CC BY
11
8. Медицинские термины: алергийа «аллергия», акушерка, ангена «ангина», оптика «аптека», балинца «больница», бинт и др.
9. Лексика, относящаяся к транспорту, связи и техническим средствам: автобус «автобус», автостанци «автостанция», ас-валт «асфальт», аэропорт «аэропорт», багаж и др.
10. Названия предметов быта, домашнего обихода, утвари, обуви, одежды, тканей: валинкаба «валенки», вешалка, винтила-тор «вентилятор», галипа «галифе», диван, косинка «косынка», ишкап «шкаф», йупка «юбка», кастум «костюм» и т.д.
11. Обозначения продуктов питания и напитков: банка, батон, булка, борш «борщ», буханка, варени «варенье», ирис, какао, кампит «конфета» и т.д.
12. Спортивные термины: ачго «очко», баскидбол «баскетбол», валибол «волейбол», варотаба «ворота», гол, лото «лото», мастер, путбол «футбол», спарзал «спортзал», сетка, судйа «судья», тренер, чемпион, шашкаба «шашки», шахматба «шахматы», тенис «теннис» и др.
13. Названия месяцев и дней недели: йанвар «январь», пев-рал «февраль», март, април «апрель», май, ийун «июнь», ийул «июль», синтабир «сентябрь», актйабир «октябрь», торник «вторник», середа «среда», четверг, пйатница «пятница», субота «суббота», васкрисени «воскресенье».
14. Этнические и топонимические термины.
15. Антропонимика: Алберт «Альберт», Арсен, Анжела, Ин-дира, Лариса, Лейла, Марина, Феликс, Роберт, Элмира «Эльмира», Элдар «Эльдар» и др.
М.Е. Алексеев
2013.04.046-049. ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ЯЗЫКАХ МИРА. (Сводный реферат).
2013.04.046. С.В. КОВЫЛИН. Бытийное отрицание в восточно-хантыйском и центрально-селькупском диалектах // Вестн. ТГПУ. -Томск, 2013. - № 3 (131). - С. 99-105.
2013.04.047. ВЫДРИН А.П. Две конструкции возможности в осетинском языке // Вопр. языкознания. - М., 2013. - № 2. - С. 99-120.
2013.04.048. КОНОШЕНКО М Б. Лично-числовое маркирование в языке кпелле: К типологии согласования по лицу и числу // Там же. -№ 1. - С. 95-114.
2013.04.049. ЗАЛИЗНЯК А.А. Семантический переход как объект типологии // Там же. - № 2. - С. 32-51.
В статье рассматриваются морфосинтаксис, семантика и происхождение конструкций, проводится сравнение осетинских конструкций с дативно-инфинитивной конструкцией в русском языке («Вам не победить нашего чемпиона»). Типологическая ценность обнаруженных конструкций заключается в том, что они представляют собой уникальный внутри ирано-кавказского языкового ареала случай грамматического противопоставления значений внешней и внутренней возможности, противопоставления с помощью специализированных средств. Осетинские конструкции возможности позволяют на уровне грамматики обосновать выделение внутри зоны не-эпистемической возможности значений внутренней и внешней возможности. Исследование проведено на материале Осетинского национального корпуса (www.corpus.ossetic-studies. org, 5 млн. словоупотреблений на момент написания статьи), корпуса осетинских устных текстов (http://ossetic-studies.org/ru/texts, более 50 тыс. словоупотреблений), а также данных, полученных от носителей осетинского языка в период с 2008 по 2011 г.
Возможность является одним из ключевых значений семантической зоны модальности. В первых двух параграфах автор дает описание семантической и динамической зон возможности, определяет используемые термины. Й. ван дер Аувера и В. Плунгян понимают модальность как обширную семантическую зону с двумя основными значениями: возможности и необходимости. Оба значения могут быть эпистемическими или не-эпистемическими. Для не-эпистемической модальности в статье используется термин «динамическая модальность». Под эпистемической модальностью подразумевается оценка со стороны говорящего степени вероятности осуществления ситуации. В случае эпистемической возможности говорящий считает, что ситуация, описанная в предложении, возможна (например: «Твой сын должен служить, возможно, когда-то он даже станет генералом», - сказал полковник и зачислил единственного сына расплакавшейся матери в военно-воздушные войска). В свою очередь, динамическая модальность никак не связана с оценкой говорящего и описывает внутренние свойства участников ситуации или внешние обстоятельства, делающие ситуацию возможной или необходимой. Динамическую возможность Й. ван
дер Аувера и В. Плунгян разделяют на внутреннюю (participant-internal possibility) и внешнюю возможность (participant-external possibility); выделяется также подвид внешней возможности - деонтическая возможность.
В осетинском языке динамическая возможность может выражаться лексически, морфологически и синтаксически. Из лексических средств следует отметить модальные глаголы, среди которых наиболее употребительными являются следующие: жмбжлын (передает значение деонтической возможности), фжразын (внутренняя возможность), аржхсын (внутренняя возможность, умение), зонын (внутренняя возможность, умение), бон ужвын (внутренняя возможность, внешняя возможность, деонтическая возможность, эпистемическая возможность).
Морфологическими средствами выражения динамической возможности в осетинском языке являются глагольно-именной суффикс -хъом и формы отдельных наклонений. При глагольном употреблении -хъом присоединяется к инфинитивной форме глагола, однако в случае сложного глагола глагольная компонента в форме инфинитива может опускаться, тогда -хъом присоединяется к именной компоненте.
Другими морфологическими средствами передачи значений внешней и внутренней возможности в осетинском языке являются формы будущего времени индикатива, а также формы императива и контрафактива.
В следующих трех разделах рассмотрены особенности конструкций внешней и внутренней возможности и описаны различия между конструкцией внешней и внутренней возможности. Эти различия автор находит в области морфосинтаксиса и семантики. Морфосинтаксически конструкции внешней и внутренней возможности различаются: 1) разными стратегиями оформления логического субъекта (датив в конструкции внешней возможности vs. номинатив в конструкции внутренней возможности); 2) разными стратегиями оформления смыслового глагола (отглагольная форма на -жН в конструкции внешней возможности vs. инфинитив, маркированный дативом, в конструкции внутренней возможности); 3) свойствами вспомогательного глагола (неизменяемая форма 3 sg в конструкции внешней возможности vs. личная форма глагола, согласующаяся с подлежащим, в конструкции внешней возможно-
сти); 4) разными формами вспомогательного глагола в 3 sg настоящего времени индикатива; 5) семантические различия выявляются противопоставлением по признаку «внутренняя возможность vs внешняя возможность».
Конструкция с отглагольным именем на -хн обычно передает частное значение внешней возможности, а именно деонтическую возможность. Конструкция с инфинитивом, маркированным дати-вом, используется для выражения значения внутренней возможности, физической способности совершить действие.
Далее дается детальное описание конструции возможности в осетинском языке в сопоставлении с русским, в результате которого автор приходит к следующим выводам. Конструкции внешней и внутренней возможности осетинского языка могут употребляться в вопросительных предложениях, с наречиями, в придаточных и в контрастивных предложениях. В конструкции внутренней возможности могут опускаться любые составляющие элементы, в конструкции внешней возможности не может опускаться только вспомогательный глагол. Таким образом, конструкции возможности осетинского языка обладают теми же синтаксическими свойствами, которые были ранее выделены у дативно-инфинитивной конструкции в русском языке.
Семантически конструкции возможности в осетинском языке имеют более специализированное значение, чем дативно-инфини-тивная конструкция в русском.
Отдельный параграф (6) посвящен типологии средств выражения динамической возможности. Динамическая возможность, как правило, выражается в языках мира лексически, однако встречаются случаи и морфологического выражения данного модального значения. Значения внутренней и внешней возможности могут противопоставляться в конкретном языке только следующими способами:
а) лексически (с помощью различных модальных предикатов; ср. противопоставление «мочь» и «можно» в русском языке, где «можно» выражает только внешнюю возможность, а «мочь» -внутреннюю и внешнюю);
б) лексически и морфологически: например, может существовать модальный глагол для выражения внутренней возможности
и морфологический показатель для внешней (подобная ситуация наблюдается в венгерском языке;
в) не противопоставляться вовсе: например, оба значения выражаются одним морфологическим показателем или одной грамматической конструкцией (такая ситуация наблюдается, в частности, в согдийском (восточноиранский, мертвый));
г) грамматическое противопоставление внутренней и внешней возможности.
В следующем разделе рассмотрены способы выражения возможности в ареально (кавказские языки) и генетически (иранские языки) близких к осетинскому языках и выдвинута гипотеза о происхождении осетинских конструкций возможности. Рассмотренный материал помог автору выдвинуть гипотезу о происхождении конструкций возможности в осетинском языке.
Большинство иранских и тюркских языков для выражения значения возможности используют главным образом лексические средства (модальные глаголы). Во многих восточноиранских языках среднеиранского периода отмечается аналитическая стратегия выражения возможности. Например, хотаносакский, хорезмийский и согдийский обладали отдельной конструкцией со значением возможности, состоящей из отглагольного деривата (обычно из причастия прошедшего времени) и вспомогательного глагола. Подлежащее находится в номинативе, вспомогательный глагол изменяется по лицам, числам, временам и наклонениям. В качестве вспомогательных используются глаголы со значениями 'делать', 'становиться', 'быть'.
Сходные конструкции со значением возможности существовали также в других среднеиранских языках, в согдийском и хо-резмийском, и были унаследованы некоторыми новоиранскими языками (ср. потенциальные формы в ягнобском, сохранившиеся от согдийского). Потенциальные формы развились также в других восточноиранских (например, в пушту) и в некоторых западнои-ранских языках, например в татском и белуджском.
В нахских языках для выражения значения возможности может использоваться морфологический показатель -луо (чеченский) / -лу (ингушский). В ингушском -лу используется для образования непереходных глаголов от прилагательных, а также для образова-
ния инцептива. При дативном агенсе значение инцептивного глагола почти всегда связано с (динамической) возможностью.
В адыгских языках существует несколько морфологических средств выражения динамической возможности (например, в адыгейском это префикс фэ- и суффикс -шъу). Однако сфера их употребления определяется скорее не семантикой ситуации (как в осетинском), а синтаксическими свойствами предиката.
В ареально близком к осетинскому грузинском, а также в некоторых других картвельских языках грамматическим средством выражения значения динамической возможности является пассив, ср. русск. надпись не читается = 'надпись невозможно прочесть'). Пассивная конструкция может употребляться с отрицанием или без; в качестве частицы отрицания может использоваться только «немодальная» аг.
В ареально и генетически близких к осетинскому языках автор не обнаружил двух специализированных морфологических показателей (или двух специализированных грамматических конструкций), сфера употребления одного из которых была бы связана только со значением внутренней возможности, а другого - только со значением внешней. В то же время в восточноиранских языках среднеиранского периода, а также в некоторых современных восточно- и западноиранских языках существует конструкция возможности, которая по своим морфосинтаксическим свойствам напоминает конструкцию внутренней возможности осетинского языка. Как и в осетинском, конструкция возможности в других иранских языках состоит из отглагольного деривата и вспомогательного глагола; как и в осетинской конструкции внутренней возможности, в конструкциях возможности в других иранских языках вспомогательный глагол обычно согласуется в числе и лице с подлежащим (в качестве исключения можно назвать язык пушту, в котором в прошедшем времени используется эргативная конструкция). Вышесказанное позволяет автору выдвинуть гипотезу о том, что конструкция внутренней возможности либо существовала у предка осетинского языка (по крайней мере со времен среднеиран-ского периода), либо развилась под влиянием других восточно-иранских языков среднеиранского периода. Наиболее вероятным представляется образование осетинской конструкции внутренней
возможности из глагола ужвын 'быть' и целевого значения датива ('быть для' или 'быть созданным для' 'мочь').
Происхождение второй конструкции осетинского языка, конструкции внешней возможности, неясно. Отглагольное имя на -жн кроме независимого употребления и употребления в конструкции внешней возможности используется только в так называемой фа-цилитивно-дифицилитивной конструкции. Автор полагает, что происхождение конструкции внешней возможности связано с функциями датива и вспомогательного глагола ужвын 'быть'. Конструкция внешней возможности образовалась из конструкции неотчуждаемой принадлежности: глагольный дериват на -жн стал обозначать обладаемое, вспомогательный глагол стал употребляться только в форме 3 sg, посессор, маркированный дативом, начал выполнять функцию принципала, семантика конструкции сместилась в зону модальности и в конечном итоге конструкция стала выражать значение внешней возможности.
В статье были рассмотрены конструкции внешней и внутренней возможности в осетинском языке, описана их семантика и морфосинтаксические свойства. Проведено сравнение двух конструкций возможности в осетинском языке с дативно-инфинитивной конструкцией в русском языке. На примере осетинского языка показан не отмечавшийся ранее в типологической литературе случай выражения значений внутренней и внешней возможности разными специализированными конструкциями. Отмечена уникальность обнаруженных конструкций на кавказско-иранском языковом пространстве.
Конструкция внутренней возможности либо существовала в осетинском языке издревле, либо развилась в осетинском под влиянием других восточноиранских языков среднеиранского периода. Представляется, что образование конструкции внутренней возможности связано с грамматикализацией глагола ухвын 'быть' и целевого значения датива ('быть для', 'быть созданным для', 'мочь').
Конструкция внешней возможности развилась исключительно из данных осетинского языка, а именно либо непосредственно из посессивной конструкции, либо из посессивной конструкции через утраченное ныне значение внешней необходимости.
Представленные в статье факты позволяют дополнить семантическую карту модальности новыми путями грамматикализации, а также на уровне грамматики обосновать выделение основных значений динамической возможности - внутренней возможности и внешней возможности.
В статье (2) подводятся некоторые итоги работы над «Каталогом семантических переходов в языках мира» и определяется место его концепции по отношению к синхронной лексической семантике и диахронически ориентированной семантической типологии, из которых она вышла, и к современной лексической типологии, в которую она вошла. Делаются некоторые уточнения, касающиеся базовых понятий данной концепции - семантического перехода и типов его реализации.
Реализации семантического перехода типа «морфологическая деривация» - это важнейшее свидетельство семантической деривации, занимающее в некотором смысле промежуточное положение между семантической эволюцией и синхронной полисемией (обратим внимание также на то, что материал, аналогичный тому, который фигурирует в реализациях данного типа, широко используется в этимологических словарях). Здесь, однако, возникает следующая проблема. Как отличить собственно семантический переход, т.е. эффект, определяемый некими ингерентными свойствами исходного значения, - от случая, когда результирующее значение детерминировано семантикой привходящего словообразовательного элемента и тем самым никакого семантического перехода в нашем понимании нет? Так, например, пары «писать - переписать» или «дом - домик» не являются основанием для постулирования переходов, соответственно, 'писать' -* 'переписать' или 'дом' -* 'домик', поскольку производное значение детерминировано значением служебной морфемы. В других случаях значение словообразовательного элемента в морфологически производном слове не вычленяется, ср. пару слов итал. contare 'вести счет' и raccontare 'рассказывать' или лат. dico 'говорить' и indico 'указывать' и др.
Однако жесткой границы здесь нет: механизмы словообразовательной семантики далеки от автоматизма, и здесь всегда имеется довольно обширная промежуточная зона, где значение производного слова представляет собой результирующую сложного взаимодействия семантики словообразовательной модели и ряда
семантических переходов, в которых носителем производного значения может быть как сама глагольная основа производного слова, так и производное слово целиком. Так, например, современное значение русского глагола «отдохнуть» возникло в ходе семантической эволюции из значения 'выйти из состояния затрудненности дыхания', полученного в свою очередь из взаимодействия семантики словообразовательной модели приставки от- с производным значением основы дох- 'дышать тяжело, с трудом'. Тем самым русский глагол отдохнуть не является свидетельством семантического перехода 'дышать' -* 'отдыхать' (хотя типологически такой переход зафиксирован. Между тем для постулирования семантического перехода 'дышать' -* 'умереть' (через промежуточный этап 'дышать тяжело, с трудом') русский язык дает основания: это слова дохлый, дохнуть, подохнуть и передохнуть (но не сдохнуть, возникшее, по-видимому из издохнуть 'испустить дух'). Хотя меру семантического вклада приставки в производное значение часто бывает невозможно точно определить, все же можно сказать, что, например, пара «быль - убыль» не демонстрирует никакого семантического перехода (производное значение детерминировано значением приставки), а пару «часть - участь» можно признать реализующей переход 'часть' -* 'судьба' (ср. другую реализацию того же перехода в слове «удел») и т.п.
Трудности идентификации семантических переходов, связанные с отсутствием какого-либо алгоритма их выявления, преодолеваются в ходе практической работы. На настоящий момент (сентябрь 2012 г.) база данных по семантическим переходам в языках мира включает 3685 семантических переходов, имеющих от двух до 40 реализаций; использован материал 319 языков семи языковых семей.
Статья посвящена бытийному отрицанию в языках коренных народов Западной Сибири, в частности отрицанию в восточных диалектах хантыйского языка и центральных диалектах селькупского языка.
Хантыйский язык относится к обско-угорской подгруппе финно-угорских языков, которая наряду с самодийскими языками составляет уральскую языковую семью. Хотя хантыйский язык часто рассматривают как единый, в действительности он составляет группы диалектов, разделяемые традиционно на западные (се-
верные и южные) и восточные диалекты, которые значительно отличаются друг от друга. При этом значительные расхождения существуют и внутри группы восточных диалектов. В данной статье мы рассмотрим васюганский диалект, который тесно связан с такими восточными диалектами, как александровский, ваховский и юганский.
Селькупский язык является представителем самодийской группы уральской языковой семьи и представляет собой совокупность диалектов, существенно отличающихся друг от друга на всех лингвистических уровнях. Диалектное членение селькупского языка является предметом дискуссий. Е.А. Хелимский выделяет пять основных диалектов, среди которых отдельно выделяется нарым-ский (Обь в районе Нарыма, р. Васюган, Парабель), который по ряду признаков может объединяться с тымским в центральную диалектную группу. Нарымский диалект, куда входят и васюган-ские селькупы, автор относит к центральной группе, пользуясь классификацией Е.А. Хелимского.
Селькупский и хантыйский языки принадлежат к уральской языковой семье, являясь генетически отдаленно родственными языками. На территории бассейна р. Васюган восточные ханты проживали в контакте с центральными селькупами.
В обоих языках для бытийного отрицания типично используется специальный отрицательный бытийный предикат (могут встречаться редкие случаи использования копулы со стандартным отрицанием). В васюганском диалекте хантыйского языка отрицательный бытийный предикат не несет на себе никаких глагольных флексий, хотя может присоединять предикативные суффиксы единственного и множественного числа. В центральных диалектах селькупского языка отрицательный бытийный предикат несет на себе основные глагольные флексии, однако в последнее время наблюдается использование неполной парадигмы при согласовании с подлежащим в лице-числе. В обоих языках в бытийных конструкциях наблюдается асимметрия при утверждении и отрицании.
В васюганском диалекте хантыйского языка для выражения прошедшего времени при отрицании бытийных конструкций используется аналитическая конструкция, состоящая из отрицательного бытийного предиката и вспомогательного глагола. В центральных диалектах селькупского языка для прошедшего, как и для
настоящего времени используются одни и те же отрицательные бытийные предикаты, которые принимают на себя глагольные флексии. Таким образом, бытийное отрицание в прошедшем времени для центральных диалектов селькупского языка - синтетическое, а для васюганского диалекта хантыйского языка - аналитическое. В васюганском диалекте хантыйского языка бытийное отрицание в настоящем и прошедшем временах асимметричное, в центральных диалектах селькупского языка - более симметричное.
При отрицании бытийных конструкций при альтернативном вопросе в обоих языках используются отрицательные бытийные предикаты. В васю- ганском диалекте хантыйского языка, однако, можно отметить случаи использования конструкций с копулой. В целом бытийное отрицание при альтернативных вопросах требу -ет дальнейшего изучения.
Центральные диалекты селькупского языка и васюганский диалект хантыйского языка, как считает автор, можно отнести к группе В (стратегии экзистенционального и стандартного отрицания различаются). Однако в обоих языках встречаются редкие примеры использования конструкций с маркером стандартного отрицания и глагола-копулы при экзистенциональных конструкциях -типологическая группа А.
В статье (4) на примере языка кпелле (юго-западные манде) показано, что в некоторых языках манде есть согласование по лицу и числу. Также в работе демонстрируется, что в кпелле типологически не уникальные дистрибутивные свойства лично-числовых маркеров в совокупности создают нетривиальную конфигурацию согласования по лицу и числу, неодинакового в различных синтаксических областях.
Выводы автора сводятся к тому, что в языке кпелле многие лично-числовые формы служебных слов способны употребляться вместе с полными именными группами в качестве локальных контролеров и, таким образом, согласовываться с ними в четырех синтаксических областях. В области клаузы подлежащее контролирует согласование на предикативном показателе в составе глагольной группы. В области посессивной группы мишень - это притяжательный показатель, который синтаксически относится к группе обладаемого и согласуется с обладателем (посессором). В сочиненной группе первый конъюнкт контролирует согласование на союзе,
который образует составляющую со вторым конъюнктом. Наконец, в послеложной группе с послелогом ба 'на' форма 3 л. мн. ч. послелога употребляется при послеложном зависимом во множественном числе.
Лично-числовые показатели в кпелле не сочетаются с местоимениями в качестве локальных контролеров (кроме лично-числовых показателей в сочиненных группах) и не всегда сочетаются с локальным контролером в единственном числе. Каждое из этих свойств не является типологической редкостью. Тем не менее при внимательном анализе эти свойства в совокупности создают не вполне тривиальную картину. Если понимать согласование как варьирование грамматических характеристик мишени в зависимости от грамматических характеристик локального контролера, то для разных синтаксических областей мы получаем разное согласование. В одних случаях это согласование по лицу, в других - по числу, а в третьей группе случаев это не согласование, а лишь дублирование конкретного сочетания граммем при отсутствии грамматического варьирования.
М.Х. Шахбиева
