CC BY
25
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТШУЧНОМ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс серии 2
индекс серии 2.7
рефераты 98.04.001 -98.o4.030
МОСКВА 1998
ЛИТЕРАТУРА XX В.
Русская литература
98.04.013. МИФ И СИМВОЛ В ТВОРЧЕСТВЕ А.БЛОКА: (Обзор).
В данном обзоре рассматриваются работы о блоковском восприятии культуры прошлого, о происхождении устойчивых тем, лейтмотивов, образов-символов в творчестве поэта.
Мифологизация явлений исторической, общественной и личной жизни, мира природы и мира вещей - отличительная особенность поэтики символизма, отмечает И.Приходько (4). Возрождение мифогенного сознания у художников-символистов связано с их ориентацией на культуру, с их стремлением вобрать в себя и воплотить в своем творчестве все, что дали человечеству искусство, философия, история, религия, мировая литература всех времен ("полигенетичность", по определению В.Жирмунского).
Пережитое лично, пропущенное через себя явление культуры, будь то подлинный древний миф, философская идея, религиозное откровение, фольклорный мотив, сюжет классического произведения, литературный образ или реально существовавшая и существующая личность, становятся мифом. Автор опирается на исследования Д.Максимова и З.Минц о мифопоэтике Блока. Д.Максимов выстраивал биографию и творчество поэта как "миф о пути", опираясь на блоковскую интерпретацию собственного творчества в виде целостной лирической трилогии. Поэт основывался в своих формулировках на трехтомном издании лирики, вышедшем в 1911 г. в издательстве "Мусагет", а затем в дополненном виде в 1916 г. Он писал в связи с этим в предисловии к собранию стихотворений 1911 г.: "... каждое стихотворение необходимо для образования главы, из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать "романом в стихах"; она посвящена одному кругу чувств и мыслей"'.
Основополагающая мифологема Блока - "трилогия вочеловечения", как он назвал свой путь, описывая его в одном из писем к А.Белому. "Миф о пути" не случайно назван именно мифом, а не просто идеей или темой. Прежде всего потому, что путь поэта
' Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т - М.; Л., 1962. - Т 1. - С 559. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы. Примыкающие к этому собранию "Записные книжки" Блока (М.. 1965) обозначаются сокращением ЗК.
Блок осмысливал в ряде связанных между собой или параллельных мифологических, фольклорных, литературных образов. Каждый из них переживается героем, раскрывая какую-то грань его души, "создавая в совокупности сложный и глубокий, в то же время непостижимый Мир Поэта" (4, с. 43).
"Автобиографический миф" Блока, по логике Д.Магомедовой (3), есть не только "жизненный" и не только "литературный" ряды творческого сознания поэта, а еще "третий ряд" - сакральный, эзотерический, значимый только для посвященных. Он равно определяет и осмысление эмпирической реальности, и своего рода "поэтику" жизненного поведения Блока, и развитие "макросюжета" его лирической трилогии, и ряд сюжетных ходов в крупных произведениях, и основные символические мотивы его творчества. Отсюда, замечает исследователь, стирание граней между "текстами жизни" и "текстами искусства" (по терминологии З.Минц). Существенно то, как трактовали в начале 900-х годов понятие мифа сами поэты-символисты. А.Белый утверждал в мифе религиозную сущность искусства. Вяч.Иванов видел в поэте медиума, в уста которого вложено божественное слова. И миф, прежде чем он будет переживаться всеми, должен стать событием внутреннего опыта художника - опыта, личного по форме, сверхличного по содержанию. Блок в записях 1902 г. утверждал, что в искусстве "земля подражает небу" а стихи - это молитвы, которые поэт-теург слагает "в божественном экстазе". В то же время отдавая дань мифу, позволяющему узреть вечность за земным бытием, Блок говорил об ограниченных возможностях мифа: "Мифы - цветы земные. Они благоуханны только до предела религии. Выше мифу нет места" (УП, с. 49) Мифология "есть средина... между землей (эстетика и этика) и небом (религия)" (там же, с. 50).
Однако позже, в 1905 г., Блок осмыслял миф в других масштабах: "Невнятный язык, темная частность символа -мучительно необходимая ступень к светлому всеобщему мифу" (V, с. 10).
Ученые констатируют, что Блок уже в юности четко различал миф высокий, сакральный, и миф-легенду, сказку. В одной из рецензий он говорил о двух стадиях существования мифа: древней, когда он "был вихрем", увлекавшим человечество "к открытию тайн", и позднейшей, когда, утратив свою животворящую силу, он становился "сказкой о давно прошедших временах". Определение
мифологии для Блока двойственно: она - "вечный полет и вечное возвращение". Слова "древние воспоминания", "старинная сказка" стали ключевыми в блоковской поэзии и прозе и закрепляют свойственное символистам осознание "вечной близости к былому" (Вл.Соловьев).
"Миф о мире" символистов не искажает картину мира, но проницает ее и позволяет им видеть ее скрытые сущности и смыслы явлений, раскрывает "таинственную" связь между бытием и инобытием. Мистицизм как мирочувствование, отмечает И.Приходько, требовал символа и мифа для своего выражения; только с их помощью можно было выразить "несказанное". Единство мифомышления "младших" символистов в соотношении с творчеством и жизнетворчеством дает возможность ученым говорить об "универсальном тексте символизма".
Это была подлинно эзотерическая культура, разработавшая свой словарь-шифр, в котором слова являются не в прямом значении, а "во множестве мерцающих смыслов", привязанных к символистскому контексту.
Перечисляя общие для символистов и Блока слова, определяющие их мифопоэтику, такие как Вечная Женственность, Демон, дух, двойник, Логос, Музыка, Жена, Невеста, Роза, Свет, Эрос, цветовые символы и т.д., И.Приходько обращает также внимание на слова повседневного обихода, приобретающие мифологический смысл: дом, порог, калитка, лес, река, небо, сад, ручей, закат, дым и т.д.
В современных работах о Блоке отводится немало внимания юношескому, условно говоря, "досимволистскому" творчеству поэта. С.Ясенский (8) анализирует главным образом стихотворения 1898-1900-х годов, многие из которых впоследствии вошли в цикл "Ante lucern". Поэтика реминисценций и аллюзий включена в художественную систему юного Блока и исподволь формирует ее как целостность. Однако автор статьи приписывает ранним стихам поэта качества, свойственные следующему этапу - "Стихам о Прекрасной Даме", и рассматривает эти два этапа блоковского творчества в одном ряду. С.Ясенский пишет, что русская классика, на которую опирался Блок в своих ранних опытах, - это стихи, объединенные не только общей стилевой традицией, но и важной для Блока метафизической проблематикой, обращенной к вечным, "запредельным" вопросам космического бытия. Реминисценции насыщают текст
дополнительным, не видимым "непосвященному" смыслом, что создает особенный художественный эффект интимного, "тайного" разговора поэта с истинным, понимающим читателем. Все же думается, что Блок "досоловьевского" периода использовал в стихотворениях устойчивые образцы в поисках своей лирической темы, но нашел он ее позже. Юношеские стихотворения явились как бы преддверием будущей лирической тематики, мотивов, символов -причем обращенных не только к "высокой мистике" "Стихов о Прекрасной Даме", но и к полифонии произведений более поздних, включая циклы "Страшный мир", "Ямбы", "Возмездие" и др. Должно быть, права Л.Гинзбург, назвав контекст "Ante lucem" "атмосферой неоформившегося мистицизма"1.
Но, конечно, реминисценции из Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Фета, Полонского и др. не просто подражание. В освоении всего образного и стилевого богатства классической поэзии Блок, "испробовав" почти все известные ему манеры стихотворчества, ощущал себя, по утверждению Д.Магомедовой (3), современником каждого из поэтов-предшественников.
Стихотворения "Дельвигу", "Е.А.Баратынскому"
ориентированы в целом на пушкинскую традицию и содержат своего рода диалог с "адресатом". Стихотворение "В жаркой пляске вакханалий..." выглядит почти цитатой из "Вакханки" К.Батюшкова.
Чрезвычайно активно Блок осваивал манеру Жуковского, которого называл "своим первым вдохновителем". Именно через посредство Жуковского, пишет Д.Магомедова, Блок воспринял оппозицию "здесь" и "там", столь важную для формирования его художественного мира. Обращает на себя внимание отрывок 1898 г. под названием "Поэма", к которому позже Блок дал пометку "Жуковский", воспроизводящий стилистику романтических сказок Жуковского.
Не менее интересны, отмечает исследователь, ранние стихотворения, обращенные к тютчевской космической картине мира, с использованием торжественно-риторической стилистики Тютчева. Привлекает внимание Д.Магомедовой стихотворение, посвященное "Автору "Князя Серебряного", представляющее собой стилизацию баллады в духе А.К.Толстого. Наконец, заметный слой стилизаций и подражаний относится к русской поэзии 80-х годов: к
' Гинзбург Л Я О лирике. - Л , 1974 - С 265
стихам Апухтина, Ратгауза, позднего Фета. Так, театрализованные интонации Апухтина угадываются в стихотворении "Этюд".
С.Ясенский досконально характеризует целостность юношеской лирики Блока. Поэту в начале его творческого пути, замечает исследователь, как будто тесно в пределах собственного автономного художественного мира; он во что бы то ни стало стремился к контакту с другими творческими системами - ему необходимо сразу же вписать себя в широкий контекст русской поэзии, ощутить перекличку своего - еще не окрепшего - голоса с "мощной разноголосицей" поэтов прошлого. Помимо обращения к традиции Блок использовал автореминисценции: цитаты из собственных текстов, их вариаций, переходящих из стихотворения в стихотворение. Блок охотно повторял сам себя, возвращался к раз обретенным образам, и эти самоповторы образовывали круг блоковских лейтмотивов.
1901 год ознаменован для молодого поэта интенсивным увлечением философоской поэзией Вл.Соловьева, а также создание вдохновленных им мистических стихов. Именно они в 1904 г. составили ядро сборника "Стихи о Прекрасной Даме".
Особое внимание Д.Магомедова обращает на упоминание Блока о "знаках в природе", замечавшихся, а также А.Белым в начале 900-х годов. Необычной окраски зори, закаты из реальности становились символами грядущего мистического преображения жизни.
Для того чтобы уяснить "соловьевский" подтекст лирики Блока 1901-1902 гг., исследователь обращается к статье Вл.Соловьева "Смысл Любви". Смысл любви - в обретении органической связи личности с миром, путь к преодолению отчуждения, одиночества. Эта идея была пережита Блоком с тем большей интимностью, что осознавать подобное чувство он начал еще до чтения Вл.Соловьева. Любящий, по Соловьеву, восстанавливает "истинное существо", "образ Божий", потенциально живущий во всяком человеке, но закрытый от обыденного взгляда в своем эмпирическом бытии. Именно в любви, говорил Вл,Соловьев, начало религиозного преображения мира. Эти мотивы легли в основу соловьевской мифопоэтики, вобравшей в себя гностические сюжеты об освобождении пленной Мировой Души. Это, согласно мысли философа, жизненная и художественная задача, стоящая перед поэтом, призванным пересоздать "вселенский духовный организм".
Таков не только соловьевский подтекст, лежащий в основе сюжета первого стихотворного сборника Блока, - такова, пишет исследователь, основа блоковского автобиографического мифа, подчиненного его реальным и "идеальным" взаимоотношениям с Л.Д.Менделеевой.
Мотив земного воплощения Софии, Премудрости Божией, воспринятый в духе Вл.Соловьева, сочетался у Блока с убеждением в собственной призванности к ее освобождению из плена земного зла.
Связь "Стихов о Прекрасной Даме" с категориями античной философии выявляет В.Быстров (1). Блок несомненно был знаком с учениями древних. Но процесс постижения тайны жизни, по мысли исследователя, носил двоякий характер: знакомство с античностью, с одной стороны, помогало поэту проникнуть в суть метафизических явлений, с другой - служило подоплекой мистических идей и переживаний, верований и откровений. Для Блока философские постулаты древних значили меньше, чем, к примеру, для Вяч.Иванова и А.Белого. Поэтому восприятие античности у Блока приобретало ярко выраженную лирическую окрашенность и мотивацию.
Достаточно близким Блоку оказалось учение Пифагора. Поэт верил в символику цифр; "число" было в его творчестве значимым, смыслосодержащим и смыслообразующим элементом мира. Одним из проявлений блоковской мистики оказалось то, что он называл "числением". В самом общем виде, поясняет автор статьи, "числить", по Блоку, значило активно созерцать, постигать внутренним взором глубинные сущности бытия. Нередко поэт вкладывал в это понятие и сугубо числовую конкретику (уже непосредственно в духе пифагорейцев), когда размышлял над сочетаниями цифр. Для юного Блока все вокруг было не только "полно богов", но и полно неясных знаков, намеков, символов. Он ожидал свершения неких событий ■ вселенского масштаба и в то же время томился неотступной думой о перипетиях своей любви. Цифровая последовательность могла отражать в сознании Блока борьбу и надежду, удачу и неудачу, препятствия и их преодоление и т.п. Стихотворение "Пять изгибов сокровенных" загадочно, его текст не случайно задуман как зашифрованный, предельно эзотеричный, а в основе его - живая конкретика.
Однако, пишет ученый, дух поэта, стремившегося к идеалу, порывался за пределы "числового" мышления, рационализированного постижения мира и судьбы. Например, в
стихотворении "В те целомудренные годы..." свобода противопоставлена фатализму "строгих числ". В стихотворении "Царица смотрела заставки" образы Царицы и Царевны приобщены к совершенно различным сферам бытия: одна к миру "исчисленной" мудрости, "глубинности древней", другая к Вечно Женственному началу, "голубиной кротости мудрой".
Еще одна пифагорова идея - происхождение людских душ из некоего мирового огня - могла стать одним из источников стихотворения "Отзвучала гармония для...". Внимание Блока, утверждает автор, несомненно привлекала сама идея пифагорейской общины - своим особым отношением к миру, внутренним укладом совместной жизни, традициями "братства", но главное - стремлением воплотить высшие духовные чаяния, идеалы, ценности. Блок не раз подчеркивал, что в пифагорейской общине все считали друг друга "равными блаженным богам". Сопричастность святыням проходит через многие стихотворения Блока.
Но наиболее родственным Блоку, как И другим "младшим" символистам, было учение Платона, позволявшее поэту открыть и познать "миры иные". Божественное, по Платону, вмещает в себя прекрасное, доброе, мудрое, вечное. Этим "питаются и растут крылья души", разрушаются же они в соприкосновении со злом. Образ крыльев, возносящих душу ввысь, нередко встречается в лирике Блока начала 900-х годов ("Новый блеск излило небо..." и др.)
Значительно позже Блок говорил, что его раздумья о платоновско-соловьевском (ибо многое из античной философии поэт воспринимал опять же в интерпретации Вл.Соловьева) синтезе первородных мировых начал, единстве бытия, животворящей силе духа помогали ему побеждать как хаос душевный, так и внешний; это, подчеркивает В.Быстров, было как раз в то время, которое Блок обозначал как начало "борьбы с адом".
Платоновское "двоемирие" иногда могло оборачиваться двойственностью сознания личности. Тогда, сохраняя веру в "миры иные", истинные для символистов, нужно было примириться с бесконечностью повторений внешних событий здесь, на земле.
Восходящая к пифагорейцам и Платону идея "переселения душ" тоже, отмечает исследователь, была для Блока одним из сокровенных мифов, близко соприкасавшимся с понятием "анамнезис" (правоспоминание), с идеей "вечного возвращения", повторения прежних жизней и судеб. Это не историческая память и
даже не интуиция, помогающая воссоздать образы былых времен, воскресить дух старых культур. "Анамнезис" - именно сверхзнание о мире, мистическое постижение подлинного бытия.
В сознании Блока также отразилось учение Плотина -преемника Платона. Согласно философии того и другого, познать идеальный мир способна лишь свободная душа. При этом она должна находиться в состоянии "экстаза", когда личность, уничтожаясь, как бы поглощается божеством.
Философские идеи Платона и Плотина не однажды возникают в наброске статьи Блока о русской поэзии (декабрь 1901 г. - январь 1902 г.), дошедшей до читателя в дневниковых записях (VII, с. 21-37). Блок писал о точках соприкосновения "глубинной религии" с "глубинным искусством". "Путь философии" может возвысить душу человека и помочь ей прозреть "высшие сферы", однако, по Блоку, для поэта предпочтительнее "путь музыки, творческого восторга и любви" (VII, с. 32). Истинный поэт достигает совершенства не столько силой разума, сколько благодаря мистическому экстазу, наитию, вдохновению, открывающему поэту миры, недоступные большинству смертных.
Трактовка евангельской тематики в духе ведущей категории блоковского универсума - Вечной Женственности - побуждает И.Приходько (4) выводить его религиозно-эстетическую концепцию, его "миф о мире" из гностических сюжетов.
Гностицизм рассматривается как самостоятельное течение, повлиявшее на христианство и испытавшее на себе его обратное влияние, генетически и типологически связанное со многими воздействиями мировой, в том числе восточной, культуры. В гностицизме главное - это внутренняя жизнь человека, центрального персонажа драмы бытия. Согласно гностикам, земной мир был создан самонадеянным сыном Софии-Премудрости, которая хотела испытать свои творческие силы, не испрашивая божественного соизволения. В человека демиург вдохнул иррациональные возможности Софии, но искра Божества осталась заключенной в плену косной материи. Стержнем гностического мировоззрения, по версии, которую описывает исследователь, становится тема спасения человека путем самопознания, раскрытия в себе высшего начала и возвращения к полноте духовного существования.
Особая роль в гностической иерархии назначена Софии, котороя нисходит на землю, чтобы помочь людям, но оказывается
плененной и проходит все пути "земного ада". Затем она преодолевает земные путы и вновь обретает свою сущность, но ее образ в сознании человека остается двойственным.
Очевидно, что идея мирового всеединства, образ одинокого пути - восхождения к Храму и образ Вечной Женственности, воспетые в стихах и подвергнутые анализу в работах Вл.Соловьева, получившие развитие в творчестве А.Блока, А.Белого и других поэтов, подсказаны гностической традицией, заключает И.Приходько.
Египетская Изида, вавилонская богиня Иштар, Жена, облеченная в Солнце из христианского Откровения Иоанна, платоновская Душа Мира, Пресвятая Дева христианской религии -все эти образы преломились в образе гностической Софии-Премудрости.
Гностический сюжет о Софии получил, по мнению исследователя, законченное выражение в "женственном" облике Христа из поэмы "Двенадцать". А.Белый и сам Блок видели в поэме Замыкание круга, начатого "Стихами о Прекрасной Даме".
Д.Магомедова дает еще одну трактовку "Стихов о Прекрасной Даме" - воплощение в них "лунарного мифа", тоже связанного с гностицизмом. Если предположить, что центральный образ стихотворного цикла - Луна, не называемая, но сквозящая через перифрастические описания, то проясняются многие загадки стихотворений, например: "рассыпает жемчуга" ("Отдых напрасен. Дорога круга") - известная русской лирике метафора, обозначающая лунный свет. Хорошо известно, что Селена (Геката) в греческой мифологии покровительствует любовным чарам, гаданию и колдовству.
Мотив "Царевны в тереме" выводит читателя не только к русским сказкам, но и, по наблюдению исследователя, к одному из гностических вариантов мифа о Софии, заключенной в оболочку земной женщины - Елены, спутницы Симона-Мага (Волхва). Деревянная башня (терем), где находится Елена, излучает ее свет одновременно из всех окон, потому что она - воплощение Луны: созвучие Елена - Селена порождает подобное отождествление и с Луной, и с колдовством. Башня - храм Елены в Спарте - почитался как источник чудес.
Но и русский фольклорный вариант сюжета о царевне Елене Прекрасной сохраняет некоторые признаки связи с "лунарным"
мифом: Елена, сидя в тереме, ударяет доскакавшего до нее жениха перстнем, отчего у него во лбу загорается звезда.
Связь центрального женского образа "Стихов о Прекрасной Даме" с лунарным мифом, замечает Д.Магомедова, вовсе не отменяет возможности прочтения цикла в контексте мифа о Софии. Сложнейшая образная структура блоковских стихотворных циклов заключается именно в уникальной для русской поэзии многомерности смыслов и прочтений, где ни один смысловой пласт не уничтожает предыдущий или последующий, а лишь способствует его дальнейшему углублению и разветвлению.
Говоря о цикле "Распутья" и о стихотворениях второго тома лирики Блока, А. Белый проницательно указал на значение травестийного лейтмотива искривленного, ущербного, гримасничающего месяца ("Третий - месяц наверху - / Искривил свой рот..."; "Выйдет месяц - небесный Пьеро..." и т.п.).
Накануне и особенно после революции 1905 г. в привычный, "природный", почти вневременной мир встреч героя и героини ворвался современный поэту дисгармоничный город, а сам сюжет "мистического романа" порой десакрализуется. Путь поэта проходит через Апокалипсис города, пишет И.Приходько. "Миф города", по ее наблюдению, включает в себя проекцию Ада из "Божественной комедии", с кругами и рвами в виде улиц, мостов и каналов, домов. Блок населяет город "демонами", "двойниками", существами фантастическими и реальными; он одушевляет городские статуи и обездушивает живых; живое оказывается в склепе, а мертвецы ходят среди людей. Герой не просто ощущает "страшный мир" вокруг и внутри себя - он охвачен "гибельным восторгом". Демонизм героя, его "темные" двойники ведут его путями зла. В этой точке своего "мифа о мире" Блок вплотную подходит к Бодлеру.
Однако, отмечает И.Приходько, герою помогает не погибнуть "ослепительный свет", озаривший начало его пути, давший знание о вечности, о нетленной красоте. В словарь Блока постепенно входят слова-символы, смыслы которых раскрываются, подчеркивает исследователь, в том же гностическом контексте: поиск, восхождение, преображение, смена обликов, забвение, пробуждение, кружение, неподвижность, тишина, избранничество. Многие слова получают дополнительное значение в атмосфере рыцарских и масонских посвятительных ритуалов. Так, в 1910 г. Блок трактовал слово "путь" в терминах розенкрейцеров: путь к подвигу, служение, ученичество,
самоуглубление и т.д. Многие ключевые идеи - символы разных периодов восходят к постулатам нравственного императива Вл.Соловьева: долг, верность, любовь. Здесь переплетаются гностические, розенкрейцеровские и христианские представления о предназначенном духовном подвиге человека.
И современники поэта, и исследователи обращали внимание на неканоническую трактовку образа Христа у Блока. Сказалось, в частности, влияние старообрядческой традиции. Известно, что поэт одно время интересовался идеями и обрядами секты "голгофских христиан". "Голгофская церковь" призывала к самопожертвованию во имя всеобщего "Воскресения". Блоку особенно близка была их идея "сораспятия" - принятия на себя, на свою совесть зла, в котором лежит мир. Глубоко личным откликом на "голгофскую" идею "сораспятия" стало стихотворение Блока "Когда в листве сырой и ржавой..." из цикла "Осенняя любовь". Образ Христа, плывущего в челне, его облик ("В глазах такие же надежды / И то же рубище на нем...") могли быть внушены Блоку строками сектантских духовных стихов.
Раскольничьи мотивы слышны во многих стихотворениях 1905-1910 годов: "Россия", "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться..." и др. Воплощающий Христа образ "хлебного злака" в стихотворении "Вот он - Христос - в цепях и розах" подсказан Е.П.Ивановым, выходцем из старообрядческой семьи.
В то же время "Христос - в цепях и розах" как бы предвосхищает Христа "в белом венчике из роз" и не вписывается в раскольничью традицию. Высказывались предположения, что здесь проявилась католическая традиция изображения Христа и дали о себе знать отзвуки западноевропейского искусства.
"Миф о пути" Блока, воплощающий в целом идею восхождения к свету и совершенной любви, идею "вочеловечения" через познание и самопознание, через испытание всех заложенных в человеке возможностей, через нисхождение во тьму греховного мира - все это, согласно выводу И.Приходько, совмещает в себе элементы христианские и гностические, причем христианский нравственный кодекс с его изначальным гуманизмом и демократизмом преобладает в мышлении Блока третьей, высшей фазы его "трилогии вочеловечения".
Но раньше, чем мир поэта был полностью поглощен "городом", "страшным миром", трагическим демонизмом поздних
стихов, поэт обратился к стихийным началам бытия. Рассматривая стихотворения, вошедшие в сборник "Нечаянная Радость" (1907), Д.Магомедова выводит мифологическую основу книги из сказания, в основе которого - молитва грешника. В тексте молитвы "Нечаянная Радость" говорится о неизбывной любви к человеческому роду Богоматери, не отвергающей молений самых закоренелых злодеев и дарующей им "нечаянную радость" покаяния и спасения.
Лирический герой Блока, отдавшись стихии, утратив "правый путь", осознает, что отход от> прежнего идеала опустошает душу человека.
Тема "Нечянной Радости" возникает в финале поэмы "Ночная фиалка". Преодоление героем "сна души", внутреннего омертвения и неподвижности, вслушивание в "вести о новой земле" приводят к знакомой ситуации знания-воспоминания, к выходу героя в мир.
Еще один источник заглавия сборника "Нечаянная Радость" -сказочный сюжет, воспроизведенный Вл.Соловьеым. Охотник, заблудившийся в лесу и забывший "священные предания старины", должен найти себя, перенести "бремя предания" через действительный поток истории. "Спасающий спасется" и ощутит "нечаянную радость".
Для Блока "старинное предание" означало и стихию фольклора, языческого мифа, а обращение современного художника к мифологическим пластам народного сознания осмысливалось как путь к познанию "души народной". "Твари весенние", колдуны, русалки, "болотные чертенята" фигурируют в цикле "Пузыри земли", где вступает в свои права стихия язычества. Не противоречат все эти персонажи сюжету о Богородице, утверждает исследователь. Ведь связь образа Богоматери с Матерью-Землей устойчива для славянской мифологии и даже отражается в иконописной традиции.
В драме "Песня Судьбы" сюжет объединяется мотивом "правоспоминания". Монах и Фаина вспоминают как виденную раскольничью Русь. Герман помнит себя воином Куликовской битвы, воспроизводя в своем монологе темы блоковского цикла "На поле Куликовом". Иными словами, отмечает Д.Магомедова, область идеального бытия в драме - не астральные сферы, а национально-историческая жизнь России в аспекте вечности.
Мистерийный сюжет "Песни Судьбы", по мысли И.Приходько, говорит о целом и всеобщем, т.е. о Боге, мире и человеке, о пути
человека, о его борьбе за свою душу в процессе мировой борьбы мрака и света, воплощенной в образах пьесы-мистерии.
Синтез биографического и национального мифа, по убеждению Д.Магомедовой, поэт сумел осуществить не в пьесе, а в лирическом цикле "На поле Куликовом". Смысловой камертон цикла заключается в фразе: "О Русь моя! Жена моя".." Исследователь доказывает, что только обращение к образу Богоматери делает возможным.отождествление России-Матери и Жены (ср. устойчивые наименования Богоматери в православных молитвах: "Мати пречистая", "Невеста неневестная", "Жена", "Дева"). Все значения, связанные с героиней стихов, раскрывают свой глубинный сакральный смысл в едином образе Матери Божьей.
А.Белый сопрягал цикл "На поле Куликовом" с биографическим мифом Блока и с мифом о Софии: "Блок становится, прикоснувшись к земле... нашим национальным поэтом. Он понял, что мировая София не может быть без оправы человеческой, но он понял еще и то, что эта оправа человечества без народного лика, без народной души, без прикосновения к корням народности не может дать плодов"1.
Миф, выходящий на поверхность или мерцающий за лицами и событиями современного пласта блоковского творчества, позволяет вывести частное явление реальной жизни на высокий уровень обобщения. Такая универсализация, всеохватность сюжета ведет к преодолению пространственно-временных границ, к совмещению в настоящем моменте прошлого, настоящего и будущего, делает вывод И.Приходько.
Текст символизма включает в себя мифологизацию культуры, в том числе сакрализованное восприятие имен великих предшественников и современников. Знаменательно наблюдение Д.Максимова о символическом осмыслении в творческом сознании Блока значимых для него имен, имен-символов, указывающих пути, позиции, сферы в жизни и в искусстве. Среди них Вл.Соловьев, Лермонтов, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Ибсен, Стриндберг, Гёте, Гейне, Врубель, Вагнер и др. Имена эти приобретают в тексте Блока вневременное значение.
Среди таких символических имен-спутников магической эмблемой для символистов-"соловьевцев" становился Данте: его
1 Белый Андреи Кршика Эсчаика Теория символизма В 2 I - М , 1994 -Т 2 - С 485
облик, его биография изгнанника, скитальца, идеи и образы "Божественной комедии", в которой Блоку была близка мистерия "посвятительного пути, через ужасы и тьму Преисподней к неизреченному свету Божественного Эмпирея под водительством Учителя и Беатриче" (4, с. 31). В сознании Блока тенденция сближения "вечного автора" с его "вечным героем" доходит до полного их слияния: судьба поэта (исторической личности) и блуждание по аду героя "Божественной комедии" составляли для Блока единый мифологизированный ряд.
Мифологизировалась в начале века живопись Возрождения, и, в частности Боттичелли. Об этом пишет А.Файнберг (6). Тема, замечает он, проблематична, поскольку Боттичелли не был любимым художником Блока. Однако имя живописца много значило для современников поэта: определенный "стилистический код" прочитывается в высказываниях о Боттичелли И.Анненского, М.Волошина, А.Белого, Брюсова, В.Мейерхольда. Как отмечает исследователь, в творениях Боттичелли сквозит "чувство рубежа"; видятся тщета усилий, призрачность счастья ("Венера и Марс"), скрытая страстность, высвечивающая изнутри "холодноватые, неправильные и прекрасные своей неправильностью женские лица". Они, по убеждению А.Файнберга, стихийно близки эстетике модерна, "его вытянутых форм, никнущих линий" (6, с. 133). Творчество художника манило всей мерой субъективности, смятения, порыва и той иррациональностью, что смутно угадывается у Боттичелли и кажется обращенной в XX в.
Ученый находит косвенные упоминания о Боттичелли в записных книжках Блока. Имя художника не вызывало у поэта ожидаемых живописных ассоциаций, и нравственно он предпочитал Фра Беато с его "детским взором", прозревавшим "прекрасное Во Имя" (А.Блок), чего, по Блоку, был лишен Боттичелли. Тем не менее поэт не отрицал, что творения Боттичелли - одна из вершин искусства.
В период рушащихся ценностей, "арлекинад", "Балаганчика" Блок, по мнению автора статьи, вольно и невольно обращал к художнику свой взор. Так, "дионисисийское" кружение в стихотворении "О, что мне закатный румянец..." исследователь сближает с фрагментом боттичеллиевской "Весны" - быть может, "самым совершенным в мировом искусстве воплощением стихии танца" (6, с. 145). И легкость, и кантиленность, "и встречи
трепещущих рук" (А.Блок) - защита от "грозно веселящегося мира" -сближают прозрения больших художников далеких друг от друга эпох.
Атмосферу живописи Боттичелли автор ощущает в блоковском цикле "Заклятие огнем и мраком". Картина "Рождение Венеры" отмечена соединением несовместимых состояний в едином образе, сопоставимым, в свою очередь, с классическим женским образом стихотворения "О, весна без конца и без края!.." - воплощением жизни, любви, вражды, приятия мира, пусть губительного для человека.
Однако в заметках об Италии, непосредственно ознакомившись с итальянским искусством, Блок окончательно, судя по контексту его статей, заметок, единичных записей, отдавал предпочтение Фра Беато Анджелико и Дж.Беллини. В поисках преображения жизни поэт возлагал надежды на искусство, способное внести дух соразмерности, стройности, согласия в чудовищно искаженный, разорванный мир. По-видимому, "лирическая дерзость" Боттичелли не отвечала блоковскому критерию высшей гармонии, внося некоторую хрупкость и неадекватность в просветленное спокойствие эпохи Возрождения.
Одно из значимых для символистов имен-символов - Вагнер. Вопрос о влиянии мифологизма Вагнера на художественную и мировоззренческую систему Блока Д.Магомедова освещает в связи с формированием блоковской концепции музыки и с проблемой героического отношения к жизни. Уже в ранних стихотворениях "Я никогда не понимал..." и "Валкирия" осмысливалась музыкальная и литературная сторона творчества Вагнера. Музыка - это понимал Блок в начале своего пути - осуществляет "связь времен" в сознании человека, проясняет прошлое, соединяет реальное бытие с миром мечты. В стихотворениях 1904-1906 гг., когда Блок лучше познакомился с творчеством композитора, постоянно повторяются вагнеровские лейтмотивы "ковки меча", "заклятия огнем", ряд других устойчивых образов музыкальных драм, главным образом, тетралогии "Кольцо Нибелунга": "копье Вотана", "Золото Альбериха", "священный Ясень" и т.д.
Если в целом для блоковского зрелого творчества наиболее характерно ощущение катастрофичности бытия, расколотости и двойственности "порубежного" сознания, распада старых позитивных ценностей, то с вагнеровскими темами связана прямо противоположная тенденция: поиски новой цельности, новых
возможностей активного, волевого, действенного отношения к миру. Иначе говоря, пишет Д.Магомедова, проблема Вагнера осмыслялась Блоком как проблема героического отношения к жизни.
В стихотворении "Поет, краснея, медь..." присутствует вагнеровский лейтмотив "ковки меча". Но кроме героического самоутверждения Зигфрида в нем звучат катастрофические ноты обреченности его подвига, трагическое "amor fati", а затем вагнеровское начало сливается с другой сферой образов, связанных с притягательностью "цыганщины", "воли" и идущих от русской лирики.
Стихотворение "Бред" прямо соотносится с темой самодовлеющего, индивидуалистического, жертвенного героизма с темой измены, а также нового обретения идеала юности. Вся ситуация стихотворения воспроизводит сцену из "Гибели богов", где к Зигфриду, изменившему Брунгильде, возвращается память под воздействием волшебного напитка. Его рассказ о встрече с ней кончается гибелью героя.
На вагнеровский сюжет здесь указывают "копье полуночи" и определение "Солнцебог", примененное к Зигфриду: миф о герое в тетралогии Вагнера соотносится с древним космогоническим "солнечным" мифом.
К Вагнеру восходит один из ключевых блоковских символов: символ - категория (Д.Максимов) "мирового оркестра".
Он превалирует в блоковском творчестве третьего тома, в революционной публицистике 1918-1919 гг., хотя впервые звучит в "Песне Судьбы". С музыкальными ассоциациями связаны названия стихотворных циклов "Арфы и скрипки", "Кармен", "Соловьиный сад", "О чем поет ветер". Каждый из циклов не универсальная декларация, а "голос" в развернутой, изменчивой и сложной картине современной жизни. В образной системе стихов третьего тома значительна роль "музыкальных" образов: пения, звона, гитары, скрипки, бубна и т.п.
В циклах "Страшный мир", "Возмездие", "Итальянские стихи" символом неистинного существования, утратившего память о высших духовных ценностях, выступают "антимузыкальные" звуковые образы: хрип, визг, вопль.
"Мировой оркестр" у Блока символизирует такое соотношение личного и всеобщего, которое предполагает "нераздельность и неслиянность" этих начал. Причем личность не только подчиняется
общим законам, но и сама влияет на состояние мира. "Музыка" в зрелом творчестве Блока воспринималась не только как высшее из искусств, но и как универсальная духовная сущность.
С идеей "мирового оркестра" связана полифоническая структура поздней лирики. Представ пение Блока о музыке как творческом начале жизни находит выражение в стихотворении "Художник", в образной системе "Итальянских стихов", где "озвученным" оказывается прошлое - эпоха Ренессанса, воплощавшая "дух музыки", - и будущее, с которым связывается надежда поэта на возрождение творческих сил; настоящее же безмолвно.
В публицистике Блока постепенно происходил переход к мифологизации музыки, к ее отождествлению с космическим бытием. Поэт говорит не о музыке-искусстве, а о музыке как первооснове всякого явления, включая историю. Через символику "мирового пожара", тоже вагнеровскую, были восприняты Блоком и революция 1905 г., и первая мировая война, и Октябрьская революция. Из противопоставления "музыкального" и исторического бытия для Блока следовал вывод, что эпохи, оставленные "духом музыки", лишены морального права судить о будущем. Поэт исходил из безоговорочного отрицания старой культуры, "безмузыкальной цивилизации", противопоставляя "гуманному" человеку-индивидуалисту вагнеровского "человека-артиста", который должен возродиться из бурлящего движения "подземной" народной стихии. Так сопрягаются глобальные символы-категории Блока, открывая и глубину блоковского мышления, и, по мнению исследователя, его некоторую утопичность, не позволявшую перейти к более трезвому видению истории.
Ю.М.Лотман (2) анализировал поэму "Двенадцать", акцентируя внимание на ее образной поэтике, которую связывал с традицией "низовой" городской культуры. В "Двенадцати" перед читателем, отмечал Ю.Лотман, целый парад народной праздничной театральности. Поэма несет на себе отпечаток святочного карнавала. Это обстоятельство, во-первых, более конкретно объясняет роль Христа в структуре поэмы, а во-вторых, накладывает на все происходящее отпечаток традиционного действа: приход ряженых с интермедиями музыкально-драматического характера и с широким привлечением примет злобы дня, для которых характерно сочетание сакральных и кощунственных элементов.
Поэма "Двенадцать" искусно пронизана "чужой речью": уличными выкриками, высказываниями "барынь", "старушки", "проституток", "писателя-"витии", речами красногвардейцев - все это, переведенное на язык различных жанров массового искусства, создает текст большой сложности. Однако, утверждает исследователь, Блок был исключительно далек от цели литературной стилизации. Его, по убеждению Ю.Лотмана, интересовало прямо противоположное: вырваться не только за пределы "сложности", но и за пределы "литературы". Массовая городская культура влекла Блока еще и тем, что вызывала жизненные, а не эстетические реакции. Поэта интересовали состязания борцов, полеты авиаторов, кинематограф. Путь через примитив вел не к стилизации, а к подлинности переживаний.
В мире Блока низшая ступень текста (буквальный смысл) связана с высшей ("тайной"); балаган и мистерия таинственно сплетены между собой. Путь к новому художественному слову Блок "искал в разрушении канонов и в обращении к таким эстетическим фактам, которые традиционно исключались из сферы искусства" (2, с. 669). Это, по мысли Ю.Лотмана, был тот же путь, по которому, отправляясь от разных концепций, шли многие крупные художники XX в.
В издательстве "Наука" выходит в свет 20-ти томное Полное собрание сочинений и писем А.Блока, подготовленное Институтом мировой литературы РАН и Институтом русской литературы РАН. Здесь впервые собраны воедино все известные ныне тексты поэта, варианты стихов, деловые записи, маргиналии, заметки. Каждый том снабжен статьями и комментариями. Академической Полное собрание сочинений и писем Блока стало итогом и обобщением предшествующего блоковедения; оно стимулирует новые открытия в разработке блоковского наследия.
Список литературы
1. Быстрое В.Н. Раннее творчество Л Блока и античная философия // Рос. литературоведческий журн. - М , 1997. - № 9 - С 5-39.
2. Лотман Ю.М. Блок и народная культура города // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. - СПб. 1996. - С. 653-669.
3. Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве Александра Блока. - М., 1997.- 224 с.
4. Приходько И.С. Мифопоэтика Александра Блока. - Воронеж, 1996. -82 с.
5. Прихсщько И.С. Мифопоэтика А. Блока: Историко-культурный и мифологический комментарий к драмам и поэмам. - М.; Владимир, 1994. - 346 с.
6. Файнберг МЛ. Сандро Боттичелли в художественном мире Блока // Вопр. лит. -М., 1996. - Июль-август. - С. 128-156.
7. Шахматовский вестник: Непериодическое изд. Гос. историко-литературного и природного музея-заповедника А А Блока. - Солнечногорск, 1995. - № 5. - 105 с.
8. Ясенский С.Ю. Поэтика реминисценций в ранней лирике А.Блока // Рос. литературоведческий журн. - М., 1997. - № 9. - С. 40-54.
О.В.Михайлова
98.04.014. НИКОЛЮКИН А.Н. ГОЛГОФА ВАСИЛИЯ РОЗАНОВА. -М.: Русский путь, 1998. - 504 с.
В книге доктора филол. наук А.Н.Николюкина (ИНИОН РАН) прослеживается жизненный и творческий путь глубоко оригинального писателя и мыслителя В.В.Розанова (1856-1919), многие годы находившегося под запретом, а также показана история восприятия его сочинений современниками'. Написанное им стало классикой XX в. Писатель вошел в русскую культуру прежде всего своей литературно-философской трилогией - "Уединенное" и два короба (тома) "Опавших листьев". Ее продолжение ("Сахарна", "Мимолетное", "Последние листья") не было опубликовано при его жизни.
В своей монографии, работа над которой велась параллельно с подготовкой Собрания сочинений В.В.Розанова (в 12 томах), А.Николюкин пишет, что этот художник "нетрадиционного мышления" отразил сметенность мыслей и чувств "человека на изломе" - в преддверии не только революции, перевернувшей уклад жизни России, но и на пороге XX столетия, катаклизмы которого в России потрясли человека еще более сильно, чем годы революции.
Писатель стал открывателем новой художественной формы: это была "попытка запечатлеть непрерывно изливающиеся из души "восклицания, вздохи, полумысли, получувства", которые "сошли" прямо с души без переработки, без цели, без преднамеренья, - без всего постороннего. Просто - "душа живет", "жила", "дохнула" (с. 4). Розанов увидел в этом художественном принципе основу всего творчества. Его мировоззрение никогда не было "монолитно", он видел истину "в полноте всех мыслей" разом, в страхе выбрать одну, " в колебании". При этом Розанов отрицал политику как явление
1 См. рец.: Блажнова Т. "Формула успеха" // Книжное обозрение. - М., 1998. -№ 24. - 16 июня.
