CC BY
123
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 5
ИСТОРИЯ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 3 индекс серии 3.5 рефераты 95.01.001 - 95.01.045
МОСКВА 1995
сопровождающимся ухудшением условий жизни, баланс снова может сместиться в сторону нестабильности (005, с.533).
94.01.007. ЯСТРЕБИЦКАЯ А.Л. ПРАЗДНИКИ И ТОРЖЕСТВА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЕ В СВЕТЕ СОВРЕМЕННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ: ТЕМЫ, ПРОБЛЕМАТИКА, ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ.
В обзоре рассматриваются материалы III Международного симпозиума Союза медиевистов, состоявшегося в Падерборне (5-9 марта 1989 г.) и посвященного одной из актуальных тем современной историографии • феномену праздника в европейском обществе периода Средних веков и раннего Нового времени. Симпозиум в Падерборне, на котором присутствовали представители различных медиевистичсских специализаций - социальные историки, историки материальной культуры и повседневности, литературоведы, лингвисты, музыковеды, специалист в области исторической антропологии, должен был, по мысли его организаторов - немецких историков, дать общее представление о состоянии изучения темы (тематика, постановки вопросов, методики), о комплексе связанных с нею проблем и перспективах междисциплинарного сотрудничества.
Принимая во внимание огромный дефицит научной информации, испытываемый сегодня отечественными историками, как и потребности высшей школы в связи со стоящей перед ней задачей обновления гуманитарного образования, мы сочли целесообразным дать в публикуемом обзоре по возможности наиболее полное представление о методиках, подходах, источниковоЙ базе исследований, представленных на этой конференции, также как и о конкретно-историческом материале, полученном в результате социокультурного и историко-антропологического изучения феномена праздника в еропейском обществе Средних веков и раннего*Нового времени.
Материалы публикации • в целом 43 статьи • систематизированы в соответствии с восемью рабочими секциями симпозиума: 8-325
1."Антропологические и социально-исторические аспекты праздника". 2."Социальные группы и их праздники в Средние века". З.'Музыканты, акробаты, мимы". 4."Праздники Пасхи". 5."Контрпраздники". 6."Праздник бракосочетания". 7."Праздники Круглого стола - Золотого руна". 8."Adventus-Entry" - торжественные "въезды" в города королевских особ, иерархов (папы) церкви. Последовательность эта в основном выдерживается и в данном обзоре.
Большинство статей связано с изучением феномена праздника и его функций в немецком средневековом обществе. В ряде случаев тема раскрывается на материалах английского и французского средневековья. Открывают и завершают публикацию тексты пленарных докладов (Brewer D. Feasts in England and English Literature in the Fourteenth Century, p.13-29; Johanek P. Fest und Integration, p.525-546).
Сборник материалов Международного конгресса в Падерборне любезно передан Посольством ФРГ в России в качестве дара ИНИОН РАН от Немецкого исследовательского общества Бонн-Бадгодесберг.
Первая секция симпозиума ("Антропологические и социально-исторические аспекты праздника") представлена девятью статьями. Ее открывает материал Герда Альтхофа "Праздник и союз"(1), освещающий роль, которую играли в высших социальных слоях раннесредневекового общества празднества, сопровождавшиеся обильным застольем, ристалищем, обменом дарами и т. п., при решении политических проблем. Автор исследует серию свидетельств (Григория Турского для эпохи Меровингов, каролингских писателей периода кризиса империи, хронистов X и XI-XII вв.) о торжественных съездах знати по случаю заключения политического союза, в ритуал которых иногда могли быть включены также крестины, свадьбы. Этим, празднествам был присущ особый, отличавшийся чрезвычайной пышностью церемониал: торжеп венная встреча высокого гостя и его свиты, обильное и
изысканное угощение, нередко проживание хозяина и гостя под одной крышей, развлечения, военные состязания и перед торжественным отъездом гостей взаимный обмен впечатляющими своей щедростью подарками.
Многочисленные примеры убеждают, пишет автор, что в эту раннюю эпоху, еще до возникновения "двора" и "придворной жизни" (vor der höfischen Zeit) главной функцией такого рода торжеств была констатация отношений доверия и мира между сторонами, собравшимися в торжественной обстановке, и демонстрация этого не столько для узкого круга присутствующих и "своих", сколько для всего остального мира. Но почему именно торжества считались обладающими "скрепляющей союз силой", - ставит вопрос Альтхоф. Ответ, полагает он, следует искать в "демонстративном характере поведения средневекового человека". Он выражался в мимике, жестах, конкретизировался в ритуалах - света, коронации, празднества. Склонность к публичности и демонстративности поведения, пишет автор, соответствовала специфике коммуникаций в обществе, где господствовала устная культура, к тому же вооруженном и это оружие употребляющим в действии.
Сближение с незнакомым и неизвестным требовало соответствующей знаковой системы, демонстрирующей мирные намерения и их доказательства. Праздничное торжество включало наибольшее число соответствующих знаков, да и сам праздник был нацелен на подобную демонстрацию: атмосфера почитания и уважения, пронизывающая ритуал встречи гостя, праздничная трапеза и особые, доверительные формы общения, конкретизируемые в проживании под одной крышей, в дружественном поединке, охоте; наконец - проводы, сопровождавшиеся щедрыми подарками для участников с обеих сторон. Каждый элемент ритуала праздника, таким образом, предлагал большие возможности для демонстрации дружелюбия и намерения закрепить вновь обретенные связи. И далеко не случайно, что чаще всего поводом для устройства торжеств в раннюю эпоху служили, наряду с
д.
заключением договоров, также возведение на трон, "опоясание мечом" - посвящение в воины и свадьбы.
Во всех этих случаях речь шла о "сложении наново группы празднующих", связанным со сложным процессом формирования новой группы в результате политического или брачного союза, или с изменением структуры правящего сообщества (при коронации нового правителя), с усилением военного содружества (посвящение в рыцари нового лица и, следовательно, сближение с кругом новых родов). Общей была и цель торжеств: продемонстрировать мирный характер намерений и способность к мирному сотрудничеству. Этот важнейший импульс и функция празднества выражены в раннее средневековье более отчетливо, чем позднее - в период расцвета придворной жизни: ибо праздничная культура, хотя и получила теперь свое полное развитие, но она уже не отражала "глубинного сознания важности праздничного общения", поскольку главной функцией празднества стала демонстрация блеска власти с целью ее утверждения.
Автор следующей статьи Нейтхард Булст (2) исследует регламентирующие постановления городских властей в немецких и французских землях, касающиеся порядка проведения, допустимых затрат и характера церемониала традиционных семейных торжеств, связанных с бракосочетаниями, крестинами, поминками.
О распространенности подобных постановлений в средневековых городах свидетельствуют уже некоторые формальные данные, приводимые Булстом. В Германии со времени подобных предписаний (Страсбург* ок. 1200 г., Вормс, ок. 1220 г.) и до конца XV в. было опубликовано свыше 500 соответствующих распоряжений городских властей в более, чем в 70 городах. 50-60% от их общего числа касается свадеб, 30-35% - крещений, 10-15% - погребений и поминок. Наибольшей детализацией, пишет автор, отличались в Германии постановления первой группы, в Нидерландах - второй. Сама по себе практика регулирования тех или иных сторон личной и общественной жизни, конечно, - характерная особенность
средневековья, вместе с тем, считает автор, с одной стороны , она восходит к античности, а с другой - существование ее можно обнаружить и сегодня в других культурах, например, у южных арабов.
Анализируя содержание массива конкретных постановлений, Булст отмечает, что семейные праздники затрагивают интересы не только семьи, но и городской общины в целом. Они открывали широкие возможности для самоутверждения, демонстрации социального ранга отдельных фамилий, также как и для нарушения принятых и значимых для организации повседневно жизни общественных границ и рангов. Регламентации подлежали все аспекты торжества, все, что делало зримым богатство, могущество, влиятельность: число гостей в целом, количество участвовавших в церковной процедуре (допускались лишь ближайшие родственники), принадлежность их к городскому сословию и к данной городской общине, качество и происхождение напитков (вин, пива), количество и стоимость подарков жениху и невесте от родителей, ближайших родственников, крестных, молодоженам друг другу и т. д. Предписания относительно максимума сумм, который мог быть затрачен на празднество, варьировали от города к городу. Во многих городах существовали различные модели торжества ('праздничный ужин", "свадьба на весь день") в зависимости от высоты приданого, размеров имущества молодой пары и их родителей. Допустимый максимум затрат зависел (особенно в немецких городах) не только от имущественного, но и социального статуса.
Не менее строгим было регулирование и процедуры погребения. Порицалась чрезмерная пышность: оговаривалась максимальная стоимость покрова, количество и толщина свечей, вид надгробного камня, число участников поминального стола (при том, что допускались только ближайшие родственники). В 1220 г. в Вормсе поминки были запрещены вовсе. В целом автор отмечает тенденцию к сужению круга участников этих торжественных семейных сборов, возрастающую детализацию процедуры, редкость случаев отмены постановления или смягчения его отдельных
положений. Булст не разделяет широко распространенного мнения о малой действенности этих постановлений, чем, якобы, объяснялось и их бесконечное повторение.
Источники свидетельствуют о разветвленной системе контроля, включавшей в себя и бюргерскую клятву о соблюдении предписаний и об обязательстве ставить власти в известность о предстоящих торжественных событиях, и специальных городских контролеров (иногда из числа церковных лиц и даже "стражей городских ворот" в Стассбурге). В этом же направлении действовали и штрафы. Нарушение предписаний могло быть использовано властями для политической дискредитации бюргера (как это имело место в 1392 г. в Штральзунде). В позднее средневековье известны случаи содержания под стражей и арестом "в собственном доме" (Бремен, 1489) и даже изгнания нарушителей. Конечно, бюргеры стремились обойти эти постановления. Одним из возможных путей (Баварский Устав 1500 г.) было, например, проведение празднества за пределами данной земли. Но это был выход не для всех.
Источники не дают прямого ответа на вопрос о мотивах введения властями всех этих ограничений и их бесконечного подтверждения. Часты ссылки на "общую пользу", моралистические мотивы. За всем этим, однако, пишет автор, отчетливо ощутима негативная .оценка чрезмерных трат и роскоши, отождествляемых сознанием средневекового человека с мотовством, что порицалось христианской моралью, сравнивалось с самоубийством, самоуничтожением, караемым адскими муками.
Мотовство опасно для общества, так как чревато социальной напряженностью: оно приводит к обеднению и разорению, сокращению числа браков и, следовательно, рождаемости; к повышению налогов и, в конечном счете, наносит ущерб всему городу. Считалось также, что пышные туалеты женщин во время церковных церемоний оскорбляют религиозное чувство прихожан и выглядят как богохульство (2, с.48).
Центральную роль, по мнению автора, играли во многих местах
все же "хозяйственные соображения": причем не только стремление предупредить обеднение бюргерских семей, а также уменьшить урон, наносимый городскому производству чрезмерными празднествами (что корреспондирует и с общей тенденцией городского законодательства с середины XIII в. к ограничению числа церковных празднеств в году). Вместе с тем нельзя не учитывать и финансовой заинтересованности городских властей, взимавших с нарушителей штрафы, носившие по существу характер налога на роскошь. Полученные таким образом суммы использовались для нужд городского строительства, госпиталей. В свете этого практика повторения и ужесточения запретов и ограничений, сопровождавшаяся увеличением суммы штрафов, выглядит вполне логичной.
В постановлениях о регламентации проведения торжественных церемоний (свадеб, крестин и погребений) менее резко, считает автор, чем в аналогичных предписаниях, касающихся одежды, выражено стремление к утверждению сословной дифференциации. Скорее речь идет о сознании важности обеспечения социального мира, стремлении к достижению определенных политических целей.
Характеризуя эти документы в целом, пишет автор, можно сказать, что мы имеем дело с мероприятиями, которые имели целью внедрение, согласно критериям времени, и санкционирование "социально безупречного поведения", и распространялись также и на "богатых и могущественных" (показательно, что Нюрнбергский полицейский устав 1426 г. был реакцией на проведенное с огромной помпой погребение патриция Ханса Тухера). Безусловно, сказывалось и влияние церкви: скромность, простота, чувство меры, самоограничение - эти христианские добродетели утверждались также и с помощью светских властей.
Семейные торжественные собрания, находившиеся в центре регламентирующих постановлений, относились к числу наиболее значимых и насущных повседневных потребностей^ для реализации которых предпринимались чрезвычайные и порой разрушительные
усилия. Противодействуя крайностям, власти вместе с тем стремились к утверждению норм, связующих всех и обязательных для всех Членов городского общества. Отсюда - социально-дисциплинарный характер этих постановлений, с одной стороны, и упорное сопротивление предписываемым ими нормам, - с другой. Это латентное противоречие между властью и горожанами выходило на поверхность во всей своей остроте в периоды кризисов, в частности, связанные с эпидемиями чумы. Требованию властей ограничить расходы и пиры (подкрепленному традиционно-христианским объяснением причин эпидемии, как наказания за греховное поведение) народ противопоставлял приятное времяпрепровождение, свадьбы, пышное застолье.
"Церковный праздничный день в раннесредневековой повседневности" • такова тема доклада Ганса-Вернера Гетца (3). Праздники и повседневность, пишет автор, принято противопоставлять как "будни" и выход из них - "небудни*. Однако в историко-культурном и антропологическом смысле праздник и повседневность (Alltag) неразрывно взаимосвязаны. Праздник • циклически повторяющаяся "интегральная часть повседневности", и это сегодня часто и с охотой подчеркивают историки (3, с.53).
Средневековые праздники изначально и по своему происхождению - праздники церковные, а праздничный календарь -результат исторического развития. Абсолютную вершину и апогей годового цикла образовывали три крупнейших христианских праздника, связанные со священной историей - Рождество Христово, Пасха, Троица (Пятидесятница), поздиеантичные по времени своего возникновения. Затем следовали праздники апостолов, Девы Марии и многочисленных святых, носившие зачастую локальный характер.
Ставя вопрос о роли церковных праздников в повседневной жизни средневековья, пишет автор, нельзя не учитывать их многочисленности. В позднесредневековом городе они составляли около 260-280 дней в году, и в раннее средневековье число их было не менее значительно. Об этом красноречиво свидетельствуют
раннесредневековые литургические предписания и сборники проповедей.
Религиозные праздники имели одновременно, как показали исследовании французского историка Эрса, антропологические, социальные, политические функции. В этом направлении развертывает свое исследование роли "религиозно мотивированных праздников" в "нецерковной повседневности" и Г.-В.Гетц. Автора интересует светский аспект церковных праздников и характер их воздействия на повседневную жизнь. Для раннего средневековья изучение этой проблемы сильно осложняется ограниченностью источников. Статья Гетца состоит из двух частей: в первой прослеживаются линии, по которым осуществлялось взаимодействие религиозных праздников л мирской повседневной практики, во второй рассматриваются примеры обмирщения церковных праздников.
Первоначально, и это отвечало смыслу церковного праздника, пишет Гетц, он возвышался над повседневностью. Суббота и Воскресенье, как еженедельные праздники воскресения Христа, были днями мессы, то есть днями церковными, общественными. Из требования обязательного присутствия прихожан на церковной службе в эти дни родилась в раннее средневековье тенденция полного запрета мирских дел в субботу и воскресенье и прежде всего полевых работ всех видов (постановления синодов начала VI в.).
В последующие столетия это требование было многократно повторено и детализировано (мужчинам запрещалось заниматься сельскими работами, работать на винограднике, возводить изгороди, корчевать новь, рубить деревья, добывать камень, строить дома, а женщинам - выполнять все виды работ, связанные с текстильными ремеслами). Постановления Синодов 845/46 гг. дополнительно запретили в эти дни все виды ремесленной детельносги вообще. Затем под запрет были поставлены торговля, судебные разбирательства, распри, как и военные действия. Согласно варварским правдам, в воскресные дни должны были прерываться У-325
путешествия и паломничества. Церковным наказанием карались сексуальные отношения в воскресные дни. Эти запреты, ставившие целью закрепить субботу и воскресенье как "дни церковные" за церковью, оказывали таким образом ограничивающее воздействие на жизнь индивидов и на повседневность праздничных дней, придавая им специфическую окраску.
Все эти запреты отнюдь не приветствовались христианским людом,предпочитавшим рассматривать субботу и воскресенье как дни "приватные", которые можно посвятить своим делам. Постановления синодов, как и тексты проповедей, полны нравоучительных описаний "случаев", когда нарушителей церковных запретов постигала "кара божия" (внезапное "остолбенение", паралич, поражение молнией). Вместе с тем, церковный праздник • ото массовое стечение народа, особенно в дни празднеств местного святого. Жажда чуда, надежда на исцеление были мощным стимулом для посещения церковного праздника.
Но он воздействовал на повседневность уже и тем, что его отмечали и в мирском смысле. Действительно, посещение мессы -это также и социальное событие, и верующие шли в церковь не только для того, чтобы послушать проповедника. В этот день надевали лучшее платье и готовили особую еду (Людовик Благочестивый, сообщает его биограф, надевал "золотое облачение" и императорские инсигнии ^ только в дни высших церковных праздников) и подготовку к праздничному столу и танцам подчас предпочитали церковной процессии. Имеются люди, говорилось в одном из церковных постановлений, особенно женщины, которые в дни святых праздников испытывают особую радость идти в церковь, для того чтобы там танцевать и распевать срамные песни, водить хороводы,
К дням церковных праздников приурочивались также и особые светские мероприятия.
Постепенно повседневные дела стали датировать по
праздничному христианскому календарю, кторый с ХШ в. сменил римский календарь.
Для общественно-политических предприятий чаще всего использовались Рождество, Пасха, Пятидесятница (но также Великий пост, Вербное воскресенье). Эти важнейшие христианские праздники рассматривались как маркирующие, ориентирующие во времени и в событиях пункты. Так постепенно сложилась тесная взаимосвязь между церковными и политическими акциями. Для важнейших политических, государственных актов, как коронации, рейхстаге, собрания "земского мира", ленные пожалования, заключение союзов, бракосочетания, избирались именно дни высших церковных праздников. На дни празднования святых приходится 90% государственных актов рассматриваемого периода. Коронации Каролингон и их немецко-французских потомков (до 1100 г.) приходятся почти исключительно на субботние и воскресные праздники и праздники святых; выборы пап - исключительно на воскресенья.
Совпадение церковных и важнейших светских мероприятий обнаруживается не только на политической арене. К церковным праздничным дням приурочивались уплаты сезонных поборов зависимыми крестьянами.
Типичным в раннее средневековье было взимание чиншей сеньорами, в частности монастырскими, в дни таких празднике», как Пасха, Рождество, Пятидесятница, Вознесение, сев. Мартина, Иоанна, Ремигия, также как и местных святых, иа которые приходились основные и наиболее важные выплаты. Как и политики, светские и духовные сеньоры стремились использовать церковный праздничный календарь и прежде всего те его праздники, которые пользовались особым авторитетом у населения и собирали массы людей. Соединение праздника и практики взимания чинше создавало в массовом сознании религиозно и социально мотивированную взаимосвязь между сеньором и его зависимыми людьми.
К связи с церковными праздниками стремились и ярмарки, которые обычно приурочивались к дням патрона местной церкви или местных святых. Проведение ярмарок было твердо фиксировано во времени года (июнь, "перед августом", сентябрь, октябрь, ноябрь) и соотносилось с церковным календарем с тем, чтобы обеспечить максимальное стечение народа.
В заключение автор, касаясь проблемы "отношения духовного и светского" в феномене праздника, считает, что исходным пунктом средневековой празничности был во всех случаях праздник церковный.Но одновременно он, несмотря на все запреты, давал повод и для .политико-светского мероприятия и дел, не обладавших религиозным характером, что, в конечном счете, способствовало обмирщению самого праздника.
Если средневековый праздник, как принято считать, служил укреплению существующего порядка, то это достигалось не в последнюю очередь благодаря тому, что он способствовал сплаву в единое целое мирского и духовного. Это типично средневековый феномен. И именно в этом "духовно-мирском праздничном симбиозе"
заключается историческое значение средневековых праздников (3, с.62).
Статья Клауса Графа (4) вновь возвращает нас к проблеме роли праздника в формировании городской общности. Она посвящена городскому празднику поминовения павших при защите города ("Поминовение павших в позднее средневековье. Ритуалы и средства презентации коллективной идентичности"). Автор анализирует соответствующие сообщения в книге Совета небольшого вестфальского города Дорстена, но ежегодные дни поминовения павших горожан в позднее средневековье проводились в многочисленных городах Верхней и Нижней Германии. Специальные мессы, раздача милостыни бедным, поминальные трапезы в ратуше, также как и практика воздвижения на местах сражения поминальных капелл, церквей и даже монастырей явление широко распространенное в Средние века не только в
городах. Вслед за Ж.Дюби автор подчеркивает особое значение почитания дат сражений и поминовения павших в них как "точки кристаллизации национального сознания". В этом смысле, пишет Граф, городские праздники поминовения павших, приуроченные к датам конкретных важных в истории города событий, как, например, в Дорстене - к 1382 г., когда горожане изгнали господ фон Мервельдт, есть не что иное, как "публичная демонстрация некоей сакральной общности" (в отличие от "династически-аристократических" поминовений аналогичных событий, которые автор определяет как "эксклюзивное выражение приватного благочестия"). В некоторых случаях была возможна и кооперация действий правителя земли и сеньора города с бюргерами, как это, например, имело место в 1422 г. после битвы при Пуххайме. Тогда одержавший победу баварский герцог основал капеллу, а городской совет Мюнхена учредил ежегодный праздник поминовения павших в сражении.
Коллективно-корпоративный аспект подобных торжественных актов, пишет автор, особенно выразителен в городах швейцарских кантонов. Благодаря этим Праздникам и в мирное время укреплялась и подтверждалась сплоченность бюргерства, продемонстрированная некогда на поле брани (4, с. 65).
Генетически ритуал городских праздников поминовения, полагает автор, восходит к практике Memoria сообществ раннего и высокого средневековья ("социальные действия, связывающие живущих и мертвых", по определению О.Г.Ексля). Праздники этого типа - прежде всего "литургическая Memoria", что хорошо видно из описания его ритуала в, Дорстене: оглашение во время мессы имен павших, раздача милостыни бедным и нищим. Праздник памяти по сути и происхождению - это воспоминание не о событии как таковом, но о павших. Именно поэтому он и конституировал город как сообщество, скрепленное коллективной памятью.
Первая ранняя запись (1432 г.) в городской книге Дорстена об учреждении праздника памяти павших свидетельствует о нем именно как о празднике исключительно церковном (литургия, крестный
ход). Праздничный поминальный обед хах выражение уважения появляется в более поздних записях (1588 г.). Таким образом, этот праздник был прежде всего литургическим событием в жизни города и конституировал город именно как "сакральное общество". Обычно он соединялся с праздником святого, приходящимся на этот день, или святого патрона города. Главным в этом празднике, пишет автор, было то, что он давал повод подумать о тех, кто отдал жизнь во благо города, а также коллективный характер этого поминовения. Поэтому он должен осмысляться как элемент гражданского ритуала -"поведенческого кодекса", который придавал городской жизни форму и обеспечивал шаткое равновесие между советом и городской общиной (4, с. 66). В празднике памяти павших находила свое выражение "городская идентичность, как испытывающая угрозу и нуждающаяся в защите" (4, с. 66). Власти строго следили за участием бюргеров в этих празднествах и предписываемых ими ритуалах, преследуя при этом дидактические цели и одновременно укрепление позиций ведущих слоев.
Праздники поминовения павших делали наглядными и укрпляли в коллективной памяти горожан важнейшие события истории их города, связанные с его основанием, обретением им свобод н самоуправления, преодолением внутренних распрей и т.д. Для этих праздников характерен симбиоз разных форм воспоминания - нарративных (в городских книгах, хронике), изобразительных (памятные надписи, доски, картины), а также материальных, предметных (например, пушечное ядро в стене) (4, с. 68).
"Позднесредневековая праздничная культура на службе религиозным, политическим и социальным целям* - такова тема статьи Гарри К юн ел я (5). Коллективное мышление средневекового человека, пишет он, широко реализовалось в количественных категориях. Этот "числовой менталитет" (Mentalität des Numerischen) дает о себе знать во многих областях повседневного позднего средневековья, отражая одновременно и существующую ценностную
иерархию, и представления о престижности (5, с. 71). Это в равной мере касалось торжественных выездов и визитов императоров и королей, князей и архиепископов, также как и устройства турниров. При всех этих проявлениях праздничности в центре внимания находится численность свиты и количество лошадей, качества тканей и расцветка облачения знатных и рыцарей, участников процессий. Праздничные застолья и их престижность оцениваются в источниках по количеству участников, гостей, частоте смены блюд и своей продолжительности ("несколько дней"). Манифестация мощи и уважения, величия, власти и социального престижа, также как и принадлежности к определенной группе, взаимосвязанности, то есть общественная идентификация посредством пышности, роскоши, избытка • открыто заявляемая цель такой праздничной культуры.
Тенденция общества к количественным и числовым оценкам -к "конкурентному мышлению" находит соответствующее выражение и в средневековых хрониках, сообщающих о высоте соборов, длине мостов, количестве фонтанов как достопримечательностях того или иного города. Престижным было обладание колоколом чрезвычайно большого веса, равно как и пушкой необычайных размеров. В этом же ряду представлений стоят и праздники.
Позднесредневековые празднества, хотя на первый взгляд формально и создавали впечатление развлечения, разрыва с повседневностью* с обычным жизненным ритмом и заботами (особенно в случаях военных состязаний, турниров, воспринимавшихся как спортивный спектакль, смыкавшийся подчас с народным праздником), но по сути они, как правило, служили всего лишь поводом и ареной для реализации вполне определенных повседневных политических и социальных намерений, осознанной демонстрацией реальной расстановки и соотношения сил и возможности интеграции того или иного корпоративного сообщества. Соответствующее воздействие обеспечивалось публичным характером празднества. Турниры, военные состязания, как правило, проходили на главных городских площадях при
большом стечении зевак и приглашенных гостей. Канун Великого поста (Fastnacht), представление о свободном от какой-либо практической заданности коллективном удовольствии, охотно и часто использовался как повод для решения политических и хозяйственных проблем. Праздничные процессии духовенства, организуемые, например, во время работы церковных соборов, способствовали созданию визуального представления о структуре церкви, как и о власти и силе христианского сообщества. Кюнель анализирует ритуал празднеств в форме церковных процессий, проводившихся, в частности, в рамках Констанского собора. Они должны были засвидетельствовать устремления и успех собора, одновременно предлагая бюргерам Констанца возможность воспринять его религиозно-политические постановления "как собственное христианское переживание". Эти празднества, в которых участвовали император и князья, графы, рыцари, кнехты, гости, создавали визуальное представление о солидарности духовных и светских носителей высшей власти.
Каждое сообщество, будь то аристократия или бюргерство, пишет Кюнель, утверждает себя через праздник. При этом в празднике всегда отражается общественная расстановка сил. С этих позиций рассматривает автор многочисленные свидетельства источников, в частности, о городских турнирах, пользовавшихся большой популярностью у патрициата, особенно в Нидерландах и в Империи. Именно демонстрацией хозяйственного и социального единства стал первый засвидетельствованный в Германии бюргерский турнир в Магдебурге 1280 г. Сюда по приглашению городского совета собрались молодые бюргеры из многих ганзейских городов, собрались "по рыцарскому обычаю" в последнюю неделю перед Великим постом и в рыцарском облачении, чтобы продемонстрировать свою приверженность рыцарским ценностям. Рыцарство отреагировало на это развитие тем, что ввело с конца XIII в. жесткие требования для участников таких празднеств, исключавшие тех, кто не мог доказать своего благородного
происхождения и не имел дворянского герба. Городские книги отразили огромные суммы расходов на ежегодно организуемые высшим городским слоем в канун поста празднества, на которые не допускались члены гильдий и цехов. Финансируемые из городской казны, они предполагали приглашение гостей из других городов, совместное посещение мессы, приемы в отдельных патрицианских домах и в ратхаузе, танцы. Эти праздники имели исключительно представительский характер, демонстрируя социальную и политическую силу и власть городского патрициата.
Тема, поднятая Г.Кюнелем, находит продолжение в статье Карла-Хейнца Левена "Праздничные трапезы у василевсов" (б). Автор характеризует церемониал, установленный византийскими императорами для банкетов на государственных и церковных праздниках, присущие ему политические функции. Главное, что он преследовал • утверждение государственной идеи монархической власти. Она реализовалась в церемонии приема пищи, в роскоши сервировки, в изобилии и изысканности блюд и напитков. В организации образа жизни византийские императоры руководствовались главной идеей античной медицины ("диета"), предписывавшей для поддержания здоровья следовать "природным факторам и потребностям* (свет и воздух, еда и питье, движение и покой, сон и бдение, душевные движения).
На византийском материале базируется и статья Франца Тиннефельда (7), исследующего роль и социально-историческое значение ритуала присутствия бедных в церемониале византийских придворных празднеств. Для бедных ставился специальный стол, иногда - несколько, раздавались золотые монеты. Церемониал включал также посещение императором приюта для бедных, омовение им ног в ходе церковной литургии (в чистый четверг перед Пасхой). Следуя евангельской притче о двенадцати "нищих", которые в действительности представляли двенадцать апостолов, император, как сообщает Псевдо-Кодинос, XIV в. обмывал каждому правую ногу, обтирал и целовал ее и вручал затем по три золотых. Этот ритуал, 10-325
пишет Тиннефельд, означал, что император, совершая подобные действия по отношению "к униженным братьям", следует завету "Мирового Судии Христа" и совершает "службу самому Господу". Но одновременно он тем самым демонстрирует добродетель,, являющуюся составной частью византийской императорской идеи -"филантропию", человеколюбие, боголюбие, таким образом, фигурирует здесь в тесной взаимосвязи с человеколюбием в полном соответствии с евангельским образом "истинного христианина". Император, который со времени Евсевия Кесарийского (бывшего придворным проповедником Константина Великого) воспринимался как "особенный Друг Христа", воплощал и осуществлял собой идею "божественного человеколюбия". Но с идеалом часто связывались и чисто практические цели. Так, сильно возросший в 1Х-Х вв. интерес императоров к демонстрации "человеколюбия" имел под собою, во всяком случае частично, считает автор, потребность в легитимации Македонской династии, основатель которой Василий I стал императором путем убийства своего предшественника Михаила III.
Если авторы предшествовавших статей акцентировали внимание на социальных функциях праздников и их месте в повседневной жизни средневекового человека, то Даниэля Пуариона, напротив, интересует проблема восприятия праздника непосредственно современниками. Он реконструирует образ праздника и представления о нем в "Хрониках* Фруассара (8). Автор отталкивается от фрейдистской дефиниции праздника как "излишества, допускающего, даже организованно, торжественное разрушение запрета" (8, с.95). Эта концепция, пишет Пуарион, близка строю мыслей Дюркгейма, наблюдения которого сегодня подвергаются критике. Но средневековая цивилизация в ее контрастах прежде всего своими праздниками иллюстрирует эту диалектику порядка и его разрушения. Конец средневековья со своей неуемной склонностью ко всем проявлениям праздничности, позволяет апробировать дефиницию Фрейда и концепцию Дюркгейма.
Обращаясь к анализу "Хроник" Фруассара, пишет автор, важно иметь в виду, что мы имеем дело одновременно с поэтом и хронистом, наблюдателем и участником, актером праздника, рассказчиком и "художником-декоратором", средством выражения для которого является язык, фруассар рассказывает о браке Жанны Булонской и герцога Беррийского, для которого он сочинил пастораль о торжественном Вступлении (Entre) Изабеллы Баварской в Париж, по поводу которого он сочинил другую пастораль. Но хвалебная песнь естественный органический элемент праздничного ритуала. Отношение же хроники к празднику • проблематичнее. Праздник - это событие, также достойное быть освещенным и рассказанным историком, потому что он интересуется военными доблестями, подвигами, а в своеобразии праздничной атмосферы улавливает политический смысл. Он оставляет без внимания все, что есть повторение, прославление, для того, чтобы отдать предпочтение разногласиям, небывалому, нарушающему привычный порядок. Таким образом, пишет автор, то, что отражает Фруассар в своих "Хрониках" • это "диалектика порядка и беспорядка", характеризующая праздник.
В центре анализа Пуарион IV книга "Хроник" Фруассара, 1386-1397 гг. Автор статьи классифицирует тематику праздников, интерпретирует текст хрониста.
Праздник, пишет Пуарион, • символическое выражение комплексной реальности, собирающей вокруг одной культуры гетерогенные элементы (классические, языческие, христианские). В "Хрониках" Фруассара праздник - всегда элемент литературной композиции. Он маркирует временное успокоение, паузу. Это пролог, интермедия, транзиция или заключение. Соответственно, вся IV книга "Хроник" включает в себя события, имевшие место между двумя праздниками • торжествами по случаю "вступления" в Париж Изабеллы Французской, с тем чтобы стать королевой английской. Между этими двумя торжественными событиями, которые, очевидно, символизируют у Фруассара триумф порядка и любви, все другие (не: Ю'
касающиеся войны), собственно, вносят беспорядок, включая и придворную свадьбу 29 января 1393 ¡г., закончившуюся скандалом шари-вари. Праздник, согласно Фруассару, это событие, чреватое разгулом страстей, которые он возбуждал, и беспорядками. Вместе с тем хронист отдает явное предпочтение церемониям королевских визитов - официальных публичных появлений, демонстрировавших "коллективный смысл монархии • рыцарской и куртуазной".
В статье Хайо Виерка "Удовольствие за кружкой. Археологические свидетельства о раннесредневековых пирушках и возможные способы их интерпретации" (9) анализируются материалы, полученные в результате археологического изучения комплексов скандинавских и германских поселений X-XI вв. Автор показывает, что открытые в ходе его специальные помещения, предназначенные для совместного времяпрепровождения - пирушек и выпивки (Trinkgelage, Tafelrunde), различаются по своим функциям. 'Они не могут быть однозначно определены, как это делают историки, лишь как помещения, связанные с местом нахождения князя и его дружины и осуществлением властных функций. Не были они и местом исключительно праздничных застолий, скрепляющих воинское сообщество. Есть основания полагать, пишет автор, что уже в раннее средневековье эти помещения могли служить для публичного времяпрепровождения также товариществ, возникших на хозяйственной основе (купцов, ремесленников). Таковы, в частности, исследованные Венскусом крытые помещения для праздничных застолий в Хельго, выведенные как нейтральные места, из "политико-религиозной зоны поселения" (9, с.120). Сравнительный анализ распространения на огромном культурном пространстве германских, фикоугорских, ретороманских племен стеклянных сосудов для питья позволяет говорить о практике пирных застолий людьми, принадлежавшими к различным племенам, и 'о существовании сходного над регионального стиля жизни.
(Продолжение в следующем номере)
Литература:
Feste und Feiern im Mittelaller Paderborner Symposion de* Mediavistenverbandes/ Hrsg. von Detlef Altenburg. • Sigmaringen: Thoibecke, 1991. - 531 S. Ex cont.r.
1. Allhoff G. Pect und Bündnis, S.29-38
2. Bulst /V.Feste und Feiern unter Auflagen. Mittelalterliche Tauf-, Hochzclts- und Begrabnisordnungen in Deutschland und Frankreich, S.39-52.
3. Goea H.-W. Der kirchliche Festtag im frühmittelalterlichen Alltag", S33-62
4. Graf K. Schlachtengedenken Im Spatmittelalter. Riten und Medien dar Präsentation kollektiver Identität, S.63-7.
5. Kuhnel G. Spatmittelalterliche Festkultur im Dienste religiöser, politischer und sozialer Ziele, S.71-86.
6. Leven K.-H. Festmahler beim Basileus, S.86-94.
7. Tinnefeid F. Die Rolle der Armen bei Festfeiern im byzantinischen Hofzeremoniell, S. 109-114.
8. Poirion D. La Fete dans le Chronique» de Froissart, p.95-106.
9. Vierck H. Hallenfrende. Archäologische Spuren frühmittelalterlichen Trinkgelage und mögliche Wege tu ihrer Deutung, S. 114-122.
