыков-Щедрин (Психологический этюд). — Ярославль, 1926.
3. Бахтин М.М.Проблемы речевых жанров: лит. крит. ст. — М., 1986.-455 с.
4. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. — М., 1965.
5. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне). (Собр. тр. В.Я. Проппа). — М.: Лабиринт, 1999.
6. Бушмин А.С. Салтыков-Щедрин: искусство сатиры. — М., 1976.
7. Айхенвальд Ю. Салтыков-Щедрин / Силуэты русских писателей. — М.: Республика, 1994. — 269 с.
8. Маркелова Т.В.Семантика и прагматика средств выражения оценки в русском языке // Филологические науки. — 1995. — № 3. — С. 67-79.
9. Маркелова Т.В. Семантика оценки и средства ее выражения в русском языке: дис. ... д-ра филол. наук. — М.: 1996. — 511 с.
10. Эпштейн М.Н. Идеология и язык (построение и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. — 1991. — № 6. — С. 19-33.
11. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. — М.: Русский язык-Медиа, 2006.
12. Большой толковый словарь русского языка: ок. 60000 слов / под ред. Д.Н. Ушакова. — М.: АСТ, Астрель, 2004. — 1268 с.
Источники
Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. В 10 т. — М.: Правда, 1998.
AXIOLOGICAL NATURE OF LAUGH IN M.E. SALTYKOV-SHCHEDRIN'S IDIOSTYLE
Tatyana Victorovna Markelova
Moscow State University of Printing Arts 127550, Russia, Moscow, Pryanishnikova st., 2А
Maria Vladimirovna Petrushina Moscow State University of Printing Arts 127550, Russia, Moscow, Pryanishnikova st., 2А
Annotation. Language tools of expression of irony, sarcasm, satire are analyzed in the work. The subjective nature of evaluative semantics as the basis of idiostylistic peculiarities of the author is described.
Keywords: an evaluation, sarcasm, irony, satire, linguistic portrait.
