CC BY
23
лее важными, чем когда-либо, так как в будущих конфликтах они «не будут иметь отсрочки во времени, ни препятствий в виде океанов» (с. 82).
Вашингтон в настоящее время стоит перед дилеммой, как строить свои отношения с Китаем и Японией в условиях сохраняющейся неопределенности экономической и политической ситуации в мире. Пока не произошло существенных изменений в распределении сил, Вашингтон должен, считает Дрейер, обращаться с Китаем как с равным партнером, ожидая, что Япония будет пытаться заручиться поддержкой обеих сторон, оставаясь ближе к Вашингтону. Независимо от того, хочет этого Пекин или нет, все это приведет «к существованию де-факто G-2» (с. 101).
В.Г. Ткачев
ИСТОРИЯ
2013.04.052. АОКИ МАСАХИКО. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПУТЕЙ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО И ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ: СРАВНЕНИЕ КИТАЯ, ЯПОНИИ И КОРЕИ. AOKI MASAHIKO. Historical sources of institutional trajectories in economic development: China, Japan and Korea compared // Socioeconomic rev. - Oxford, 2013. - Vol. 11, N 2. - P. 233-263.
Аоки Масахико, сотрудник экономического факультета Стэнфордского университета (США), сравнивает формирование индустриального типа производства в странах Восточной Азии. Обычно в исследованиях перехода от традиционно аграрной к современной индустриальной цивилизации исходят из экономических и демографических показателей. Аоки стремится расширить круг факторов, которые, по его мнению, оказали влияние на становление современного общества в Восточной Азии.
Считается, что в 1820 г. Китай, Япония и Корея вместе составляли крупнейший экономический регион, в котором производилось более трети мирового продукта. В середине ХХ в. его доля снизилась до 8%, а после этого вновь возросла до 22,4%, когда произошло японское «экономическое чудо», за которым последовал бурный рост экономики Кореи, Тайваня, а затем - КНР. Автор использует подход, который подразумевает, что «различные пути роста отдельных экономик являются одним и тем же нормальным
процессом развития, но происходящим с временными промежутками» (с. 234). С этой точки зрения экономическое «чудо» Восточной Азии в ХХ в. является не чудом, а лишь восполнением собственного темпа.
Исследователи, сравнивая Восточную Азию со странами Запада, используют обусловленные конфуцианской и протестантской этикой соответственно дихотомические параметры: авторитаризм -демократия, доверительные отношения внутри клановых групп -универсальная общественная мораль, коллективизм - индивидуализм. Они, как правило, выдаются за причины становления индустриального общества на Западе раньше, чем на Востоке. Однако вернее было бы утверждать, что общественные институты развиваются вместе и во взаимной связи с экономическими укладами и демографическими процессами, а не определяют их как изначальные предпосылки.
Общим для хозяйственного уклада Китая, Японии и Кореи в Новое время было то, что основу его составляли небольшие крестьянские семейные хозяйства, сами управляющие производственным процессом и осуществляющие заливное рисоводство на небольших собственных или арендуемых наделах. При этом наблюдался заметный рост сельскохозяйственного продукта во всех трех странах, который, однако, нивелировался аграрным перенаселением. Со временем технология заливного рисоводства была усовершенствована, а в менее продуктивных районах начали выращивать новые культуры из Нового Света - маис (кукуруза) и картофель, которые еще более способствовали росту сельскохозяйственного производства.
В заливном рисоводстве технические приспособления не могут эффективно заменить человеческий труд. Этот тип хозяйства требует постоянных трудовых усилий от посадки до сбора урожая. Кроме того, поля можно успешно использовать для сбора второго и даже третьего урожая за год. Такая модель производства была характерна, в первую очередь, для бассейна Янцзы и центральной части Японского архипелага. Тип хозяйствования позволяет частично освободить от непосредственно сельскохозяйственного производства женщин, стариков и детей, направив их труд в ремесленное производство.
Были и региональные особенности: в Северном Китае климат был более суровым и менее подходящим для заливного рисоводства.
Из-за низкого уровня прибавочного продукта рента была, как правило, ниже. Такие же климатические условия были характерны для северной Японии, поэтому вместо нуклеарной семьи там чаще наблюдалась большая патриархальная семья, в которой несколько поколений жили под одной крышей. В юго-западных регионах Японии расширенная семья сохранялась, поскольку там из-за низкого уровня урбанизации и миграции взрослые неженатые члены семьи жили с родителями.
До индустриализации в Китае существовала практика раздела земли между сыновьями, зародившаяся в IV в. до н.э. у правящей элиты. Это привело к дроблению земельных наделов, многообразию форм аренды и многоуровневой системе собственности на землю. Права владения на участок земли могли перепродаваться неоднократно даже без ведома непосредственных производителей, на этой земле работавших.
Цинская династия, кочевническая по происхождению, унаследовала образец бюрократического аппарата, набор в который происходил на основе экзаменов. Чиновники низшего уровня направлялись в провинции; подсчитано, что один бюрократ приходился примерно на 200-300 тыс. населения. Землевладельцы состояли в объединениях, часто обладающих небольшими армиями, которые взымали налог с сотен, иногда тысяч крестьян и выплачивали его властям.
Как правило, такие объединения возглавлялись учеными-чиновниками или их потомками. Именно на них опиралась не имевшая связей с деревенской общиной Цинская династия и благодаря этим «квазиофициальным корпоративным объединениям» (с. 243) смогла объединить под своей властью страну. Внутри корпоративных объединений и между ними царили частные сетевые связи, гуаньси. Именно их, по мнению Аоки, можно назвать главной институционной основой Цинского Китая.
Стабильность Цинского правления была подорвана восстанием тайпинов, которое унесло жизни около 20 млн. человек (с. 244). Восстание угрожало подорвать права собственности в регионе, где оно происходило, и было подавлено местными армиями и ополчением, которыми руководили бывшие чиновники. Подавление восстания тайпинов вывело на первый план региональные центры силы и свело к минимуму влияние столичного аппарата.
В Японии в 1582-1598 гг. после объединения страны Тоёто-ми Хидэёси был произведен кадастр сельскохозяйственных угодий с указанием качества земли и ставки налога. Последовавшая реформа запрещала нескольким семьям жить под одной крышей и совместно вести хозяйство. Большие патриархальные объединения были распущены, рядовые их члены превратились в податное население, а верхушку, которая активно участвовала в военных событиях XV-XVI вв., обязали жить в призамковых городах на рисовый паек. Во времена сёгуната Токугава страна была разделена на земли бакуфу и независимые княжества (примерно 280). Каждое княжество обладало правом сбора налога (в основном рисом) и выпуска банкнот на своей территории. Сёгунат давал формальное согласие на наследование в каждом из княжеств. Хотя владения дома Токугава были значительно больше всех остальных княжеств, полной властью сёгунат обладал только в их пределах. Аоки характеризует такую систему как всеохватывающую коалицию (all-inclusive coalition, с. 245), главным рычагом управления в которой стала угроза исключения из нее - вплоть до расформирования княжества как единицы.
Деревня получила частичное самоуправление: наиболее влиятельные семьи занимались сбором налога, а также разрешали земельные споры, руководствуясь обычным правом. Впоследствии были изданы указы, запрещающие дробить земельные наделы при наследовании, с тем чтобы обеспечить сёгунату надежное поступление доходов. Налог был в большинстве случаев фиксированным, и правительство (сёгуната или княжества) не вмешивалось в дела деревни, если налог выплачивался в полном объеме. Это стимулировало крестьян увеличивать продуктивность своих хозяйств, что было невозможно без деревенской кооперации и коллективных усилий, в первую очередь, для поддержания и улучшения ирригационной системы, а также противодействия стихийным бедствиям.
При такой взаимозависимости хозяйствующих субъектов самой большой опасностью для крестьян представлялась возможность социального остракизма, так как без поддержки соседей выжить было трудно. Соседские отношения отличались высоким взаимопониманием и готовностью прийти на помощь. При этом разные сообщества оставались практически равнодушными друг к другу, выступая нередко в качестве конкурентов. Доминирующей
оставалась внутригрупповая солидарность, характерная также и для самурайских кланов и перенесенная впоследствии на нормы общественной и экономической жизни в Новейшее время (подобный вид солидарности был характерен и для Юго-Восточного Китая). Со временем увеличивалась имущественная дифференциация внутри деревни, а низкоранговое самурайство беднело из-за высоких цен на рис. «Открытие» Японии коммодором Перри обострило эти противоречия и запустило новые экономические и социальные механизмы.
В Корее при длительном правлении династии Чосон сохранялись многие из архаичных институтов. К XVII в. сельское население состояло из нескольких классов: янбан - чиновники-ученые и их потомки, ноби, составлявшие до трети населения, которых ян-бан имели право наследовать и продавать, и податное население, платившее налоги центральному правительству. Статус янбан первоначально присваивался прошедшим отбор через систему экзаменов, аналогичную китайской, но впоследствии статус стал передаваться по наследству. Янбан владели землей, которая не облагалась налогом, а также руководили частными военными образованиями. Ноби непосредственно подчинялись янбан и не выплачивали государственные повинности.
Постепенно система размывалась: крестьяне и даже состоятельные ноби покупали тем или иным способом статус янбан. Слой ноби в это время постепенно терял свои исключительные черты, и они в итоге превратились в обычных арендаторов с долгосрочными контрактами, а янбан утратили контроль над сельскохозяйственным производством. Менялась и система наследства - от дележа имущества между всеми детьми к разделу между сыновьями, а затем к примогенитуре.
Для деревни были характерны различные формы кооперации: ирригационная, фонд взаимопомощи для организации свадеб и похорон, совместное содержание скота. Для корейской крестьянской общины были характерны большая открытость и мобильность ее членов, по сравнению с Китаем и Японией. В XVIII в. центральное правительство предприняло ряд мер по улучшению сельского хозяйства, и было сооружено несколько водохранилищ на склонах гор. В краткосрочной перспективе эти меры оказали положительный эффект, вызвав увеличение сельскохозяйственного продукта; в
долгосрочной возникли значительные экологические проблемы из-за масштабной вырубки лесов и как следствие - снизилась урожайность. Это подорвало мощь династии Чосон, и с XIX в. во внутренние дела страны стали активно вмешиваться Япония, Китай и Российская империя.
Для перехода на индустриальную фазу необходимо накопление капитала в результате избытка сельскохозяйственного продукта либо ввоз капитала извне. Страны Восточной Азии, утверждает Аоки, не имели внутренних предпосылок для движения в этом направлении. Сельское ремесло было неразвито, обслуживая в основном нужды деревенских жителей. Лишь в Китае торговцы смогли создать обширные сети по всей стране, побудив крестьян частично работать на рынок. Но даже китайские торговцы тратили прибыль на получение статуса (покупка должностей), приобретение прав сбора ренты с сельскохозяйственных угодий либо на престижное потребление.
В Японии ткачество и прядение были широко распространены в деревне, но они не стали товарными до 1880-х годов, когда были ввезены новые сорта хлопка. В то же время во всем регионе Восточной Азии человеческий труд был чрезвычайно дешев, и стимула для перехода к механизированному производству не существовало. Механизация пришла с Запада и явилась внешним, изначально угрожающим фактором по отношению к обществам Восточной Азии.
В политическом аспекте начало перехода к новой стадии экономического развития сопровождалось смещением правящей династии (Цин, Токугава, Ли). При этом доля сельскохозяйственного производства стала сокращаться отнюдь не сразу. В Китае в 1952 г. в сельском хозяйстве были заняты 83,5% населения, в 1980 г. -68,7%. В Южной Корее доля крестьянской рабочей силы составляла 62,9% в 1963 г. Лишь Япония немного опередила соседей, сократив свое сельское население с 83% в 1887 г. до 48% в 1950 г. При этом количество крестьянских хозяйств за эти шесть десятилетий не сократилось, составляя около 14 млн. Параллельно сокращению сельскохозяйственного сектора три страны испытали период высоких темпов экономического роста: Япония - в 1950-1970-х годах, Южная Корея - 1970-1990, Китай - в 1977-1989 гг. (или, по другой оценке, - до 2010 г.) (с. 251-252).
В Японии политические пертурбации оказались относительно кратковременными, и «всеохватывающая» коалиция была воссоздана, но на новом организационном уровне. Это позволило свести негативный экономический эффект от реставрации Мэйдзи к минимуму. Проиграло низкоранговое самурайство, которое лишилось своего статуса и рисового пайка и подняло восстание в 1877 г. Одной из причин внешней экспансии стало желание направить агрессию этой социальной группы вовне. В то же время аграрная реформа сделала невозможным для многих крестьянских хозяйств выплату налога со своего надела, и к 1890-м годам доля арендаторов увеличилась до 40%. Это также подстегнуло отток рабочей силы в города.
Отличительной чертой перехода Кореи на индустриальную фазу была колониальная оккупация страны. Тем не менее с 1911 по 1940 г. ВВП рос на 3,7% в год. Позитивными были вложения колониальных властей в железнодорожное строительство, гидроэнергетику, ирригацию, образование и здравоохранение. В результате военного ущерба, нанесенного этой инфраструктуре, ВВП после освобождения составлял лишь 79% от уровня 1911 г., и превзойти последний удалось лишь в 1952-1953 гг. (с. 254-255).
После падения Цинской династии в различных районах Китая стали создаваться промышленные предприятия. Рост индустриальной продукции в период с 1912 по 1936 г. составлял 8,3% в год. Многие предприятия принадлежали иностранному капиталу, все же четвертью из них владели китайцы. Доля промышленного производства в ВВП оставалась при этом низкой, около 7,5%, тогда как на кустарное производство приходилось 12,4% (с. 255). Подобно Цинам, Гоминьдан контролировал городские промышленные районы, сбор налога с сельского населения был предоставлен провинциальным властям, а те в свою очередь передоверяли эту функцию главам уездов, которые происходили из потомков прежней сельской элиты.
Победа КПК ознаменовала, помимо прочего, торжество центрального аппарата над местными властями. В 1950-х годах под контролем партии оказалось 120 млн. крестьянских хозяйств. Естественные факторы индустриализации вроде урбанизации блокировались: приток крестьян в города был ограничен системой регистрации. В то же время была сделана попытка мобилизовать крестьян
административными методами в рамках Большого скачка, что привело к массовому голоду с 30-50 млн. жертв (с. 256). После этой неудачи Пекин взял курс на восстановление сельскохозяйственного производства. Были введены новые культуры, налажено производство минеральных удобрений, что привело к росту сельскохозяйственной продукции на 2,32% в год в 1970-1977 гг. (с. 256).
Настоящий же переход к индустриальной фазе совершился после частичного предоставления коммерческой инициативы крестьянам. Экономическим ростом, таким образом, Китай обязан воссозданию традиционной формы семейного крестьянского хозяйства, частично работающего на рынок.
По мнению Аоки, в современной Восточной Азии действует общая тенденция к воспроизводству доиндустриальных институтов на новой стадии общественного развития. Так, особенности организации сельской общины выявились в трудовых коллективах индустриальной эпохи. В Японии внутригрупповая солидарность была перенесена на отношения внутри корпораций с системой пожизненного найма сотрудников. В Корее высокая мобильность и инициативность крестьян стали предпосылкой повышенной активности молодежи в период экономического роста.
А.А. Новикова
2013.04.053. КИНГСБЕРГ М. ЛЕГИТИМАЦИЯ ИМПЕРИИ, ЛЕГИТИМАЦИЯ ГОСУДАРСТВА: НАУЧНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ НАРКОЗАВИСИМОСТИ В ЯПОНСКОЙ МАНЬЧЖУРИИ. KINGSBERG M. Legitimating empire, legitimating nation: the scientific study of opium addiction in Japanese Manchuria // J. of Jap. studies. - Seattle, 2012. - Vol. 38, N 2. - P. 325-351.
Мириам Кингсберг (доцент университета Колорадо) рассматривает роль опиума в становлении Японской империи. Тогда как центральные власти периода Мэйдзи (1868-1912) строго запрещали наркотики в метрополии, на Японских островах, колониальные власти Тайваня, Кореи, Квантунской арендованной области, Маньчжурии, Китая использовали укоренившуюся привычку опиумокурения среди местного населения для создания прибыльных государственных монополий. Кроме коммерческой роли, опиум функционировал как показатель расового статуса. Позаимствовав на Западе идеи социального дарвинизма, японские мыслители
