CC BY
59
Е. П. Аксенова (Москва)
А. В. Флоровский о положении и традициях славяноведения
„ *
в среде русской эмиграции
В обзорах эмигрантской литературы Флоровский выделил исследования в области истории и культуры славянских народов, определив круг проблем, с которыми столкнулись русские ученые за рубежом. Ученый отмечал продолжение лучших традиций отечественной науки, стремление к ее развитию и учет научных традиций стран проживания. Ключевые слова: славяноведение, русская эмиграция, А. В. Флоровский.
Как известно, русские ученые-гуманитарии, оказавшись в начале 1920-х гг. в вынужденной эмиграции, несмотря на трудности начального периода жизни за границей, постарались «остаться в профессии». Зачастую при поддержке правительств стран проживания и зарубежных коллег, они постепенно возвращались к привычной научной и преподавательской работе, создавали русские научные организации, имевшие свои издания. Они считали себя законными представителями, а свои труды — неотъемлемой частью русской науки, традиции которой всеми силами старались поддерживать, несмотря на определенные трудности, с которыми им пришлось столкнуться на чужбине.
Признанным историографом русской исторической науки за рубежом являлся А. В. Флоровский. С первых же лет своего пребывания в Праге он установил связи со многими бывшими соотечественниками, среди которых было немало его коллег. Он собирал сведения об их работах, вышедших в разных странах, систематизировал эти данные и обобщал в обзорах. Флоровский считал весьма важной концентрацию наиболее полной информации о развитии исторических исследований русских ученых-эмигрантов как для самой отечественной науки, так и для ознакомления с ее достижениями зарубежной научной общественности1 (с этой целью он публиковал свои обзоры на французском и английском языках). Стремясь сохранить
Статья написана в рамках программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России».
память о научном вкладе соотечественников, вынужденных жить и работать за рубежами родины, Флоровский в то же время думал и о будущем, о том времени, когда к этим сведениям обратится «историк русской эмиграции» и убедится в продолжении в этой среде «подлинной русской научной традиции»2. Уже в середине 20-х годов он подготовил очерк «Русская историческая наука в эмиграции (1921-1926)», в котором представил «общий обзор работ и научных успехов русских историков, оказавшихся... вне своего отечества, всех нормальных и традиционно-организованных ученых институций и организаций»3. Ученый отмечал, что различные исторические дисциплины «в эмиграции оказались далеко не равномерно представленными», к тому же ученые силы были разбросаны по разным странам и частям света4.
Одна из трудностей, с которыми пришлось столкнуться ученым с самого начала их работы за границей, заключалась в отрыве от привычной научной базы — российских библиотек и архивов, что особенно остро почувствовали историки, стремившиеся все же продолжать начатые на родине исследования. Но наличие русских изданий в библиотеках городов расселения эмигрантов в начале 1920-х гг. было, по признанию Флоровского, довольно скудным и неполным, подбор книг носил «весьма случайный характер». В дальнейшем, с появлением Славянской библиотеки в Праге, библиотеки РЗИА (Русского заграничного исторического архива) и других собраний, ситуация стала меняться к лучшему5. Осуществляя публикации по прежним темам, основанные на ранее собранных архивных и иных материалах, ученые вместе с тем вынуждены были переориентировать свои научные поиски, расширяя круг исследуемых проблем прежде всего за счет «местных» источников. А поскольку многие ученые обосновались в славянских странах, их профессиональные интересы удовлетворялись зачастую в области славяноведения и изучения российско-славянских связей в разные эпохи. Если среди обосновавшихся в Европе россиян изначально было лишь несколько славистов (или ученых, уделявших значительное внимание славянской проблематике), то в дальнейшем славистические исследования можно обнаружить уже у многих представителей русской науки. Исследования в области славистики, как и в области русистики, проводились с использованием одной и той же методики и традиций русской дореволюционной науки. Выступая на конференциях историков и на заседаниях Федерации исторических обществ Восточной Европы и славянских стран, Флоровский неоднократно подчеркивал,
что русские ученые на чужбине хранили и соблюдали лучшие, «дорогие традиции русского свободного и независимого исторического знания, традиции, преследуемые и гонимые» на родине6. На общем фоне исторических работ Флоровский выделял славистические исследования эмигрантов, подчеркивая, что «особо значительно по внутреннему смыслу работ представлена наука славяноведения»7. Таким образом, в эмиграции сохранялся и приумножался багаж русского славяноведения, в то время как на родине славянские исследования переживали трудные времена.
Сам А. В. Флоровский, продолжая свои исследования в области русской истории, вместе с тем решил «ориентировать свои труды в новом для него направлении с учетом местных условий», то есть широко изучать русско-чешские отношения, а также отношения этих народов «с польской силезской средой»8. Для этого ученому пришлось привлечь восточнославянскую, чешскую, польскую, немецкую литературу, изучить документы чешских, венских, римских архивов9. По собственному признанию, Флоровский не имел в виду «изучение лишь вопросов истории славянской взаимности на чешско-русской почве», его замысел был гораздо шире — охватить политические, экономические, культурные русско-чешские отношения за период с Х по XVIII в. При этом он отмечал, что само понятие «русско-чешских отношений» он применяет в самом широком смысле, имея в виду «все слагаемые восточнославянского народного целого», в то же время учитывая и объясняя роль включенных им в контекст исследования явлений украинской или белорусской истории10.
Вторая сложность для русских ученых лежала в научно-организационной плоскости. Как отмечал Флоровский, в ряде государств русские ученые «вошли в состав преподавательских сил местных высших учебных заведений — университетов и т. д. (Болгария, Югославия, Эстония и др.); в других государствах русские ученые силы были поставлены в условия особой охраны и покровительства, без полного, однако, привлечения их к работе местных университетов, академий и т. п. (Чехословакия, Франция, Германия)». Таким образом, по мнению Флоровского, эмигрантские научные центры находились не в одинаковом положении «в смысле организации научной работы и возможности систематического разворачивания исследовательских планов»11. Многим ученым для привычных условий работы не хватало не только аудитории слушателей и учеников, но зачастую и возможности живого обмена мнениями с коллегами12. Кроме того, русские ученые-эмигранты постоянно испытывали
сложности с публикацией результатов своей исследовательской деятельности — «Труды русских ученых за границей», «Ученые записки» Учебной коллегии в Праге и некоторые другие издания «оказались недолговременными и не утолили нужду в академическом органе для ученых исследований». «Беттагшт Kondakovianum». «Сборник Русского археологического общества», «Записки Русского исторического общества» появились позже и начали осуществлять свои издательские планы в конце 20-х гг., к тому же их страницы были предназначены для работ небольшого формата. С публикацией монографий дело обстояло еще сложнее — зачастую они размножались «путем литографий или даже гектографа». Поэтому в 20-е гг. среди работ эмигрантов преобладали «отдельные статьи и очерки в журналах и сборниках»13. Учитывая сложности профессиональной деятельности ученых-эмигрантов, Флоровский не мог не признать, что объективно их печатная продукция в первые годы пребывания за рубежом «ниже и слабее тех научных результатов, которые принесла бы деятельность их в родных академических гнездах.»14. Флоровский обдумывал проект издания списка журнальных статей русских эмигрантов, который, к сожалению, не осуществился из-за сложности учета публикаций в различных изданиях разных стран, в том числе на иностранных языках, а также из-за отсутствия в заграничных книгохранилищах «полного комплекта русских эмигрантских изданий»15.
В своем обзоре Флоровский систематизирует полученные сведения, выделяя работы историков-эмигрантов по философии истории, всеобщей истории, русской истории, истории славянских народов, истории искусства и археологии. При этом Флоровский не только перечисляет конкретные труды, но и обращает внимание на научные направления и взгляды авторов, их вклад в разработку той или иной темы. В разделе русской истории он выделяет исследования, посвященные «историческим судьбам Малороссии-Украины», анализируя «Очерки социальной истории Украины XVII-XVIII вв.» (Прага, 1924-1926. Т. 1. Вып. 1-3) В. А. Мякотина16. Вслед за этим Флоровский подробно останавливается на изучении Подкарпатской Руси, которая, как он отмечал, стала предметом специального внимания русских историков-эмигрантов. За границей находился крупный исследователь в этой области, бывший профессор Петербургского университета А. Л. Петров, еще в России издавший «Материалы для истории Угорской Руси» (СПб., 1905-1911). В годы эмиграции он продолжил свои исследования, получившие новое развитие, в частности
издал ряд работ, прояснявших «некоторые стороны церковной жизни русского Закарпатья»17, а также касавшихся сложного и спорного вопроса «о начале и обстоятельствах заселения русским племенем венгерской равнины и южных склонов Карпат» и об этнографических процессах на этой территории18. Другой ученый, Е. Ю. Перфецкий, также начавший изучение Подкарпатской Руси еще в России, издал за границей работу по социально-экономической истории этой об-
19
ласти19 и несколько статей по другим вопросам.
Следующий раздел в обзоре Флоровского посвящен специально изучению истории славянских народов — это направление, по его словам, «занимает в русской научной работе в эмиграции довольно видное место. Нахождение многих русских ученых именно в славянских странах, при этом приобщение их к местной научной и академической жизни является благоприятным стимулом для направления ученой работы в сторону изысканий по истории славян» (особенно это характерно было для ученых, живших в Болгарии, Югославии, Чехословакии)20. В то же время Флоровский оговаривался, что история славян «в собственном смысле этого понятия почти совершенно не представлена в русской эмигрантской исторической литературе за 1921-1926 гг., если не считать нескольких общих очерков и обзоров» (например, М. Г. Попруженко21). В русском зарубежном славяноведении Флоровский выделил три основных направления: история славянского права, история славянской науки и славянской взаимности, история славянского искусства22. Как видим, к пониманию славяноведения Флоровский подходил вполне традиционно, рассматривая его как комплекс научных дисциплин (в данном случае объединенных подходом с точки зрения истории каждой дисциплины; филологические работы не были предметом его внимания). Наиболее доступной для изучения оказалась история права югосла-вянских народов. В Любляне профессор М. Н. Ясинский исследовал хорватские статуты начала XVI в. — Каставский и Веприначский (происхождение, состав памятника, новое издание текста с обстоятельным историко-критическим комментарием)23. Другой видный историк права, профессор Ф. В. Тарановский24, изучал сербское право, в частности Законник Стефана Душана25. Кроме того, он издал, по определению Флоровского, «ценное введение в историю славянского права»26, выпустил со своими дополнениями сербский перевод труда К. Кадлеца о первобытном славянском праве27. Сербскому праву посвятил свои труды и А. В. Соловьев, издавший сборник памятников старого права28 и несколько специальных исследований об отдельных
актах29. К этой же группе работ отнесена и книга А. К. Елачича, посвященная истории крестьянского движения в Хорватии и Славонии в 1848-1849 гг. и освобождения крестьян30, в которой автор использовал материал местных архивов, но не привлек важные, по мнению Флоровского, венгерские источники31.
Что касается изучения историко-правовых проблем других славянских народов, то Флоровский упоминал в этой связи работу Ф. В. Тарановского, который не оставил без внимания историю польского права32, и «весьма ценный обширный труд» Э. Д. Гримма о болгарской конституции 1879 г.33 Автор, поясняет Флоровский, нашел первую редакцию документа и «смог весьма полно и обстоятельно восстановить историю текста конституции 1879 года и изобразить полную картину той политической обстановки, в какой проходила работа по составлению этого варианта акта». Флоровский особенно подчеркивает, что Гримм выяснил «общий характер и значение русской работы по этому делу, дав широкое освещение общей политики России в вопросе устроения русскими только что освобожденной Болгарии»34. Об этом Флоровский мог судить со знанием дела, поскольку во время своего краткого пребывания в Софии (осенью 1922 г.) изучал материалы, относящиеся к периоду русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и освобождения Болгарии, что нашло отражение в его статье, опубликованной в болгарском издании35 (о чем он также упоминает в обзоре). Заметим, что, таким образом, в раздел по истории славянского права Флоровский включил и работы, расширяющие обозначенную тематику или выходящие за ее рамки.
В области славянской науки и славянских взаимоотношений Флоровский выделяет труды академика В. А. Францева, который «в условиях эмиграции проявляет обычную свою активность в деле собирания и обработки материалов по истории славянской науки и междуславянских культурных отношений». В этой связи он называет «интересный новыми сведениями очерк о поездке аббата Иосифа Добровского и гр. И. Штернберга в Россию» в конце XVIII в.36, «обстоятельный очерк о знакомстве славянских народов с поэзией Державина»37, статью о славянских идеях декабристов38 и
39
многие др.39
Следующий раздел обзора посвящен истории искусства и археологии40. В нем Флоровский также уделяет большое внимание славянской проблематике. Среди посмертно изданных работ Н. П. Кондакова, посвященных русским иконам и византийским древностям, он упоминает опубликованный фрагмент работы о
богомилах41. Что касается истории искусства славянских стран, то в этой области, по мнению Флоровского, «более всего сделано русскими учеными в Болгарии и Сербии». В Болгарии активную деятельность развил А. Н. Грабар42 (переехавший затем в Страсбург). Он «обследовал памятники древней болгарской архитектуры и храмовые росписи старых болгарских церквей и опубликовал большое число работ, содержащих описание изученных памятников и исследование их особенностей»43. Сербским искусством заинтересовался профессор Н. Л. Окунев44 (живший в Праге), совершивший несколько поездок по Сербии. Там он, по словам Флоровского, «обнаружил богатый и нетронутый ранее материал для истории архитектуры и живописи на сербской и вообще югославянской почве». Заслугу исследователя Флоровский видел в том, что он предпринял «попытку систематического обозрения особенностей сербских росписей XIII, XIV и XV вв. с точки зрения содержания, расположения сюжетов, иконографии и стиля и констатировал следы влияния армянской архитектуры X-XII вв. на архитектуру Сербии и Македонии в период XI-XIV вв.»45.
Подводя некоторые итоги научной деятельности ученых-гуманитариев в первый период эмиграции, примерно до середины 20-х гг., Флоровский сделал важные общие замечания, которые в полной мере относятся и к русской зарубежной славистике:
«В условиях изгнания и эмиграции русская историческая наука продолжает свою сосредоточенную работу, входя в соприкосновение с новой для нее культурой и научной обстановкой. Русское научное творчество делается непосредственным участником научной работы иных стран и народов и входит порою в русло ее органического развития. Русская ученая сила не только испытывает на себе воздействие ученой традиции тех стран, где ей приходится проявлять себя, но и сама она дает толчки к движению научной работы и участвует в создании этой ученой традиции вне России. Русская историческая наука давно пользуется европейским признанием и является органической участницей общего научного процесса; ученая русская эмиграция упрочила эти старые и твердые связи и, может быть, укрепила и углубила их. [.] Самый факт многоязычия названных выше работ русских эмигрантов есть живое об этом свидетельство». Являясь полноправным участником научной деятельности русской эмиграции, Флоровский не берет на себя ответственность давать «качественную оценку» ее продукции, но в то же время он с уверенностью утверждает, что «живая традиция русской науки не
прервалась в эмиграции (курсив мой. — Е. А) и что здесь — в изгнании — живо бьется русская научная мысль»46.
В архиве Флоровского сохранился фрагмент обзора, написанного, скорее всего, в 1928 г. и охватывающего работы 1921-1927 гг. Славянские исследования здесь конспективно представлены теми же авторами и трудами, что и в первом обзоре, а завершающая часть интересна некоторыми уточнениями. Так, например, он конкретизирует положение о многоязычии эмигрантских работ, отмечая, что они печатались на девяти языках. Напоминая о включении русских ученых в научную жизнь принимающих стран, автор подчеркивает, что «особенно органически и непосредственно» они участвовали «в научном движении славянских народов — сербов, болгар и чехов». Обращая внимание на преемственность научных традиций в среде ученых русского зарубежья, Флоровский указывает на то, что с начала эмиграции за границей находилось два или три поколения историков, а к концу 20-х годов можно уже говорить о формировании нового поколения (которое, как подразумевалось, продолжит лучшие традиции отечественной науки)47.
Еще один краткий обзор был опубликован Флоровским на русском языке в сборнике «Русские в Праге» (1928)48. Автор представил суммарный отчет о работах пражской группы историков-эмигрантов за 1921-1927 гг. (что касается работ русских пражан, то данная публикация отчасти перекликается с обзором за 1921-1926 гг.). Из-за ограниченного объема публикации он, к сожалению, не мог дать полного библиографического описания упоминаемых им книг и статей. Среди трудов по истории до XVIII в. Флоровский назвал «интересную книжку Шмурло об Юрии Крижаниче» («Jurij Krizanic (1618-1683). Panslavista o missionario?». 1926), из исследований в области российско-славянских отношений упомянул ряд статей, вышедших в связи с 50-летием освободительной войны на Балканах, и книгу И. И. Лаппо «о природе исторических отношений Западной России к Польше»49. В Праге жил один из старших учеников Н. П. Кондакова, искусствовед Н. Л. Окунев, который производил, по словам Флоровского, «большое исследование памятников архитектуры и живописи на территории древней Сербии, — результаты его счастливых находок и изучений представлены в нескольких специальных статьях и прекрасном альбоме Monumenta artis Serbicae».
Даже в кратком обзоре, как и в других, более полных, Флоровский специально выделяет «работы по истории славян, занимающие в эмигрантской литературе заметное место». Среди ученых, разраба-
тывающих славистическую проблематику, «главная заслуга», по его мнению, принадлежит академику В. А. Францеву, издавшему ценные труды по истории славяноведения и межславянских отношений (прежде всего представителей чешской и русской науки). К этой же области можно отнести статью Г. В. Вернадского о славянской политике Александра I50 и обзор истории русско-чешских отношений самого Флоровского51. Даже такой краткий обзор трудов только лишь пражской группы ученых-эмигрантов, как считал Флоровский, «достаточно определенно говорит об интенсивности их исследовательской работы и разнообразности научных интересов», о «посильном служении» науке и «деятельном сохранении [ее] славных традиций»52. Он упоминает также о взаимном сотрудничестве русских и чешских ученых.
В 1927 г. А. В. Флоровский вошел в правление Федерации исторических обществ Восточной Европы и славянских стран53 и, по собственному признанию, «взял на себя труд составления систематических обзоров русской научной исторической продукции как вне пределов России, так и в Советском Союзе»54. В результате им были подготовлены и опубликованы обзоры эмигрантских работ за 20-е — начало 30-х гг.55 (а также обзоры советской литературы за тот же период — для ознакомления западноевропейских научных кругов с развитием исторической науки в СССР56, что выходит за рамки данной статьи). В целом они повторяют основные положения первого обзора (с некоторыми незначительными уточнениями и дополнениями). В архиве Флоровского имеются русский и французский варианты обзора за 1927-1929 гг., представляющего собой продолжение (а в ряде случаев — и добавление) обзора за 1921-1926 гг. Отмеченные ранее автором тенденции развития эмигрантской науки, по его наблюдениям, имели место и в конце 20-х годов, что благоприятно влияло на деятельность ученых57. Подчеркивая интенсивность разработок в области византиноведения, ученый указывал на работы по византийско-славянским отношениям А. В. Соловьева, В. А. Мошина, Н. Л. Окунева, А. Н. Грабара и др.58 Межславянские культурные связи в эпоху Средневековья нашли отражение в большой работе Е. Ю. Перфецкого о русском летописном источнике хроники Длугоша59. Этнографию и демографию Подкарпатской Руси и пограничных с ней областей Словакии исследовал А. Л. Петров60 (в частности, в книге «Карпаторусские межевые названия». Прага, 1929, а также в ряде статей)61. Различные проблемы Подкарпатской Руси62 затронуты в статьях Е. Ю. Перфецкого63, Ю. А. Яворского64,
А. В. Флоровского65, книгу о народном искусстве данного региона66 выпустил С. К. Маковский67.
Следующий раздел обзора посвящен истории славянских народов (исключая Россию, что лишний раз свидетельствует о традиционном для русской науки понимании Флоровским объекта славяноведческих исследований). К прежним трудам по русско-славянским отношениям и славянскому праву в рассматриваемый период добавился значительный корпус работ по болгарской тематике. Всплеск этих исследований Флоровский связывал с 50-летним юбилеем освобождения Болгарии от турецкого ига, который, по мнению ученого, «дал повод к пересмотру данных об участии России в борьбе за свободу славянских народов на Балканах вообще, Болгарии в частности»68. К сожалению, автор не пояснил, в чем заключался этот пересмотр, зато он представил довольно обширную библиографию, начав обзор с работы И. И. Лаппо об истории славянского вопроса в России. Затем упомянуты Б. А. Евреинов, А. В. Флоровский, М. А. Иностранцев, Е. Ф. Максимович, Е. Ф. Шмурло, охарактеризовавшие «общественную, дипломатическую и военную обстановку русско-турецкой войны 1877-78 гг.»69. Некоторые русские авторы опубликовали очерки о славянской политике и славянском сознании в России в различные периоды истории в русско-болгарском сборнике «Прослава на освободителната война 1877-78 гг.» (София, 1929). Среди них А. Кизеветтер («Россия и южное славянство в XIV-XVII ст.»), И. Лаппо («Петр Великий и южное славянство»), П. Богаевский («Кучук-Кайнарджийский договор и его значение»), В. Францев («Первые русские труды по изучению славянства, преимущественно южного»), А. Флоровский («Россия и южные славяне в царствование императора Александра I»), П. Бицилли («Россия и Восточный вопрос в царствование императора Николая I»), М. Попруженко («Общественные настроения в России накануне Освободительной войны»), генерал В. П. Никольский («Освободительная война 187778 гг. Военные действия русской армии на балканском театре»)70. Статьи по той же тематике публиковались в различных болгарских изданиях, а также в изданиях других стран (среди авторов Флоровский называет Г. Вернадского71, Е. Перфецкого72, М. Циммерманна73,
М. Попруженко74)75.
Однако многочисленные работы по болгарской проблематике, появившиеся в связи с знаменательной датой, Флоровский, видимо, считал все же данью юбилею. «Более положительными и научно ценными, — полагал ученый, — нужно признать работы русских
историков-эмигрантов, посвященные изучению отношений России и западных славян»76. В этой области, как отметил Флоровский, «продолжает свои значительные исследования и ценные публикации» В. А. Францев, опубликовавший в 1927 г. обширную переписку П. Й. Шафарика с русскими учеными77. Это издание писем, предваренное большим очерком, освещающим связи Шафарика с русской наукой, является, по оценке Флоровского, «ценнейшим источником как для ознакомления с деятельностью самого знаменитого чешского ученого, так и для ознакомления с общим состоянием славистики в первую половину XIX в.; русско-чешские ученые связи раскрываются на страницах этой корреспонденции с ясностью и полнотой». Кроме того, труд Францева имел большое значение и для «изучения истории славянской науки вообще»78. Другая большая работа Францева, отмеченная Флоровским, — «Пушкин и польское восстание 1830-1831. Опыт исторического комментария к стихотворениям "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина"», опубликованная в «Пушкинском сборнике» Русского института (Прага, 1929). Автор представил данные об отношении к польскому восстанию «со стороны европейского и славянского, в частности, общественного мнения», обращая особое внимание на то, «как русское общество отнеслось к движению поляков». Рассматривая на этом фоне взгляды Пушкина, Францев, как отмечал Флоровский, сделал вывод, что в указанных стихотворениях «великий русский поэт и человек протестовал против вмешательства враждебной России европейской общественности в спор между русскими и поляками и что Пушкин широко смотрел на важность славянской идеи, но не являлся сторонником какого-либо панрусизма»79. Конец 1920-х годов был весьма плодотворным в научной деятельности Францева, что отметил Флоровский, перечисляя работы профессора, вышедшие в этот период, в том числе «М. П. Погодин и Фр. Палацкий. К истории русско-чешских связей в конце XIX ст.» (Прага, 1928), «Из истории славянской литературной взаимности. Коллар и русские ученые в Загребе (1840-1841)» (Прага, 1929) и некоторые др.80
Русско-чешские отношения в различные эпохи получили освещение и в работах самого автора обзора, в том числе в статьях «Пути русско-чешской взаимности» («Современные записки», 1928, № 36, с. 495-509), «Почитание св. Вячеслава, князя чешского, на Руси» (отд.: Прага, 1929) и ряде др.81 Русско-чешские отношения в новейшее время стали предметом изучения В. Лазаревского («Россия и Чехословацкое возрождение». Берлин, 1927; Прага, 1927), предста-
вившего в своей книге отношение «русского правительства и военного командования к вопросу об образовании чехословацкого войска на русской почве.»82. Флоровский упоминает также работы В. С. Драгомирецкого83 и генерала Н. Ходоровича84 о пребывании чехословацких легионов в России85.
Важному периоду в истории Чехии посвящены два очерка А. А. Кизеветтера « Национальное возрождение Чехии» и « Франтишек Палацкий»86. Среди исследователей сербской истории Флоровский отметил В. А. Розова и С. В. Троицкого87.
Как и в первом обзоре, Флоровский вновь уделяет значительное внимание работам по истории славянского права, перечисляя новые исследования Ф. В. Тарановского, М. Н. Ясинского, А. В. Соловьева и А. К. Елачича, касающиеся в основном сербского и хорватского и отчасти — польского права88. В отдельную группу Флоровский выделяет работы по истории чешского права О. О. Маркова89. Отнесенная к этой же группе книга Н. Ф. Преображенского «Крепостное хозяйство в Чехии XV-XVI веков» (Прага, 1928) рассматривала более широкий круг проблем, в частности «общие условия хозяйственной жизни Чехии в указанную эпоху и экономическое положение владельческого замка»90. Подводя некоторые итоги исследований по данной проблематике, Флоровский отмечал: «Краткие наши справки относительно русской эмигрантской литературы по истории славянского права — при всей неравномерности научного интереса русских ученых к правовой жизни тех или иных славянских народов — все же дают право сказать, что в этой области знания русская научная работа стоит на значительной высоте и русский вклад в историю славянского права заслуживает серьезного признания»91.
В разделе «Искусство и археология» Флоровский также отмечал работы, основанные на славянском материале, главным образом, по истории искусства на Балканах. В посмертно изданном труде Н. П. Кондакова «Очерки и заметки по истории средневекового искусства и культуры» (Прага, 1929) он обращал внимание на третий отдел, в котором речь шла о древностях Болгарии92. Памятники болгарского искусства исследовал А. Н. Грабар93. В частности, он изучал керамические изделия IX-X вв., миниатюры рукописных евангелий XIII в. («Recherches sur les influences arientales dans l'art Balkanique». Paris, 1928), памятники монументальной живописи VII—XVII вв., впервые зарегистрированные автором («La peinture religieuse en Bulgarie». Paris, 1928). «Важные открытия», по оценке Флоровского, « представляющие исключительный научный интерес» для изучения
истории искусства Сербии, прежде всего, иконографии XII в., были сделаны Н. Л. Окуневым, который показал наличие «скрещения в сербской архитектуре древнейшего периода влияний восточно-христианских (грузино-армянских) с влияниями романскими на основе греко-византийской»94. Он также представил общий очерк южнославянских древностей95.
В заключение Флоровский снова напоминает о сохранении научной традиции в «живом научном движении» эмигрантской среды. Ученый справедливо полагал, что было бы хорошо составить подобные обзоры и по другим наукам, чтобы вместе они дали «интересную и примечательную картину жизни русской научной мысли в изгнании и эмиграции». И у него были все основания полагать, что историческая наука «занимает в этой общей картине, несомненно, заметное место»96. А среди исторических исследований немалую долю составляют работы о славянских народах — в этом отношении, замечал Флоровский, русские ученые не упустили возможности, которые им предоставляло пребывание в той или иной славянской стране97. Флоровский признавал, что его сведения о научной исторической продукции эмигрантов далеки от полноты, причиной чего являлась «разрозненность и разбросанность русских ученых по всему свету», и просил всех сообщать ему о своих изданных работах для следующих обзоров98. Из переписки Флоровского известно, что и в последующие годы он продолжал интересоваться публикациями своих русских коллег, однако обзоры исторических трудов в дальнейшем не печатал.
Но и того, что им было собрано и опубликовано, достаточно, чтобы сделать определенные выводы о состоянии исследований в области славяноведения в среде русской научной эмиграции. Обзоры Флоровского содержали ценную информацию о славистических работах за первое десятилетие вынужденного пребывания русских ученых за рубежом. Разбросанные по многим русским и иностранным изданиям, они легко бы потерялись в книжно-журнальном пространстве, если бы не были сгруппированы и сделаны общим достоянием умелой рукой профессионала. Обзоры содержат не только библиографические данные, но и краткие аннотации трудов, а зачастую отмечают новизну исследований и вклад автора в ту или иную область славистики. Сведенные Флоровским воедино статьи и книги русских ученых дают возможность составить представление об объеме, основных исследовательских направлениях, проблематике, территориальной локализации славистической продукции,
объективных причинах определенных тематических предпочтений и неравномерного развития отдельных славистических дисциплин. В своих обзорах Флоровский в ряде случаев представил значительно больше работ ученых-эмигрантов, чем более поздние исследователи99. Чрезвычайно существенно то, что он отметил непрерывность традиции дореволюционного славяноведения, продолженной русскими учеными в эмиграции. Это подтверждалось и персональным составом славистов, и тематикой, и методикой исследований. Но, может быть, еще более важно то, что Флоровский обратил внимание на стремление русских ученых к дальнейшему развитию этой области знания за счет привлечения к ней свежих творческих сил, освоения нового комплекса материалов в странах пребывания, охвата проблематики новейшего периода истории и т. д. При этом Флоровский постоянно подчеркивал, что наука русского зарубежья, в силу обстоятельств оторванная от родных корней, несмотря ни на что является составной частью и законным представителем традиционной отечественной науки.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 185. Л. 40-41.
2 Флоровский А. Русские историки-эмигранты в Праге // Русские в Праге 1918-1928 гг. (К десятилетию Чехословацкой республики). Прага, 1928. С. 268.
3 АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 121. Обзор был опубликован на французском языке (La literature historique ruse d'émigration. Compte-rendu 1921-1926 // Bulletin d'Information de la Société d'Ethnographie. Paris, 1928. T. I / 1/2. P. 81-121). Русский вариант, цитируемый в тексте статьи, сохранился в фонде А. В. Флоровского (Д. 18).
4 Там же. Л. 122. Там же. Д. 185. Л. 41-42.
АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 16. Л. 1; Д. 45. Л. 2об.-3. Флоровский А. Русские историки-эмигранты в Праге. С. 262. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 185. Л. 42-43.
9 Там же. Л. 43, 45, 46.
10 Там же. Л. 44, 47.
11 Там же. Д. 18. Л. 122.
12 Там же. Л. 169-170.
13 Там же. Л. 124.
17
18
19
20 21
22
14 Там же. Л. 170.
15 Там же. Л. 125.
16 Там же. Л. 155. См., например, работы А. Л. Петрова: Отзвук реформации в русском Закарпатье XVI века // Vestník králevské Ceské spolecnosti nauk. Trida filos.-hist. rocník 1921-1922; Древнейшая церковнославянская грамота 1404 г. о Карпаторусской территории. Ужгород, 1927; и др. См., например: Петров А. Л. К вопросу о славенско-русской этнографической границе. Ужгород, [1923].
Perfecky E. Sociálne-hospodárské pomery Podkarpatské Rusi ve st. XIII-XIV. Bratislava, 1924. АРАН. Ф. 1609. Оп. i. Д. 18. Л. 162.
Попруженко М. Г. Страницы из болгарской истории // Сборник в честь и в память на проф. Луи Леже. София, 1925. АРАН. Ф. 1609. Оп. i. Д. 18. Л. 162. 23 Jasinsky M. Kada i na kaji nacin je bio sostavljen Kastavsky statut // Zbornik znanstvenih razprav jurid. fak. Ljubljanske universe. 1924. Sv. 3; Idem. Prehod od ustega obicajnego prava k pisanomu zakonu // Ibid. 1925. Sv. 4; Idem. Zakoni grada Veprinca (Statut Veprinacki) // Ibid. 1926. Sv. 5.
Заметим, что деятельность Тарановского — яркий пример переориентации ученого, который, используя местный материал, пополнял ряды славистов и вносил существенный вклад как в отечественное славяноведение, так и в науку страны проживания. До эмиграции он не занимался историей славянского права. Обосновавшись в Белграде, он стал профессором по кафедре истории славянских прав, которая отсутствовала в университете семнадцать лет. Работая в университете и Русском научном институте, ученый изучал памятники славянского права, преимущественно — сербского. Им была издана монументальная «История сербского права в государстве Неманичей» (Т. 1-4. Белград, 1931-1935). Заслуги ученого были высоко оценены сербским научным сообществом — в 1933 г. его избрали в члены Сербской Королевской академии наук. См.: Том-синов В. А. Федор Васильевич Тарановский (1875-1936). Биографический очерк // http://jurisprudentis.narod.ru/Taranovsky.html. Тарановски Т. Душанов законник и Душаново царство // Предавала за народ издаjе Матица Српска. Нови Сад, 1926. Тарановски Т. Увод у исторщу словенског права. Београд, 1923. Кадлец К. Првобитно словенско право пре Х века / Превео и допу-нио проф. Тарановски. Београд, 1924.
24
25
26 27
28
29
Соловьев А. Одабрани споменици српског права од XII до краjа XV века. Београд, 1926.
Соловьев А. Хиландарска повела великог жупана Стефана (Прво-венчаног) из године 1200-2 II Прилози за каижевност, ]език. исторщу и фолклор. Београд, 1926. Ка. 5. Св. 1-2; и др.
30 Elacic A. Seljacki pokret u Hrvatskoj i Slavoniji godine 1848-49 i ukidanje kmetske zavisnosti seljaka. Zagreb, 1925.
31 АРАН. Ф. 1609. Оп. i. Д. 18. Л. 163.
32 Тарановський Ф. Начерки з юторп державного права Речи Посполио XVII в. II Записки соцiально-eкономiчного вiддiлу Украшсь^ Академп наук. Кив, 1925. Т. 2-3; 1926. Т. 4; 1927. Т. 5-6. Гримм Э. История и идейные основы проекта Органического Устава, внесенного в Търновское Учредительное Собрание 1879 г. II Го -дишник на Софийския Университет. III. Юридически фак. София, 1922.
АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 164.
Флоровски А. Архив на руското гражданско управление в България през 1877-79 г. II Юридически преглед. 1925. № 2. С. 57-61. 36 Francev V. Cesta I. Dobrovského a hr. J. Sternberha do Ruska v létech 1792-3. Praha, 1923.
Францев В. Державин у славян. Из истории русско-славянских литературных взаимоотношений в XIX ст. Прага, 1924. Францев В. «Славянские девы» князя А. И. Одоевского. (Славянофильские идеи декабристов) II Slovansky sborník prof. Franceva Pastrnkovi. Prague, 1923. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 164-165. 40 Там же. Л. 165-167.
Кондаков Н. П. О манихействе и богумилах II Seminarium Kon-dakovianum. Recueil d'études. Prague, 1927. P. 289-301. Грабар А. Материалы по средневековому искусству в Болгарии II Годишник на Народни Музей. София, 1920; Он же. Болгарские церкви-гробницы II Известия на Българския Археологичния Институт. 1922. Т. 1; Он же. Роспись церкви-гробницы Бачковского монастыря II Там же. 1923I4. Т. 2; и др. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 167.
Окунев Н. Сербские средневековые стенописи II Slavia. Praha, 1923. T. 2. Вып. 2-3; Он же. Некоторые черты восточных влияний в средневековом искусстве южных славян II Сборник в честь на Васил Н. Златарски. София, 1925. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 167.
33
34
35
37
38
39
41
42
43
44
46 Там же. Л. 170.
47
48
49
50
51
52
53
55
Там же. Д. 26. Л. 15.
Флоровский А. Русские историки-эмигранты в Праге. С. 262-268. Имеется в виду: Лаппо И. И. Западная Россия и ее соединение с Польшею в их историческом прошлом. Прага, 1924. См. статью Г. В. Вернадского: Alexandre Ier et la problème slave pendant la première moitié de son règne // Revue des Etudes Slaves. Paris, 1927. T. 7. P. 94-176.
См.: Флоровский А. Пути русско-чешской взаимности. К 10-летию независимой Чехословакии // Современные записки. Париж, 1928. № 36.
Флоровский А. Русские историки-эмигранты в Праге. С. 268. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 185. Л. 36.
54 Там же. Л. 40-41.
56
57
См. работы Флоровского, опубликованные на английском, французском и русском языках: The work of Russian Emigres in History (1921-1927) // Slavic Review. 1928. Vol. 19; La litérature historique russe d'émigration. Compte-rendu 1921-1926 // Bulletin d'Information de la Société d'Ethnographie. Paris, 1928. T. I / 1/2. P. 81-121; La litérature historique russe d'émigration. Compte-rendu 1927-1929 // Bulletin d'Information de la Société d'Ethnographie. Paris, 1930. T. III / 1/2. P. 2579; Русская историческая наука в эмиграции (1920-1930) // Труды V съезда Русских академических организаций за границей. София, 1931. Ч. 1. С. 467-484. В тексте статьи использованы аналогичные материалы на русском языке из фонда Флоровского (Д. 26, 37, 38). См. работы Флоровского, опубликованные на французском и английском языках: La litérature historique soviétique-russe. Compte-rendu, 1921-1931 // Bulletin d'Information de la Société d'Ethnographie. Paris, 1935. T. 6-7; Historical Studies in Soviet Russia // Slavic Review. 1935. Vol. 13. № 38. P. 457-469. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 2-3.
58 Там же. Л. 32.
59
60
61
Перфецький Е. Перемишльский лггописний кодекс першо! редакцй в склащ Хрошки Яна Длугоша // Записки Наукового товариства iM. Шевченка. Львiв, 1927. Т. 147. С. 1-54; 1928. Т. 149. С. 31-83. У Флоровского об этом см.: АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 48. Флоровский называет, например, книгу Петрова: Prispevky k historicke demografii Slovenska v XVIII-XIX. st. Prague, 1928. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 121-122.
62 См.: Там же. Л. 123.
63 Перфецкий Е. Василий Тарасович, епископ Мукачевский. До icTopiï початшв церковно1' Уни в Шдкарпатти (XVII ст.) // Науковий 36ipHm товариства «Просвгга». Ужгород, 1923. С. 84-92; и др. Яворский Ю. Национальное самосознание карпатороссов на рубеже XVIII-XIX вв. // Карпатский свет. Ужгород, 1929. № 62. Флоровский А. Заметки И. С. Орлая о Карпатской Руси (1828 г.). К 100-летию со дня смерти И. Орлая // Карпатский свет. Ужгород,
1928. № 9.
АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 124.
Маковский С. Народное искусство Подкарпатской Руси. Прага, 1925. АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 125.
69 Там же. Л. 126.
70 Там же. Л. 126-127. Vernadsky G. Alexandre I et le problème slave pendant la première moitré de son règue // Revue des etudes slaves. 1927. VII. 1-2. P. 94-111. Perfecky E. Berlinsky kongres r. 1878 a Slovanstvo // Prudy. Bratislava,
1929. № 2.
73 Zimmermann M. A. San Stefano a Berlinsky Kongres r. 1878 // Zahranicni Politka. 1928.
Попруженко М. Г. Одеса и българското възраждане // Климент Тър-новски — Васил Друмев. За 25-годишнината от смъртта му. София, 1927. С. 87-100; Он же. Русское управление в Болгарии в 1877-79 гг. София, 1927; и др.
АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 127-128.
76 Там же. Л. 128.
77 Francev V. A. Korespondence Pavla Josefa Safarika. I. Vzajemné dopisy P.J. Safarika s ruskymi ucenci (1825-1861). Praha, 1927-1928. С. 1-2.
78 Там же. Л. 129.
79 Там же. Л. 130.
80 Там же. Л. 131.
81 Там же. Л. 132.
82 Там же. Л. 133.
83 Драгомирецкий В. С. Чехословаки в России. 1914-1920. Париж; Прага, 1928.
84 Hodorovich N. Odbojové hnuti a ceskoslovenské vojsko v Rusku. 19141917. Praha, 1928.
85 АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 134.
86 Кизеветтер А. Национальное возрождение Чехии // Научные труды РНУ Прага, 1930. Т. 3. С. 3-22; Он же. Франтишек Палацкий // Голос минувшего на чужой стороне. 1927. № 5. С. 31-49.
64
65
66
67
68
71
72
74
75
87 АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 134-134об.
88 Там же. Л. 135-140.
89 Там же. Л. 140-141.
90 Там же. Л. 141.
91 Там же. Л. 141-142.
92 Там же. Л. 147.
93 Там же. Л. 152-153.
94 Там же. Л. 156.
95 Okunev N. 81аго211ио811 ^йшсИ 81оуаий а vëdecky уу7паш // 81оуа^ку ргеИЫ. РгаИа, 1927. Я. 19. С. 4-5. Р. 241-253.
96 АРАН. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 37. Л. 167-168.
97 Там же. Л. 168-169.
98 Там же. Л. 170.
99 Ср.: Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992. С. 114-190.
Aksionova Е. P. A. V. Florovsky on the Status and Traditions of Slavic Studies among Russian Emigration
In his reviews of emigrants' literature Florovsky accented attention at researches in the field of history and culture of Slavic peoples and designed a circle of problems which Russian scholars met abroad. He also marked a certain progress of the best traditions of Russian studies, its longing for development and readiness to attract research traditions of the countries of residence.
Key words: Slavic studies, Russian emigration, А. V. Florovsky.
