CC BY
117
зывающий рост числа самоубийств с прогрессом европейской цивилизации. Цивилизация берет на себя заботу о политической свободе и материальном благосостоянии человека, отказывая ему в ответах на «последние вопросы бытия», и самоубийство становится символическим актом, выражением крайнего скепсиса, скуки, отчаяния современного человека. «Маскарадная ночь» Роса де Олано воплощает трагическое переживание «болезни века» индивидуальным субъектом, а Л. Алас в «Будущем рассказе» создает антиутопическую картину добровольного самоубийства всего человечества -так реализуются две взаимодополняющие версии одного и того же мотива.
Н.К. Новикова
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2013.03.009. НЕЧАЕНКО ДА. ФОЛЬКЛОРНЫЕ, МИФОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛЕЙСКИЕ АРХЕТИПЫ В ЛИТЕРАТУРНЫХ СНОВИДЕНИЯХ XIX - НАЧАЛА XX в. - М.: Университетская книга, 2012. - 728 с.
Автор монографии, кандидат филол. наук Д.А. Нечаенко1, исследует научные взгляды последних 20 лет на историю и поэтику литературных сновидений, выделяя в качестве наиболее важных следующие вопросы: насколько глубоко проникают в почву культуры сюжеты и образы нашего коллективного бессознательного, обнажая, по меткой метафоре Георгия Иванова, «глухие корни сна»? В чем состоит художественный и мистический смысл того или иного литературного сновидения? Какова степень участия в его создании собственно фантазии писателя и освященных культурной традицией архетипов? Имеются ли веские основания к тому, чтобы ввести в литературоведческий лексикон такие знаменательные термины, как «поэтика...» и «история литературного сна»?
1 См.: Нечаенко Д.А. «Сон, заветных исполненный знаков»: Таинства сновидений в мифологии, мировых религиях и художественной литературе. - М.: Юридическая литература, 1991. - 304 с.
Исследователь отмечает, что среди русских писателей XIX -начала XX в. нет ни одного самобытного, достойного внимания литератора, который не использовал бы в своих произведениях художественный прием сновидения в самых различных функциях: для создания психологической достоверности и духовного формирования персонажа, для аргументации своих политических взглядов (как в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?»), для усиления фантастического, мистического, лирического, сатирического, комического, гротескового эффекта.
Форма сна оказалась содержательно емкой и в таких жанрах, как фельетон («Сновидение в майскую ночь» Н.С. Курочкина, «Петербургское сновидение в стихах и в прозе» Ф.М. Достоевского), сатирический и этнографический очерк («Сон в летнюю ночь» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Волостной писарь. Сон под новый год» Г.И. Успенского, «Подлиповцы» Ф.М. Решетникова), политическая публицистика («Видения святого отца Кондратия» А. И. Герцена), философско-религиозный трактат («Исповедь» Л.Н. Толстого), культурологическое эссе («Театр как сновидение» М.А. Волошина), литературно-критическая статья («Мнение во сновидении о французских трагедиях» А.П. Сумарокова, «Сон по случаю одной комедии» Б.Н. Алмазова), автобиографическая и мемуарная проза («Мартын Задека. Сонник» и «Мои сны. Литературные» А.М. Ремизова), литературная пародия («Сонник современной русской литературы» Н. Ф. Щербины), эпистолярное наследие и дневник (письма, дневники и записные тетради Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.А. Блока).
Показывая на конкретных примерах корневую связь русской литературной классики с мифологией, фольклором, Священным Писанием, Д. А. Нечаенко опирается на метод сравнительно-исторического литературоведения, разработанный в трудах представителей культурно-исторической школы. «Задача исторической поэтики, - писал А. Н. Веселовский, - определить роль и границы предания в процессе личного творчества»1.
1 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М., 1989. - С. 5.
В главе «Сновидение как форма культуры: Введение в гипнологию» автор подчеркивает, что сновидение как распространенный во всех литературных жанрах художественный прием до сих пор остается малоизученным феноменом. Между тем самые ранние письменные памятники Шумера, Вавилона или Египта из времен глубокой древности донесли до нас всевозможные описания сновидений как «второй» реальности, параллельной обыденному миру (с. 7). Начиная с периода зарождения словесного творчества художественно-философская мифологема «жизнь есть сон» получила развитие в литературе Средневековья, барокко и романтизма, во множестве модернистских течений ХХ в. (в символизме, футуризме, экспрессионизме, сюрреализме, в эстетике абсурда и постмодернизма).
В монографии главное внимание уделено анализу функций культурно-мифологических архетипов, начиная с фольклора. В современном литературоведении утвердилась концепция, согласно которой «исходная точка литературы - фольклор, т.е. миф»1. Это произошло потому, что «снотворчество» играло активную роль в формировании наидревнейших мифов. Как подчеркивал К.Г. Юнг, вся мифология - это как бы «проекция коллективного бессознательного», основное содержание которого составляют архетипы, т.е. первообразы2. В его трактовке - это первичные схемы образов, воспроизводимые бессознательно и априорно формирующие активность воображения, а потому выявляющиеся в мифах и верованиях, в сновидениях, в произведениях литературы и искусства (с. 19). По концепции Юнга, архетипы имеют исключительно формальную характеристику; «содержательную характеристику первообраз получает лишь тогда, когда он проникает глубоко в сознание творца и наполняется материалом его сознательного опыта» (с. 1920). Автор монографии считает, что одна из лучших формулировок концепции архетипов принадлежит Томасу Манну: «В типичном
1 Аверинцев С.С. Аналитическая психология К.Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // О современной буржуазной эстетике: Сб. статей. - М.,
1972. - Вып. 3. - С. 135.
2
Юнг К.-Г. Структура души // Юнг К.-Г. Проблемы души нашего времени. -М., 1994. - С. 126.
всегда есть очень много мифического - мифического в том смысле, что типичное, как и всякий миф, - это изначальный образец, изначальная форма реальной жизни, вневременная схема, издревле заданная формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда предначертанные ей приметы»1.
В монографии прослеживается генеалогия литературного сна, начиная с шумерского эпоса о Гильгамеше, а также античной мифологии и письменности, и заканчивая сакральными текстами религиозных книг - Вед и Упанишад, даосских трактатов, буддийских преданий, Ветхого Завета, Евангелия, Корана.
Особенное внимание уделено феномену так называемых «вещих» (или пророческих) снов, описаниями которых изобилуют памятники античной литературы, Ветхий и Новый Завет. «Сновидение как психический процесс, - отмечает исследователь, - родственно художественному сознанию тем, что оба они "мыслят" образами, черпают их из одного кладезя фольклорных, мифологических архетипов, продуцируют и компонуют их по монтажному принципу, выстраивая в единый сюжет. Художественный прием сна как отражения объективной действительности в не повторяющих ее формах укрепляется в культурной памяти на всем протяжении "золотого века" русской литературной классики, становится во второй половине этого столетия продуктивным и важным жанрообразующим фактором» (с. 67-70).
В главе «"Законы жизни, сросшиеся с законами сна": Философское и мифопоэтическое своеобразие гипнографии в русской литературе XIX в.» автор исследует философему «жизнь=сон» в поэтическом творчестве участников «Арзамасского Общества Безвестных Людей» (1815-1818). Акцентируя внимание на литературной генеалогии данной философемы (эпос о Гильгамеше, драма П. Кальдерона «Жизнь есть сон», пьеса-сказка У. Шекспира «Буря», трактат А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление»), Д. А. Нечаенко рассматривает ее варианты и интерпретации в стихотворных текстах А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, К.Н. Батюш-
1 Манн Т. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1960. - Т. 9. - С. 175.
кова, П.А. Вяземского. При этом отмечается явная перекличка пушкинской концепции поэтического искусства с романтической философией английского поэта Джона Китса, который в своей поэме «Sleep and Poetry» («Сон и Поэзия», 1816) характеризует творческий процесс вдохновения как «сновидение наяву» (с. 95).
Д.А. Нечаенко анализирует сюжетообразующие функции сновидений в балладах В.А. Жуковского и в его религиозно-философской поэме «Агасфер, или Странствующий Жид» (1851— 1852). В поэтическом наследии Жуковского среди 39 произведений балладного жанра есть две - «Светлана» (1812) и «Двенадцать спящих дев» (1817), - в которых сновидения центральных персонажей являются не просто традиционным для романтической поэзии литературным приемом, но и основным сюжетообразующим фактором, содержащим «по воле автора крайне важный для его мировоззрения религиозный, идейно-философский, нравственный смысл» (с. 114).
В балладе «Светлана» приключения и «несчастья» главной героини, ее «ужасный, грозный сон» в духе модных готических романов той эпохи демонстрируют отношение поэта к «готическому» романтизму, которое не без самоиронии формулируется Жуковским в заключительных строках: «Улыбнись, моя краса / На мою балладу: / В ней большие чудеса, / Очень мало складу» (с. 118).
Простившись таким образом с отвлеченной мистикой, поэт создает балладу «Двенадцать спящих дев», сюжет и философский смысл которой явно перекликаются с Новозаветной притчей в 25-й главе Евангелия от Матфея. Главный нравственный христианский завет этой притчи в устах Спасителя таков: «Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын человеческий. О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Мф. 24: 44, 36; 25: 13).
К темам греха, воздаяния за грех, искупления и покаяния поэт обратился в балладе «Покаяние» (1831) и в оставшейся незаконченной религиозно-философской поэме «Агасфер», которая, по мнению П. А. Вяземского, «занимает первенствующее место не
только между творениями Жуковского, но едва ли и не во всем цикле русской поэзии»1. Используя освященный традицией христианских преданий архетип, библейские мотивы и образы, поэт создал поэтическую притчу о вечном скитальце, о его упрямом, «жестоковыйном» богоборчестве, о сознательном циничном грехопадении, о страдании и мучительном искуплении (с. 126). Кульминационным моментом раскаяния Агасфера является вставная поэтическая новелла о его пророческом сно-видении, целиком состоящем из священных легенд и преданий, мотивирующих обращение богоборца к вере в Иисуса Христа (с. 147).
Д. А. Нечаенко раскрывает архетипический подтекст сновидений в драме А.С. Пушкина «Борис Годунов», выделяя объединенный общей художественной идеей и историософским смыслом цикл снов четырех персонажей: Бориса Годунова (его сон повторяется на протяжении 13 лет), Григория Отрепьева, летописца Пимена и «простого пастуха, маститого старца». Разбор сновидческих образов в «Борисе Годунове» свидетельствует о том, что его «драматический вымысел» (так Пушкин характеризовал свое произведение) основан на глубоком знании поэтом не только истории трагического Смутного времени, но и архетипической символики. Образ невинно убиенного младенца из сна царя Бориса, символическая лестница, трижды кряду приснившаяся Самозванцу, посягнувшему на русский престол, равно как и мотив духовной слепоты и прозрения в пророческом сне незрячего старца, интертекстуально связаны с судьбами библейских персонажей и сюжетами Священного Писания (с. 156-227).
Д.А. Нечаенко обращается к творчеству Н.В. Гоголя и, рассматривая мифопоэтику сновидений художника Пискарёва в повести «Невский проспект» (гл. II), выявляет ее связь с поэтикой древнегреческой драмы. Цикл из шести сновидений Пискарёва, различных по сюжету и жанровой ориентации, семантически связан друг с другом и со всей мифопоэтической структурой повествования. Их художественная функция состоит в том, что именно
1 Цит. по: Русский архив / Под ред. Бартенева П. А. - М., 1866. - № 6. -
С. 874.
они предопределили трагическую судьбу отчаянного романтика и мечтателя, который предпочел реальной жизни опиум и бесплодные грезы о несбыточном (с. 313).
Д.А. Нечаенко предпринял попытку по-новому охарактеризовать жанр гоголевских «Мертвых душ» - как «роман-сон». Присоединяясь к высказыванию Н.А. Бердяева о том, что «художественные приемы Гоголя менее всего могут быть названы реалистическими и представляют собой эксперимент» (с. 324), исследователь пишет: «Обозначив жанр своего сочинения "поэма", Гоголь ясно указал на то, что перед нами не традиционный для того времени роман (вроде "Бурсака" В.Т. Нарежного, "Ивана Выжиги-на" Ф.В. Булгарина или "Юрия Милославского" М.Н. Загоскина), а произведение в совершенно ином духе, ориентированное на поэтическую фантазию, а не на прозаическую достоверность, на "причуды воображения", а не на факты реальной жизни» (с. 334-335).
Обратившись к текстам романов «Обломов» и «Новь», автор анализирует «миф о сновиденности русской жизни» в художественной интерпретации И.А. Гончарова и И.С. Тургенева. По его мнению, критика и публицистика второй половины XIX в. приложили немало усилий к тому, чтобы мифологема «Россия спит беспробудным сном» крепко укоренилась в сознании интеллигенции. Стремясь опровергнуть этот миф, Д.А. Нечаенко приводит ряд исторических фактов, сопоставляет художественно-философские концепции Гончарова и Тургенева, первую из которых называет «мифологической», а вторую - «публицистической с уклоном в политику» (с. 385, 399).
Рассматривая литературные сны Достоевского как «сновид-ческую притчу» (с. 407), исследователь связывает их форму с нравственно-философскими идеями писателя. Основные особенности сновидческой притчи в поэтике Достоевского заключаются в том, что это, как правило, либо целостный фрагмент повествовательного текста со своим особым сюжетом, образной системой и смыслом, либо отдельное произведение, которому придана онирическая форма («Сон смешного человека», «Мальчик у Христа на елке»), т.е. по сути «вымысел внутри вымысла». Бинарная сюжетная структура позволяет писателю высказать сокровенные идеи, но не дидактически прямолинейно, а посредством особой нарративной тональности (с. 413). В поэтике Достоевского типологически сно-
видческие притчи исследователь предлагает подразделить на три основные категории: метафизическую, духовную и философскую (с. 415-418).
В главе «Сновидения и "просонки" в поэтике Н. Лескова: Мифологический, религиозный и культурно-психологический аспекты» речь идет о формировании жанра сна в прозе писателя. Автор анализирует «духоводительные видения» его героев, генетически связанные с фольклорной традицией и древнерусской письменностью. Мастерство психологического анализа Лескова в изображении сновидений и «просонков» рассмотрено на примере рассказов «Неразменный рубль» (1883), «Отборное зерно» (1884) и «Александрит» (1884), повестей «Житие одной бабы» (1863), «Воительница» (1866), «Островитяне» (1866), «Запечатленный Ангел» (1873), «Очарованный странник» (1873), «Скоморох Памфа-лон» (1887), романов «Обойденные» (1865), «Соборяне» (1867), «На ножах» (1871).
По мнению исследователя, Лесков вводит в реалистический контекст сны персонажей для того, чтобы ознаменовать ключевые моменты их психологического, нравственного, душевного кризиса. Тем самым писатель как бы раздвигает, расширяет границы обыденной реальности, придает повествованию дополнительный «второй план» (с. 482). Д.А. Нечаенко характеризует Лескова как создателя собственной, самобытной традиции литературного сна. В ряду продолжателей этой традиции называны А.М. Ремизов, Е.И. Замятин, С.А. Клычков, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелёв, а также П.П. Бажов, С.Г. Писахов и Б.В. Шергин.
В монографии дан анализ мифопоэтики двух сновидений купчихи Катерины Львовны Измайловой в повести «Леди Макбет Мценского уезда» (1864), художественной функцией которых автор считатет интроспективный анализ внутреннего состояния персонажа. Отмечается определенная связь лесковской поэтики с традицией русского романтизма.
В главе «Своеобразие сновидческого дискурса в русской прозе Серебряного века: Традиции и новаторство» автор обратился к теме иллюзорности бытия в рассказе И.А. Бунина «Сны Чанга» (1916). «Главная художественная особенность этого произведения, -отмечает исследователь, - состоит в том, что сюжет параллельно развивается на границе соприкосновения двух миров, в двух вре-
менных планах: в "настоящем", явном, событийном и - в прошедшем, неявном, оставшемся "по ту сторону" реальности и представленном как ретроспективные "сны"» (с. 576). Характерно и следующее обстоятельство: для того чтобы тема «сновиденности», иллюзорности человеческой жизни прозвучала в рассказе убедительно и трагично, но без излишнего пафоса, Бунин впервые в своем творчестве обращается к древнекитайской философии дао. Отмечено, что интерес к Востоку, к восточной философии и ментальности возник у Бунина под влиянием Л. Толстого, который на склоне жизни увлекся учением Лао-цзы (с. 581).
В монографии также дан анализ художественных особенностей литературных сновидений в прозе и драмах Леонида Андреева. По мнению Д. А. Нечаенко, поэтика сна в творческой практике писателя имеет философски целостный, но эстетически противоречивый характер (с. 643). Многолетнее пристрастное увлечение книгами А. Шопенгауэра и Ф. Ницше обусловило философскую целостность онирической тематики произведений Л. Андреева. Что касается сновидческой поэтики, то в ранних рассказах она вполне традиционна. И лишь начиная с рассказа «Красный смех» (1904) все более экспрессивно звучит апокалипсическая тема надвигающейся на Россию революционной катастрофы. Герою рассказа «Тьма» (1907) террористу Алексею вся окружающая действительность представляется сплошь «диким кошмаром» и «нелепым сном». Ключевая реплика философской драмы «Жизнь человека» (1907) звучит вполне в духе Кальдерона: «Крепко и радостно спит Человек, обольщенный надеждами, и в таинственных и обманчивых грезах пред ним встает невозможное счастье»1.
В заключительном подразделе исследуются «видения» и сны в романе И.С. Шмелёва «Лето Господне». Особенное внимание Д. А. Нечаенко уделяет архетипическим символам, запечатленным в сновидениях плотника Горкина и отца юного героя повествования. Главные из этих архетипов - Святой Крест, вытесанный из сосны, и «большая гнилая рыба», плывущая «без воды под образа». По мнению автора, все это служит общей идее романа - как сна,
1 Цит. по: Андреев Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. - М., 1990. - Т. 2. - С. 482.
«расширенного до масштабов эпического сказания. об утраченном "русском счастье".» (с. 682).
В Приложении на множестве примеров рассмотрены типологические и жанровые особенности заглавий, связанных с темой сновидения и сна.
Библиографический список в конце книги включает 636 наименований.
А.А. Ревякина
2013.03.010. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ АНТРОПОЛОГИЯ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ АСПЕКТЫ: МАТЕРИАЛЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ПОСПЕЛОВСКИЕ ЧТЕНИЯ» - 2009 / Под ред. Ремнёвой М.Л., Клинга О.А., Эсалнек А.Я. - М.: МАКС Пресс, 2011. - 512 с.
В сборнике отражены материалы конференции (более 60 статей), посвященной 50-летию кафедры теории литературы филологического факультета МГУ. Ученые из 23 городов России и Украины высказали свои мнения о возможностях «антропологического подхода» к произведениям художественной литературы, используя традиционные литературоведческие понятия (автор, повествователь, герой, персонаж, характер, тип, прототип, образ, вечный образ, лицо, персона, личность, историческая личность, лирический герой, лирический субъект) в освещении содержательно значимых аспектов художественного мира (психология, время, пространство, в частности город, провинция, усадьба) и жанровых образований (роман, очерк, нравоописание, путешествие, лирические жанры). «Всем этим обусловливается выбор и композиция материалов.», -отмечается во введении (с. 9).
В открывающей сборник статье «Человек как субъект и объект в художественной антропологии» О.А. Клинг (зав. кафедрой теории литературы МГУ1) рассматривает отношение автора-творца к его объекту, он подчеркивает огромную роль биографических факторов, непосредственных впечатлений, а также особого интереса
1 После фамилии докладчика указывается город его проживания (за исключением Москвы).
