CC BY
173
Стр. 1 из 15 О.В. Саприкина
АКАДЕМИК В.И. ЛАМАНСКИЙ: ПАТРИАРХ РУССКОГО СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ
С именем Владимира Ивановича Ламанского связана целая эпоха в развитии отечественной славистики. Во второй половине XIX - начале XX вв. он был широко известен как историк, филолог, председатель этнографического отделения Императорского Русского географического общества, активный общественный деятель и педагог. Патриархом русского славяноведения назвал его историк-славист, профессор И. А. Линниченко.[1]
|~х] В.И. Ламанский
В.И. Ламанский
(Эту фотографию его ученики поместили на титульный лист "Нового сборника статей по славяноведению", изданного по случаю 50-летия его научной и педагогической деятельности)
Отношение к научной, публицистической и общественной деятельности Ламанского в исторической литературе, особенно в советской историографии, никогда не было однозначным. Похвалы блестящей исторической и филологической подготовке, наличию огромного количества обработанного и опубликованного в его трудах материала, разнообразию научных интересов часто сопровождались обвинениями в поддержке имперского панславизма, излишней морализации, чрезмерной увлеченности идеей единства славянских народов. Поскольку исследования Ламанского касались отношения России к соседним славянским народам и государствам, были связаны со славянской идеей, оценки его трудов всегда зависели от современной политической и идеологической ситуации. Некоторые из них так и не были опубликованы.
В конце 90-х гг. XX в. интерес к научному наследию Ламанского значительно вырос, однако авторы работ о нем считают, что оно еще ждет своего исследователя. [2]
Владимир Иванович Ламанский родился 26 июня 1833 г.в С.-Петербурге. Его отец, Иван Иванович Ламанский (1793 - 1879), был директором особой канцелярии министерства финансов и сенатором.[3] Семья Ивана Ивановича и его жены Веры Яковлевны была большой. Они стремились дать своим детям прекрасное образование, что впоследствии обеспечило их сыновьям видное положение в обществе.
На формирование его личности и научных интересов повлияла весьма интеллектуальная и прогрессивная обстановка, царившая в семье. Еще будучи гимназистом, Владимир мог слышать беспрестанные рассуждения и споры о политико-экономических вопросах между горячими поклонниками Ш. Фурье и К.А. Сен-Симона. В доме имелась обширная библиотека, в которую вошла «вся почти тогдашняя самая строго запрещенная литература», в том числе и сочинения П.Ж. Прудона.[4] Все это побудило его увлечься историей, особенно историей Франции - государства, пережившего менее чем за сто лет несколько революционных бурь, создавшего свод гражданского законодательства и породившего личности европейского масштаба. Судьба Владимира определилась: в 1850 г. он поступил на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета.
В годы учебы сформировались интересы будущего ученого. В письмах и дневниках студенческого периода можно найти некоторые предварительные замечания, касающиеся славянских языков и его формирующихся научных пристрастий: «И образ жизни моей таков - утром в университет, вечером дома, за письменным столом занимаюсь... Но самый любимый мой профессор - это Срезневский. К нему я хожу и во второй курс, где. мы. читаем Краледворскую рукопись или собрание древних чешских стихотворных памятников IX - XIV вв., найденных Ганкою. в старой башне между разным хламом».[5]
С любимым своим учителем и ученым - Измаилом Ивановичем Срезневским - студент Владимир Ламанский читал Краледворскую (1817 г.) и Зеленогорскую (1818 г.) рукописи - памятники эпохи чешского национального возрождения, созданные известным литератором В. Ганкой и поэтом-романтиком И. Линдой и выдаваемые ими за древнечешские эпические произведения. Краледворская и Зеленогорская рукописи были настолько талантливо исполнены, что их поддельность была раскрыта гораздо позднее - во второй половине XIX в. (тогда же Ламанский, уже профессор, написал о них работу «Новейшие памятники древнечешского языка»[6]).
Продолжая рассказ о занятиях в семинаре Срезневского, студент Владимир Ламанский заметил: «Язык их (Краледворской и Зеленогорской рукописей. - О.С.) очень легкий, ив то же время вообще все славянские наречия мало различались между собою».[7] В этом же письме он рассказал о программе регулярных университетских занятий по славянской филологии, которая была впервые разработана Срезневским в С.-Петербургском университете в 1848 г.[8]
В другом письме - к М.П. Устинову, - делясь своим мнением о деятельности одного из родоначальников российской славистики и основателя сравнительного языкознания славянских языков - А.Х. Востокова (1781 - 1864), Ламанский высказал свою точку зрения на важность занятий славянскими языками для изучения истории России и посетовал на слишком малое время, которое уделялось этой науке в университетской программе.[9] В числе достоинств Востокова, которым Ламанский искренне восхищался (и даже планировал исследовать биографию ученого), он назвал открытие Востоковым различий между славянскими языками в древности: «.Ты увидишь то громадное значение в науке гениального (без всякого преувеличения) ученого Востокова. Он открывает законы в языке, которые основывают науку - славянскую филологию. В 1820 году открывает он в славянском языке носовые звуки, объясняет свойство полугласных, дотоле никем не подозреваемых; .замечает, что различия между славянскими языками существовали в глубокой древности».[10]
Отрывок этот затрагивает один из главных вопросов всего научного творчества Ламанского: о полном совпадении корней или существовании различий между славянскими языками на этапе их формирования. Это первое для Владимира Ивановича несоответствие взглядов: восторженное, ничем не доказанное мнение юного студента («.и в то время вообще все славянские наречия мало различались между собою...»[ 11]) и аргументированное мнение зрелого ученого Востокова.
Окончив историко-филологическй факультет в 1854 г., он пошел служить канцелярским чиновником в Публичную библиотеку Санкт-Петербурга. В 1858 г. поступил на службу в Государственный архив при Министерстве иностранных дел старшим архивариусом. [12]
Работу в библиотеке и архиве он активно использовал для сбора материалов и документов по истории славянства.
Первым своим научным трудом Ламанский считал магистерскую диссертацию «О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании»[13], защищенную 20 января 1860 г. Ею он продолжил достаточно традиционную для этого периода тему: поиск памятников культуры и письменности, выяснение истории малоизученных, исчезнувших, исчезающих и малочисленных групп славянства. Интерес славистов второй половины XIX в. к этой проблематике был высок, так как своими исследованиями они пытались подспудно решить и более общую задачу: определить будущность славянских народов, находящихся под политической властью инонациональных государств.
Свой первый научный труд Владимир Иванович посвятил Франтишеку Палацкому - чешскому историку и политическому деятелю. В тексте посвящения он не только выразил свой взгляд на славянство и степень изученности истории славянских народов, но определил, какими он видит задачи своей творческой жизни: «Глубокое уважение к западноевропейским народам и их блестящей образованности, уважение, соединенное с чувством благодарности и тем вместе чуждое всякого рабского поклонения авторитетам, непоколебимая вера в светлую будущность, ожидающую племя славянское, в самобытность предстоящих ему подвигов, на совершение которых призвало его Провидение, одарившее греко-славянский мир богатством творческого духа и необходимым поприщем для его проявления ничуть не менее, чем мир древний, классический и мир новый, романо-германский - вот одно из тех основных убеждений, которые, твердо надеюсь, всегда неуклонно будут руководить моею скромною деятельностью как гражданина и писателя. Громадность ожидающих нас трудов, малость деятелей, относительная бедность славянских литератур, некоторая новость избранного мною предмета, . постоянное мое стремление возбуждать самодеятельность в отечественных и иноплеменных читателях, всячески содействовать развитию еще медленно пробуждающегося в нас самосознания - все эти данные да послужат на нынешний раз в оправдание той смелости, с которой я решился свой первый ученый труд украсить Вашим славным именем.. .».[14]
Занятия славистикой, и в особенности историей славянства, представлялись Ламанскому делом новым и необычным: он склонен был считать, что предыдущие изыскания в этой области относились, в основном, к филологии.
Что же касается классификации европейских народов и всего хода исторического процесса, уже в этой ранней своей работе Ламанский упоминал: 1) мир романо-германский (предтечей «нового» мира являлся мир древний, классический, 2) мир греко-славянский (его он не разделил на предшествующий и современный).
Греко-славянский мир представлялся Ламанскому отделенным от романо-германского как от центра европейской жизни, в которую только еще предстоит влиться «. каждому славянину, будет ли он с берегов Вислы, Невы, Волги, Саввы, Дуная, синего Адриатического моря с его десятками тысяч природных отважных моряков, потомков вольных дубровчан, или с берегов Амура, этого восточноазиатского Дуная, открывающего русской стихии, а с ней и всему славянскому миру свободный доступ к великому океану, где зачинается бодрая, деятельная жизнь, богатая будущим».[15] Лидерство в этом процессе он отдал России.
После защиты магистерской диссертации Ламанский продолжал совмещать службу с научными занятиями, но еще не помышлял о преподавании в университете. По его личному признанию, он не чувствовал побуждений к тому, чтобы вслед за магистерской диссертацией защитить докторскую. Это было время переосмысления собранного материала и написанных филологических и историкоэтнологических работ по славянству. Тогда же он начал работать в Географическом обществе при редакции журнала и в качестве секретаря этнографического отделения.
Занимаясь в Публичной библиотеке в отделении иностранных писателей о России, Ламанский увлекся исследованиями, касающимися Восточного вопроса, а также ознакомился со многими главными сочинениями католических и протестантских богословов о православной церкви.[16]
Одновременно он начал заниматься в архиве Академии Наук. Его особенно увлекла история Академии Наук того периода, когда в ней служил М.В. Ломоносов. Хотя позднее он опубликовал биографический очерк «Михаил Васильевич Ломоносов»[17], приготовил материалы к его 100-летию[18], сам Владимир Иванович эти свои исследования оценил скромно: «. Из моих двухгодичных занятий этим предметом ничего особенного не вышло, я обнародовал несколько новых документов, высказал несколько мыслей и замечаний, которые теперь не имеют никакого интереса, потому что после того вышло о Ломоносове много прекрасных трудов и важных исследований».[19]
За пять лет работы в Государственном архиве (1858 - 1863 гг.) Ламанский ознакомился с большим количеством материалов из дел Тайной канцелярии, Тайной экспедиции, документов екатерининского времени, в том числе - автографов писем и проектов законов этой «великой грешницы и государыни».
[20]
Занимаясь историей Восточного вопроса, Ламанский собрал много документов, касающихся положения славянских народов под властью Османской империи и славянской политики России в царствование Екатерины II и Александра I. Огромный интерес вызвали у него дипломатические бумаги князя А.Ф. Орлова, документы его разнообразных миссий в Турции, Германии, Англии, Франции со времени Адрианопольского мира до Парижского конгресса. Тогда же ученый свел знакомство с чиновниками Министерства иностранных дел, в частности - Азиатского департамента, что помогло ему лучше разобраться в хитросплетениях Восточного вопроса.[21]
Эти годы стали временем активного накопления ученым исследовательского материала и определения главной проблематики, занимавшей его в течение всей жизни: «греко-славянский мир», его прошлое и будущее.
Интересны замечания, сделанные Ламанским по поводу найденного материала в переписке с историком, писателем и издателем, академиком М. П. Погодиным. Ламанский упомянул о своих планах относительно чтения публичных лекций о Ломоносове, которые он был намерен прочесть в ноябре 1860 г. в пользу воскресных школ. На последней лекции он собирался изложить свою мысль о необходимости приготовить к апрелю 1865 г. полное собрание сочинений М.В. Ломоносова и открыть ему памятник при народной поддержке (Имелся в виду, вероятно, сбор средств. - О.С.) на Васильевском острове между зданиями Академии Наук и университета. [22] Как следует из этого письма, предлагавшееся Ламанскому Погодиным участие в академическом издании документов и исследований о Ломоносове не состоялось из-за негативного отношения Ламанского ко II отделению Академии Наук: «То, что Вы мне пишете, Михаил Петрович, об академическом издании Ломоносова, мне предлагали в разговоре и некоторые из
членов II-го отделения. Я Вам признаюсь откровенно, что считаю свои гражданским долгом напасть на Академию так открыто, как только позволит цензура».[23]
II отделение Академии Наук было образовано по новому организационному устройству, предложенному президентом АН С.С. Уваровым. Все изучаемые Академией науки делились на три отделения: I -физико-математических наук (ОФМН), II - русского языка и словесности (ОРЯС), III - исторических наук и филологии (ОИФ).[24] Слависты-филологи и историки входили в состав II отделения, включившего в себя значительное количество членов Российской Академии, прекратившей тогда же, в 1841 г., свое самостоятельное существование. Достаточно долгое время II отделение оставалось в стороне от академической жизни и существовало по своим, отличным от других отделений, традициям и установкам. От двух других отделений оно отличалось еще и тем, что имело должность председательствующего отделения, который назначался президентом Академии Наук из среды академиков этого отделения и утверждался министром народного просвещения. [25] Со времени первого председательствующего в ОРЯС П. А. Ширинского-Шахматова была известна реакционная направленность II отделения. Может быть, эта обособленность академической жизни ОРЯС, или некоторые ограничения, или разногласия в исследованиях и идеях вызвали недовольство Ламанского в 18б0 г.
По крайней мере, в письме к Погодину он этого никак не объяснил. Зато в письме к виднейшему публицисту, издателю журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости» М.Н. Каткову Владимир Иванович отметил, что, в отличие от своего адресата, не только не предпочитает II отделение Академии Наук III отделению, но «по всей справедливости» считает его гораздо ниже. Ламанский указал на «странный», по его мнению, состав II отделения, опасаясь, однако, что высказать это в печати -значит задеть людей, очень ему близких (П.А. Плетнева, И.И. Срезневского и Н.В. Никитенко): «Их теперь не переменишь, а только обидишь самыми скромными и справедливыми замечаниями. Некоторые из членов II отделения и то уже на меня сердиты за то, что я сказал, что оно лишено строго ученого характера».[2б] Видимо, то самое «нападение на Академию», упоминавшееся в письме к Погодину, все же было совершено.
Позднее у Ламанского появилась еще одна причина крайне критического отношения к Академии, которая, по его мнению, «много посылает денег на немецкую и ничего не дает для науки русской».[27] Так писал он И.С. Аксакову в 1879 г. после завершения Восточного кризиса 1875 - 1878 гг.
В упомянутом письме Ламанского Погодину есть очень интересные замечания, касающиеся событий и персонажей русской истории. Он подчеркнул значимость для судьбы России императрицы Елизаветы Петровны: ее «во многом напрасно оболгала Екатерина. Эта барыня для России совершенный Людовик XIV».[28] Целым рядом художественных сравнений Владимир Иванович выделил период правления исконно российской императрицы, противопоставив его времени Анны Иоанновны[29] и даже самой Екатерины Великой. Сравнив Елизавету с Людовиком XIV, Ламанский, надо полагать, выразил убеждение, что основы российского абсолютизма, а возможно даже - просвещенного абсолютизма, были заложены именно в ее правление. Но основная его мысль состояла в уравнивании перед лицом истории двух императриц: истинно российской Елизаветы и «деликатной в обращении», а в остальном -«европейки, немки», Екатерины.
Интересно, как произошли первые контакты Владимира Ивановича с «миром романо-германским».
Немаловажную роль в этом сыграла работа в Публичной библиотеке. «Как теперь, так и тогда главный ...ее (Публичной библиотеки - О.С.) состав был преимущественно немецкий, - писал он. - Впервые в моей жизни, очутясь в иностранном обществе, я стал наблюдать его. Эти первые наблюдения, предпринятые из одного любопытства, меня так заинтересовали, что я скоро распространил их на другие учреждения, где немецкий элемент так же, хотя и не одинаково, представлен».[30] Одновременно он обратился к немецкой политической литературе по вопросу о немецком единстве и стал с увлечением читать исследования по новейшей (С 1848 г. - О.С.) истории Германии. Именно тогда, по собственному признанию ученого, в нем проснулся интерес к политике и к новейшей европейской литературе.[31]
Попеременно увлекаясь то Ф.В. Шеллингом, то А. Шопенгауэром, Ламанский был в начале 60-х гг. самым горячим сторонником объединения Германии: «Увлечения мои доходили до того, что я искренно ненавидел моих воображаемых в данное время противников, и, уже числясь в славянофилах, немилосердно осаждал И.С. Аксакова длиннейшими письмами. Я ему однажды послал очень ядовитую
и резкую статью против какого-то немецкого герцогства за его непатриотический поступок относительно Пруссии. Занятый по уши Аксаков добродушно и терпеливо разобрал мой вздор и несколько охладил мои пылкие попечения о немецком единстве».[32]
Но показательно вот что: национальное единство стало представляться Ламанскому единственно верным способом существования нации и государства.
Вскоре Владимир Иванович ощутил недостаточность только архивных и библиотечных занятий для изучения истории как зарубежного славянства, так и других европейских народов. Ему не хватало эмпирического, наглядного знания, которое дается только живыми наблюдениями. Без них он считал библиотечное и архивное знание в высшей степени неточным и односторонним. [33]
Вскоре ему удалось добиться командировки за границу. В этом Ламанскому помогла его служба в Государственном архиве при Министерстве иностранных дел.[34] В 1862 - 1864 гг. Владимир Иванович предпринял путешествие по землям Австро-Венгрии, по Италии и Сицилии, побывал на острове Мальта и Балканском полуострове - в Сербии, Греции, Турции. Он основательно изучил материалы многих европейских архивов и библиотек. Но Ламанскому показалось наиболее важным итогом поездки то, что он смог установить контакты со многими выдающимися западнославянскими и южнославянскими деятелями науки, культуры и политики. Он жадно знакомился и общался с людьми, стараясь, чтобы обыденная жизнь тоже стала звеном в цепи научных доказательств: «Я собрал и накупил себе много книг, которые прежде достать было трудно или невозможно, я прочитал много разных сочинений. Но не в этом вовсе заключалась существенная сторона дела. Миллион разнообразнейших впечатлений, тысячи случайных встреч, сотни знакомств и десятки друзей в различных краях от Карпат до Сиракуз,. Босфора и Дуная - вот что было в те без малого три года моей библиотекой и архивом».[35]
Письма Ламанского из зарубежной командировки к родителям за 1862 - 1864 гг. наполнены множеством фактов и впечатлений от этого путешествия, замечаний относительно частной жизни в славянских городах и о том, какими были их облик и население.[36]
Прагу Ламанский назвал «полурусским городом». Такой вывод ему позволило сделать практически полное отсутствие общения на немецком языке. Во время своего пребывания в Праге он познакомился с многими чешскими учеными и политическими деятелями, в том числе со своим кумиром тех лет -чешским историком, одним из защитников теории австрославизма[37] Франтишеком Палацким. Позднее Ламанский стал считать австрославизм ошибкой и изменил свое отношение к этой стороне деятельности Палацкого. Весь период своей командировки он переписывался с Аксаковым, с которым находился в дружеских отношениях, доставлял ему статьи и материалы для «Русской беседы».
Ламанский возвратился из командировки 1 октября 1864 г.[38], собрав огромное количество материалов по истории и языкознанию зарубежных славянских и неславянских народов. Эти документы подготовили базу для его лекционных курсов и научных занятий. В апреле 1865 г. он был утвержден штатным доцентом С.-Петербургского университета по кафедре славянской филологии. Начался более чем тридцатилетний, особенно интенсивный и удачный, период его научной и общественной деятельности. Он предпринял еще несколько поездок «с ученой целью» за границу: в 1868 - 1869, 1884 и 1886 гг. [39]
Собранные материалы позволили Ламанскому существенно расширить свою исследовательскую и педагогическую деятельность. После защиты докторской диссертации 1 марта 1871 г. он был утвержден в степени доктора славянской филологии, а 12 апреля 1871 г. - в должности экстраординарного профессора по кафедре славянской филологии. 5 марта 1873 г. он стал ординарным профессором по той же кафедре.[40]
Большую роль в жизни этого открытого, эмоционального человека продолжала играть семья, на этот раз та, которую создал он сам. Женой Владимира Ивановича стала Александра Ивановна Штрупп, дочь отставного надворного советника И.В. Халютина. История их необычна. В мае 1870 г. 24-летняя Александра была выдана замуж за либавского купца Мартина Германа Штруппа.[41] Брак их продлился недолго. В августе 1870 г. ожидающая ребенка Александра Штрупп уехала в С.-Петербург, чтобы навестить родных. Более к мужу она не вернулась: столь велико было нежелание продлевать этот брак, в котором с самого начала не было взаимной приязни. В 1871 г., вскоре после рождения первенца, Александра получила разрешение для свободного проживания отдельно от мужа. Одновременно в С-
Стр. 6 из 15
Петербургском окружном суде началось слушание дела об их разводе, растянувшееся на долгие годы.
Где-то вскоре после всех этих событий Александра Ивановна встретила Владимира Ивановича. Они полюбили друг друга и создали общий дом. Свидетельством их любви стали дети: Владимир (1874 г.р.), Вера (1875 г.р.), Ольга (1877 г.р.), Анастасия (1881 г.р.) и Сергей (1885 г.р.). Горем обоих родителей была смерть в младенческом возрасте дочери Надежды (1879 - 1880).[42]
И еще одно обстоятельство омрачало совместную жизнь Владимира и Александры: из-за судебных проволочек семейная тяжба Штруппов затягивалась.
В те годы он читал курсы по истории славян, по славяноведению, по истории Венгрии и Чехии, по сравнительному обозрению славянских наречий и народностей, по языкознанию.[43] Вел активную научную переписку, затрагивавшую и острые политические вопросы последней трети XIX в. Среди его адресатов были Ф. Палацкий, И.С. Пальмов, Н.П. Пашич, Н.А. Попов, А.Н. Пыпин, Ю.Ф. Самарин, Г. Сенкевич, С.М. Соловьев, И.И. Срезневский, К.И. Эрбен, П.О. Шафарик, И.С. Аксаков и многие другие.
[44]
В научных исследованиях шло, между тем, дальнейшее развитие его теоретических взглядов. Наиболее значимыми работами, из числа опубликованных, стали его докторская диссертация «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе», исследование по истории Восточного вопроса «Государственные тайны Венеции»[45] и работа, яснее всего характеризующая историософскую концепцию ученого, - «Три мира Азийско-Европейского материка».
Ламанский сам определил свою докторскую диссертацию как «историко-критическое исследование о некоторых мало разработанных или неправильно понимаемых вопросах и частях политической и культурной истории Восточной Европы или греко-славянского мира как средних, так и новых времен».
[46]
В 1-й главе он разделил «азийско-христианское человечество Старого Света» на греко-славянский и германо-романский миры. Значительная часть исследования посвящена историографическому обзору греко-славянского мира, особенно его славянской части. Наибольший интерес для диссертанта представляли сочинения нескольких поколений немецких ученых, писателей и публицистов различных школ и направлений: он передал их мнения о славянской истории их же собственными словами, так как, по его мнению, российское научное сообщество не было в достаточной степени знакомо с немецкой историко-политической литературой о славянстве, знание же этих сюжетов необходимо для общего и научного образования в России. Ученый отметил, что в сознании европейском, преимущественно германском, Россия в славянстве исключения не составляет, и русский народ от южных и западных славян строго не отделяется. Указав на распространенность подобных мнений в российском обществе и научной литературе, Ламанский путем строгого критического разбора показал их несостоятельность.
Примечательна 3-я глава, в которой ученый проанализировал господствовавшее в Германии общее воззрение на способности, ход исторического развития и будущность славянских народов. Исследуя причину различия исторических судеб «племени германского» и славянства, Ламанский выдвинул теорию «разности исторических возрастов обеих рас».[47] По его убеждению, несходство славян и германцев является «культурным» (культурологическим), а не «коренным и природным». Свою идею он доказывал путем хронологического сопоставления основных периодов в истории кельтских, германских и славянских народов.
В заключение ученый сопоставил исторические исследования с политическими реалиями эпохи, предсказав возможный в будущем конфликт между Россией и Германией, в котором планы последней в отношении славянских народов будут играть одну из ведущих ролей.[48]
Можно понять, почему Ламанский так подчеркнул политическую злободневность своего исследования. Однако характер этих прогнозов надолго связал имя Ламанского с панславистским направлением российской внешней политики.
Вершиной историософской концепции Ламанского стал его труд «Три мира Азийско-Европейского материка» (М.А. Робинсон назвал его последним историософским сочинением славянофильского направления в русском славяноведении[49]).
Работа впервые увидела свет в 1893 г. в С.-Петербурге, в 1893 и 1894 гг. она вышла в Оломоуце на чешском языке в переводе К. Вольфа под заглавием «Tri svety Azijsko-Evropske реупту»[50].
В 1916 г., уже после смерти Ламанского, его книга была переиздана в Петрограде. Этот факт весьма показателен: Первая мировая война поставила вопрос о независимости славянских народов Центральной Европы и Балканского полуострова и, как следствие, вопрос о союзах славянских народов, «славянском братстве», в эпицентр европейской и мировой политики. Новые условия побудили часть ученых и общественных деятелей обратиться к основным теоретико-методологическим концепциям славянофильства. Литературовед, историк славянофильства, ученик Ламанского Г. М. Князев охарактеризовал этот период следующим образом: «1914 год - пора начального разгара современной исторической борьбы культурных сил Европы около только что всколыхнувшегося рокового столкновения германизма со славянством, представительствуемым Россией, когда вершилась для русского общества переоценка вековых культурных ценностей, требовавшая от него особенной ясности национального самосознания и нравственной силы определительного идейного убеждения».[51]
Хотя «Три мира Азийско-Европейского материка» появились в печатном виде в 1892 г., написаны они были, по крайней мере - некоторые части, намного раньше: это прослеживается по предыдущим научным и публицистическим работам Ламанского. Кроме того, Князев отметил, что его записи курса лекций Ламанского о Восточном вопросе, прочитанного в 1876/77 академическом году, целыми страницами почти дословно совпадали с печатным текстом «Трех миров.».[52] Несмотря на то, что уже для 1914 г. некоторые частности сочинения Ламанского казались более или менее устаревшими, он подчеркнул, что в исследованиях такого рода важны не те или другие фактические данные или частные подробности, которые могут измениться с течением времени, а руководящая идея и внутренняя логическая и этическая сила ее развития на основе данного материала, «двигающая мысль и волю к духовному и нравственному самосовершенствованию».[53] Князева поддержал В.П. Семенов-Тян-Шанский, написав, что книга Ламанского «в научном антропогеографическом и политикогеографическом отношении имеет мало себе равных в мировой литературе».[54]
Что дало основание для столь высоких оценок?
Ламанский предполагал существование в Европе двух культурных миров. Третьим миром «Азийско-Европейского материка», по его мнению, являлась Азия. Он наметил идею физико-географического единства Европы и Азии, заметив, что горные хребты северного Китая, Тибета и Гиндукуша в Средней Азии с большим правом, чем Уральский хребет, могли бы служить гранью особого материка. С точки зрения Ламанского, принятое деление Европы и Азии по Уралу было достаточно условным или даже искусственным.[55]
Критерии, которыми руководствовался Ламанский при выделении границ миров, были различны: и конфессиональные, и этнические, и географические, и политические. Причем в некоторых вопросах, например, в отождествлении сухопутных границ Среднего (Греко-славянского. - О.С.) мира и Азии с границами Российской империи, ученым руководили политические интересы.
Постоянно противопоставляя друг другу мир романо-германский и мир греко-славянский, Ламанский был чужд всякой этнической или национальной исключительности. Ученый, с одной стороны, обличал недостатки западноевропейской культуры и цивилизации, призывая к «правде, духовной свободе и благородной человечности», с другой - указывал на «темные стороны и несовершенства» в жизни народов греко-славянского мира и России. Он настаивал на необходимости национального самопознания и самосовершенствования, осуждал «узкий партикуляризм» некоторых славянских народов и указывал на недостаток у них и у русского народа самосознания и шаткость начал «самобытной культурности». В связи с этим ученый отмечал: «Для нас, столь еще мало преуспевших в науке и искусствах, в земледелии, в промыслах и торговле, продолжительный мир особенно необходим и, конечно, не нами он может быть нарушен».[56]
В некоторых своих публичных выступлениях, публицистических и научных работах Ламанский рассуждал о возможном в будущем столкновении славянских народов с германскими государствами. Так, в 1885 г. в речи, произнесенной в Императорском Географическом обществе, он высказал убеждение, что Пруссия будет следовать не пассивной внешней политике, а активной и наступательной, устремляя свою деятельность преимущественно на восток. Еще в 1867 г. Ламанский указывал на опасность, возникшую для России в связи с созданием на Балтийском и Северном морях сильного
немецкого флота и стремлением к объединению северной и южной Германии. В 1871 г. в работе «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе» он отмечал возможность столкновения объединившейся Германской империи с Российской. В частности потому, что Германия завершила свои дела на «романском Западе» и может вернуться к планам порабощения славянских народов.[57]
В 1883 г. в предисловии к «Государственным тайнам Венеции» - сборнику документов, собранных Ламанским в Италии и изданных в 1884 г., - ученый рассуждал о современных политических взаимоотношениях государств Европы. Он выразил сомнение в большой жизненности знаменитого немецкого призыва «Drang nach Osten».[58] Но всего три года спустя, в 1887 г., Ламанский вновь с тревогой говорил об «угрожающих успехах германизма в пределах греко-славянского мира».[59]
В «Трех мирах.» Ламанский также указал на опасность наступательной войны Германии и Австро-Венгрии с Россией и необходимость для России «при современном напряжении и страшных вооружениях Европы серьезно готовиться к отражению и отпору грозящих ей испытаний и ударов».[60] На основании немецких военно-стратегических сочинений он наметил даже план предполагаемой кампании Германии с Австрией против России.
Именно этот аспект футурологической концепции Ламанского, наряду с идеей единения всех славян в рамках Среднего мира, заставил российских политических и общественных деятелей актуализировать его научные труды в период Первой мировой войны.
Важнейшими факторами развития славянского мира и России Ламанский считал образованность, гражданственность и внешнюю политику. Особое значение он придавал первому фактору. «Образованность», то есть развитие науки, культуры, искусства и образования, ученый связывал с проявлениями «народного духа», считая, что «страна необразованная не может быть могущественна и уважаема соседями, . страна бедная, неблагоустроенная всегда будет бессильна извне и скудна творчеством народного духа».[61] Главными недостатками русской культуры и искусства он считал малочисленность русских художников и художественных произведений, полагая, что даже «даровитейшие русские художники еще не вполне свободны от подражательства, от подчинения чужим идеалам и образцам и от отрицательного отношения к русской жизни», а также укоряя деятелей литературы и искусства за «слабую производительность», «несколько небрежное служение своему делу». Свободными от иноземных примеров и заимствований исследователь признавал лишь произведения М.И. Глинки и А.С. Пушкина, особенно созданные в последний период их творчества.[62]
Политические успехи Российского государства Ламанский напрямую соединял с «самостоятельным движением русской литературы и науки, чисто славянским направлением мысли и образованности».[63] Освобождение других славянских народов - как южных, так и западных - от иностранной зависимости ученый связывал с их духовным возрождением, которое было невозможно, по его мнению, без «общего дипломатического языка и общего органа образованности для всех славян». С этими функциями, полагал он, может справиться только русский язык.
В «образованности» любого народа Ламанский выделил четыре главных действующих начала: 1) просвещение; 2) крепость народного быта и обычая, богатство, свежесть и разнообразие народного языка - одним словом, непосредственную, творческую жизнь народа; 3) разнообразие местных географических условий, климата, течения рек и т.д.; 4) разнообразие «иноземных влияний, которые будут восприняты народом сообразно особенностям его страны и быта, переработаны в горниле народного духа и подчинены его духовному и нравственному идеалу».[64]
Ученый полагал, что Россия во всех этих четырех «началах» превосходит остальные славянские народы, что делает ее лидером всего славянства и центром славянских объединений. В этом Ламанский видел главную внешнеполитическую и культурную обязанность русского народа.
Показательна дефиниция Ламанским понятий «народность» и «нация». Он писал: «В нашем языке не довольно строго различаются понятия народности и собственно народа, нации. Не каждая народность есть и может быть нацией. Никто не станет отрицать народностей лопарей, карелов, бурят, черемис, чувашей, мордвы и т. д., но все эти народы не составляют самостоятельных наций, а принадлежат к нации русской, точно так же, как баски во Франции или остатки кельтов в Англии — по народности не французы и не англичане, - принадлежат к французской и английской нациям. Собственно, только при двух условиях достигают народности значения наций и обеспеченно пользуются этим положением в
истории, а именно: во-первых, при общем литературном языке, органе общей образованности и, во-вторых, при независимом положении и самостоятельном государственном устройстве».[65]
Таким образом, в определении понятия «нация» Ламанский использовал не только культурные, но и политические характеристики, причем последние для него были определяющими. Важна для него и историческая ретроспектива: народность, обладавшая политической независимостью в прошлом, но не имеющая ее в настоящий момент, приравнивается им к нации.
В 1910 г. Ламанский добился отмены правительственного запрета использовать в литовском языке латинский шрифт. Защищая права литовцев на традиционный для них латинский алфавит, ученый отметил, что «маленькая словесность» на литовском языке существует уже со второй половины XVI в., а в конце XIX в. она стала усиленно развиваться в Пруссии и особенно в США, где насчитывалось до 100 тыс. литовцев. Благодаря этому пробудилось «чувство народности» и у литовцев, проживавших на территории Российской империи, чему, считал Ламанский, нельзя не радоваться: «Теперь есть в России литовская интеллигенция. Была она и прежде, но тогда она сливалась и отождествлялась с польскою. К сожалению, запрет на латинскую азбуку и, следовательно, на всю латинскую письменность, на каждую литовскую книжку весьма дурно отзывается на отношениях этой новой литовской интеллигенции к русскому народу и русскому государству. Запрещение латинской азбуки для литовцев есть мера в высшей степени несправедливая и, говоря откровенно, тираническая и потому, прежде всего, вредная для русского же государства. Большинство литовцев. видит во введении русского алфавита такое же оскорбительное посягательство на их веру и народность, какое видят, например, русские в Галиции в неоднократно повторявшихся, но всегда неудачных попытках австрийского правительства и польского дворянства и духовенства ввести латинский алфавит в галицко-русских областях».[66]
Ламанский, таким образом, считал необходимым предостеречь правительство от унификаторских мероприятий, проводимых австрийским, а ранее - прусским, правительствами в отношении некоторых славянских народов.
Уже одно это ставит под сомнение устоявшийся взгляд на В.И. Ламанского как доктринера-славянофила.
Значительная часть жизни Ламанского была отдана преподавательской деятельности. В 1890 г. он стал заслуженным ординарным профессором С.-Петербургского университета, в котором протекала его основная педагогическая работа. [67] С 1883 по 1885 гг. Ламанский был деканом историкофилологического факультета.[68] С 1872 г. он преподавал также в С.-Петербургской духовной академии, где 25 лет занимал кафедру русского и церковнославянского языка и истории русской литературы. [69] С 1890 по 1900 гг. Ламанский состоял профессором Академии Генерального штаба.
Читаемые им курсы отличались хронологическим и тематическим разнообразием. В них исследователь оттачивал свое полемическое мастерство, развивал научные воззрения и проверял общественнополитические убеждения. Хотя количество слушателей Ламанского не всегда было многочисленным, за долгие годы педагогической деятельности он стал, в полном смысле слова, галактикой, которую, подобно звездам, украсили имена и труды его учеников, занявших впоследствии кафедры славяноведения почти во всех российских университетах.
Чрезвычайно широка была общественная деятельность ученого-слависта. К ней можно отнести и яркие речи, которые он произносил в период Восточного кризиса 1875 - 1878 гг. и на заседаниях различных обществ, горячие его выступления в прессе по вопросам, касавшимся судеб южных славян и позиции Российского государства по отношению к ним. Он был активнейшим участником подготовки приема зарубежных славянских гостей на Всероссийскую этнографическую выставку и Славянский съезд в Москве в 1867 г. (среди приглашенных были известные ученые и общественные деятели: Ф. Палацкий, Ф. Ригер, Ю. Грегр и другие). Из сохранившейся переписки явствует, что Ламанский принимал участие не только в подготовке мероприятий в С.-Петербурге и Москве, но стремился, по возможности, обеспечить славянским гостям радушный прием на всем пути их следования: он заботился, чтобы кто-нибудь из встречающих хорошо говорил по-чешски, чтобы гостям были продемонстрированы исторические достопримечательности, показаны последние научные разработки, чтобы в их честь был дан торжественный обед. Местные же власти некоторых городов (например, Вильно) стремились придать встрече славянских гостей неофициальный характер.[70]
Ламанский был одним из самых деятельных сотрудников С.-Петербургского отделения Славянского благотворительного общества. В речи «Чего нам особенно желать и что нам нужнее делать в западнославянских землях?», произнесенной в общем собрании Славянского общества 15 ноября 1884 г., он наметил программу взаимоотношений России со славянскими народами. Она состояла из трех пунктов: 1) улучшение издания «Известий Славянского Общества» и приобретение ими все большего круга читателей и подписчиков; 2) распространение русских книг в зарубежных славянских землях (пожелание обязательного знакомства западных славян с русской культурой, распространения среди них русского языка не раз служило предметом самых горячих споров, в связи с чем Ламанский подчеркнул: «.Принимаемый столь различно., этот вопрос в практическом смысле есть вопрос более или менее далекого будущего, а в настоящее время он принадлежит к вопросам еще не разрешенным и открытым»[71]); 3) содействие славянам «единоверным» - болгарам и сербам - в развитии у них высшего светского и духовного образования. Чрезвычайную важность последней проблемы ученый объяснил так: «Освобождение Болгарии (В результате Восточного кризиса 1875 - 1878 гг. и русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. - О. С.) и еще не окончательное и состоявшееся пока только de facto присоединение Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии открыло Балканский полуостров самому широкому влиянию европейского Запада и с тем вместе самой усиленной пропаганде римско-католической и протестантской».[72]
Главной особенностью славянства Ламанский и в этой речи назвал «исключительный партикуляризм»: «В славянстве вообще не только нет внутреннего мира и согласия, но и мало общения и соглашения. Каждая народность занята самосохранением, своими частными задачами».[73] Несмотря на то, что ученый неоднократно высказывал опасения по поводу возможной агрессии со стороны «германизма», он утверждал: «Славяне - те же человеки, и как в своем прошлом не обходились, так, конечно, и в будущем не обойдутся без крови и железа. И, следовательно, сентиментально, но вовсе не умно попрекать постоянно немцев этим железом и кровью. Сентиментально, но неумно предполагать, что славяне как народ голубиный, придут в любовь и согласие, достигнут духовного единства безо всяких взаимных переговоров и уступок, без общего органа взаимного разумения и понимания. Сентиментально, но неумно воображать, что славяне могут получить и литературное единство, но не готовясь к нему и не размышляя о нем предварительно, а просто так, как бы по вдохновению и по наитию Святого духа». [74]
Следовательно, приоритетной задачей для славянских народов на ближайшую историческую перспективу Ламанский продолжал считать преодоление разногласий, выработку принципов обсуждения и решения общих проблем, принятие единого «органа образованности» - общеславянского литературного языка.
За свою долгую творческую жизнь Ламанский сотрудничал со многими научными, просветительскими и публицистическими изданиями. Его статьи выходили в журналах «Русская беседа», «Библиографические записки», «Русская старина», «Журнале министерства народного просвещения», в газетах «Голос», «День», «Новое время» и многих других, а также в специализированных изданиях: «Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете» и «Известия Санкт-Петербургского Славянского благотворительного общества» (в организации его он принял самое живое участие).[75]
В 1890 г. Ламанский стал главным редактором журнала «Живая старина» - нового научного издания Императорского Русского географического общества. В нем он напечатал большую часть своих статей.
Ламанский совершил пять поездок с научными целями в зарубежные славянские земли и в страны Западной Европы. За выдающиеся заслуги перед Российским государством он был награжден несколькими орденами, о международном признании говорят иностранные награды и публикации его трудов за рубежом.
Между тем в личной его жизни наступила перемена, которую он ждал слишком долго. После смерти М.Г. Штруппа в 1894 г. Владимир Иванович и Александра Ивановна наконец обвенчались в Никольской Чернореченской церкви С.-Петербурга,[7б] а дети их, до этого находившиеся под официальной опекой Ламанского, были признаны законными.[77] Владимиру Ивановичу шел уже 62-й год, а Александре Ивановне - 48-й.
В 1895 г. Ламанский вновь обратился в Департамент народного просвещения с просьбой о субсидии на издание нового научного журнала «Славянский мир». Однако ученому было отказано в связи с
отсутствием финансовых средств.[78]
В 189б г. жена тяжело заболела[79], и в 1898 г. ее не стало.
В декабре 1899 г. Ламанский отметил в дневнике: «Почти два года ничего не записывал. Много произошло со мной и с детьми моими за это время. Самое главное в моей и в нашей жизни - смерть Сашина 28 августа 1898 г. .Все грехи свои человек искупает своими страданиями. .Господи, упокой ее и прости ей все ее прегрешения. Ежедневно молюсь о ней. Да простит она мне все, что я ей сделал и делал неприятного».[80]
|х| Титульный лист Сборника статей по славяноведению, составленного учениками В.И. Ламанского в 1883 г.
Титульный лист "Сборника статей по славяноведению", составленного учениками В. И. Ламанского в 1883 г.
В этих словах - горе человека, утратившего не только спутника жизни, а часть самой жизни, его каждодневные думы и боль. Владимир Иванович даже приостановил в конце 90-х гг. преподавательскую деятельность. Спасение он находил в научных занятиях.
В 1900 г., незадолго до 70-летия со дня рождения и 50-летия научной деятельности, он был избран академиком.
В 1903 - 1904 гг. в «Журнале министерства народного просвещения» Ламанский опубликовал «Славянское «Житие св. Кирилла» как религиозно-эпическое произведение и исторический источник. (Критические заметки)». Выдержавший позднее два самостоятельных издания, этот труд стал своеобразным итогом историко-филологических изысканий ученого в области славянских языков и истории славянства; по ряду аспектов можно приравнять к знаменитым «Трем мирам Азийско-Европейского материка».
Владимир Иванович Ламанский стал эпохой в отечественном славяноведении. Об этом говорят и огромное количество его опубликованных и неопубликованных работ, и плеяда его талантливых учеников. Однако он не был историком-исследователем. Его методологические построения, понимание прошлого и будущего славянских народов во многом были плодом интуитивного, эмоционального восприятия исторического процесса и миросозерцания.
Теоретические взгляды ученого менялись с течением времени. Его концепция, сформировавшаяся в 60 -70 гг. XIX в. и по преимуществу культурологическая, после Восточного кризиса 1875 - 1878 гг. претерпела качественное изменение: она стала более политизированной. В 80-е гг. он сместил акценты с обсуждения вопросов развития славянской науки, культуры и образования на религиозно-философское осмысление пройденного пути славянских народов и их будущего. И он всегда оставался человеком, чутко реагирующим на малейшие изменения политической ситуации на Европейском континенте и вне его.
Он умер 19 ноября 1914 г., когда оправдались многие из его предвидений: Германия и Австро-Венгрия развязали мировую войну, Россия вынужденно вступила в нее, чтобы защитить Сербию и отстоять свои интересы на Балканах. Предвидел ли он, предчувствовал ли на смертном одре, чем закончится для России эта война?
Примечания:
[1] Линниченко И.А. Патриарх русского славяноведения//Голос минувшего. 1915. № 2.
[2] Робинсон М.А. В.И. Ламанский и его историософский трактат «Три мира Азийско-Европейского материка»//Славянский альманах, 1996. М.,1997; Лаптева Л.П. В.И.Ламанский и славянская тема в русских журналах рубежа XIX - XX веков//Славянский вопрос: Вехи истории. М.,1997. С.121; и др.
[3] Ламанский Е.И. Воспоминания. 1840 - 1890 гг. Пенза,1995. С.6.
Стр. 12 из 15
[4] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.115. Л.1об. (Черновики речи, произнесенной В.И. Ламанским на защите своей докторской диссертации. Автограф. Первая редакция. 1871 г.).
[5] Документы к истории славяноведения в России (1850 - 1912). М.,1948. С.1.
[6] Ламанский В.И. Новейшие памятники древнечешского языка. СПб.,1879-1880.
[7] Документы к истории славяноведения в России (1850 - 1912). С.163.
[8] Там же.
[9] Там же. С. 2.
[10] Там же.
[11] Там же. С.1
[12] РГИА. Ф.733. 0п.150. Д.316. Л.2об.-3об. (Формулярный список о службе ординарного профессора Санкт-Петербургского университета по кафедре славянской филологии, действительного статского советника В.И. Ламанского. Составлен 12 января 1888 г.).
[13] РГИА. Ф.733. 0п.150. Д.316. Л.3 об.; Ламанский В.И. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. СПб.,1859.
[14] Там же. С.7-8.
[15] Там же. С.8.
[16] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.115. Л.3 (Черновики речи, произнесенной В.И. Ламанским на защите своей докторской диссертации. Автограф. Вторая редакция. 1871 г.).
[17] Ламанский В.И. Михаил Васильевич Ломоносов: биографический очерк. СПб.,1864.
[18] Ламанский В.И. Ломоносов и Петербургская Академия Наук: Материалы к столетней памяти его, 1765 - 1865 гг. М.,1865; Ламанский В.И. Столетняя память М.В.Ломоносову. 4 апреля 1865 года. 2-е изд. СПб.,1865.
[19] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.115. Л.3об.
[20] Там же. Л.2об.
[21] Там же.
[22] В.И. Ламанский - М.П. Погодину. 24 октября 1860 г.//ОР РГБ. Ф.231. Разд. II. Карт.18. Ед.хр.30. Л.1об.
[23] Там же.
[24] Комков Г.Д., Левшин Б.В., Семенов А.К. Академия Наук: краткий исторический очерк. Т.1. М.,1977. С.209-210.
[25] Там же.
[26] В.И. Ламанский - М.Н. Каткову. 8 июня 1861 г.//ОР РГБ. Ф.120. Ед.хр.21. Л.93.
[27] В.И. Ламанский - И.С. Аксакову. 6 - 7 июня 1879 г.//ОР РГБ. Ф.14. № 197. Л.2об.
[28] В.И. Ламанский - М.П. Погодину. 24 октября 1860 г.//ОР РГБ. Ф.231. Разд. II. Карт.18. Ед.хр.30. Ше://В:\Работа_НЕБ\шуе8Ішк\Проба\11.к1т1 14.07.2007
Л.1об.
[29] Там же.
[30] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Ед.хр.115. Л.Зоб.
[31] Там же.
[32] Там же.
[33] Там же. Л.2об.
[34] РГИА. Ф.733. 0п.150. Д.316. Л.2об.-3об.
[35] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.115. Л.2об.
[36] Документы к истории славяноведения в России (1850 - 1912). С.33-34.
[37] Теория австрославизма была обнародована в 1846 - 1848 гг. Она предусматривала преобразование Австрийской империи в конституционную федеративную монархию, в которой славянам и другим национальным группам были бы предоставлены права широкой автономии.
[38] РГИА. Ф.733. 0п.150. Д.316. Л.2об.-3об.,5об.
[39] Там же. Л.6об.-7об.,11об.
[40] Там же. Л.8об.,9об.
[41] ПФА РАН. Ф.35. Оп.3. Д.28. Л.8 (Семейные бумаги о браке В.И. Ламанского и узаконением своих детей).
[42] Там же. Л.13-13об.,22-22об.,26об.,29об.,32-35.
[43] Ламанский В.И. Записки по истории славян - Венгрии и Чехии. СПб., 1878; Он же. История славян (Курс, читанный В.И. Ламанским в 1881/82 академическом году). СПб.,1882; Он же. Обозрение славянских наречий и народностей (Лекции, читанные В.И. Ламанским в 1882/1883 академическом году). СПб., 1883/84; Он же. Лекции по славяноведению. СПб.,1891.
[44] ПФА РАН. Ф.35. Оп.1.
[45] Ламанский В.И. Государственные тайны Венеции//Русь. 1883. № 23.
[46] Ламанский В.И. Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе. СПб.,1871. С.1.
[47] Там же. С.2.
[48] Там же. С.3.
[49] Робинсон М.А. Указ.соч. С.97.
[50] Ьашатку ¥.1. Тп Буё1у А2Ц8ко-Еугор8кё реушпу// ОЬ20г Майсе БЬоуапвкё. Яосшк 1-11. О1отоис,1893-1894.
[51] Князев Г.М. Предисловие к: Ламанский В.И. Три мира Азийско-Европейского материка. Пг.,1916.
С.3.
[52] Там же. С.14.
[53] Там же. С.20.
[54] Семенов-Тян-Шанский В.П. Владимир Иванович Ламанский как антропограф и политикогеограф. Пг.,1915. С.12.
[55] Ламанский В.И. Три мира Азийско-Европейского материка. Пг.,191б. С.10.
[56] Государственные тайны Венеции/Предисловие В.И. Ламанского//«Русь». 1883. № 22. С.40.
[57] Ламанский В.И. Три мира. С.12-13.
[58] Государственные тайны Венеции. С.37.
[59] Ламанский В.И. Восточный славянский вопрос//Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества. 1887. № 9. С.434-435.
[60] Ламанский В.И. Три мира. С.13.
ШИ Ламанский В.И. Чтения о славянской истории в Императорском Санкт-Петербургском университете. Чтение I. Изучение славянства и русское народное самосознание//Журнал Министерства народного просвещения. 18б7. № 1. С.117.
[62] Там же. С.118-119.
[63] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.109. Л.59 (Неопубликованная работа В.И. Ламанского «Исторические письма об отношениях русского народа к его соплеменникам»).
[64] Там же. Л.59об.
[65] Там же. Д.110. Л.2об. (Неопубликованная работа В.И. Ламанского «Проекты славянских федераций. Обзор.»).
[66] Там же. Д.148. Л.1-2об. (Неопубликованная работа В.И. Ламанского «О необходимости сохранения латинского алфавита для литовцев»).
[67] РГИА. Ф.733. 0п.150. Д.31б. Л.8об.-9об.
[68] Там же. Л.10 об.-11об.
[69] Там же. Л.9об.
[70] ОР РНБ. Ф.377. Д.79. Л.1-2об.,8.
[71] Ламанский В.И. Чего нам особенно желать и что нам нужнее делать в западно-славянских землях. СПб.,1885. С.2-4.
[72] Там же. С.39.
[73] Там же. С.19.
[74] Там же. С.21-22.
[75] ПФА РАН. Ф.35. Оп.2. Д.144. Л.1-1об. (Неопубликованная работа В.И. Ламанского «Об издании журнала «Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества». Автограф).
[76] Там же. Л.8об.
[77] Там же. Л.3б-3боб.
[78] РГИА. Ф.733. Оп.142. Д.1340. Л.1,4,8об.
[79] Там же. Л.11.
[80] ПФА РАН. Ф.35. Оп.3. Д.3. Л.20об. (Дневники В.И. Ламанского).
