CC BY
45
2009.03.010. ТЮЛЕНЕВА ЕМ. «ПУСТОЙ ЗНАК» В ПОСТМОДЕРНИЗМЕ: ТЕОРИЯ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРАКТИКА. -Иваново: Изд-во «Иваново», 2006. - 297 с.
Специфика современного существования мира и человека определяется терминами «постмодерн» и «постмодернизм», отмечает доктор филол. наук Е.М. Тюленева (проф. Ивановского ун-та). Эти понятия, часто используемые как синонимы, соотносятся как общее и частное: постмодерн - обозначение эпохи, характерного мировоззренческого, культурно-исторического и эстетического восприятия глобальной ситуации, в которой находится сегодняшнее общество; постмодернизм представляет собой некую «практическую» реализацию заявленных философско-эстетических установок и нового мироощущения через свой особый стиль и манеру письма (с. 5), отмечает автор во введении.
Постмодерн хронологически сменяет модерн, а потому осмысляется, как правило, через моменты «сопоставления-отталкивания» от него. Это верно, но «только отчасти», поскольку постмодерн репрезентирует себя «неким завершающим звеном эволюции человечества, а потому вбирающим и синтезирующим ранее существовавшие эстетические концепции. В этом смысле постмодерн может рассматриваться как уникальный синтез античности, барокко, классицизма, сентиментализма, романтизма, реализма, модернизма...» (с. 6).
Нельзя не отметить, продолжает автор, что ряд основополагающих принципов постмодерна (децентрация мира, его эклектичность, нелинейность, синтетичность, ирония, пародийность и др.) был открыт или сформулирован модерном. В этом отношении «постмодернизм - естественный наследник предшествующей эпохи»; разница состоит в исходных установках: определение смысла (человеческого существования, творчества, противостояния добра и зла и т.п.) происходит в модернизме, а его деконструкция - в постмодернизме (с. 11).
«Идеальным объектом» для демонстрации этого тезиса представляется «пустота» - «знаковый феномен» для того и другого дискурса (с. 12).
В постмодерне пустота как форма и способ существования текста рассматривается в контексте понятия «пустой знак»1, которое в свою очередь «определяет постмодернистский тип репрезентации и позволяет продемонстрировать своеобразие мироощущения и мировосприятия современной эпохи» (с. 20). Рассмотрение эволюционного движения пустоты из модерна в постмодерн, соотношение этого движения с направлением общепостмодернистских тенденций, вызвавших формулировку понятия «пустой знак», может быть перспективным как для установления преемственности названных эстетических парадигм, так и для постижения своеобразия постмодерна.
Изучение особенностей функционирования «пустого знака» в художественном тексте и последствий такого рода влияния приводит автора монографии к определению двух планов, в которых это функционирование необходимо рассматривать. Имеется в виду широкий, концептуальный, план собственно функционирования и узкий, формальный, план проявления. В первом случае речь идет о реализации, осуществлении общей тенденции (обозначенной терминологически как феномен «пустого знака») деформации системы репрезентации в современном дискурсе и демонстрации симуля-тивности какой бы то ни было репрезентации. Во втором - речь идет об экспликации, формальном проявлении, «овеществлении» этой тенденции и обнаружении элементов текста, пустотных по своей природе или текстовой необходимости, их взаимосвязей и способов существования (что терминологически часто обозначается как «пустота») (с. 288-289).
С учетом указанной двуплановости в работе Е.М. Тюленевой моделируются возможные текстовые ситуации. Классификация моделей производится также по двум основаниям: с одной стороны, это цель введения в произведение «пустого знака»; с другой -форма, которую этот «знак» принимает в тексте.
В соответствии с задачами и логикой исследования основной корпус работы имеет двухчастную структуру. В первой главе («Пустой знак» в постструктуралистском дискурсе: Генезис и
1 Понятие «пустой знак» зафиксировано в статье М.А. Можейко, опубликованной в «Энциклопедии постмодернизма» (Минск, 2001. - С. 640-642). -Прим. автора книги.
функционирование») рассматриваются теоретические и методологические основания введения понятия. Во второй главе («Пустой знак» в художественном тексте: Функционирование и способы существования») на основе анализа русской литературы исследуется восприятие и интерпретация художественным текстом понятия «пустота». Каждая глава включает ряд статей.
В первой главе в соответствующих статьях автор монографии рассматривает концепции Ж. Лакана, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делёза, М. Фуко, Ж. Деррида, Р. Барта, Ж. Бодрийяра с точки зрения формирования представлений о «пустом знаке»; исследуются причины и условия возникновения понятия, а также способы и приемы его проявления.
В статье «Концепция Ж. Лакана: "Плавающее" означающее и децентрированный субъект» объектом внимания является предложенное ученым понятие «скользящего» («плавающего») означающего, что свидетельствовало о пересмотре соссюровской концепции знака, реализуя идею разрыва взаимообусловленного единства означаемого-означающего с последующим обособлением означающего (с. 22). Контекстом для изучения понятия становится актуализируемая Ж. Лаканом в психоаналитической практике ситуация современной нетождественности субъекта и его «я», расщепления субъекта и замещения или детерминации его дискурсивной практикой.
В статье «Концепция Ж.-Ф. Лиотара: Кризис метанарраций и нерепрезентативная эстетика» дан анализ постструктуралистских представлений о языке как поле для выявления децентрированного характера субъекта. В определении специфики постмодернистской ситуации ученый исходил из сопоставления неклассических эстетических парадигм - модернистской и постмодернистской. При этом одной из центральных характеристик постмодерна оказывается установка на «поиск нестабильностей». Под сомнение ставится «знание», «известное», замещаясь «различием», «неизвестным», «паралогией». Такого рода семантическая открытость, или нерепрезентативность эпохи постмодерна в основе своей имеет программный тезис Лиотара, представляющий постмодернистскую ситуацию как кризис метанарраций. В свою очередь, нерепрезентативность в постмодернистском поле оказывается одним из оснований для многовариантности, ризомности текста.
В главе «Концепция Ж. Делёза: Смысл-событие, разрывы референции, ризома» автор монографии отмечает, что, по версии ученого, размышления о пустоте возникают в контексте суждений о смысле. И это закономерно, поскольку исходной установкой на отмену или утрату сущностей и универсалий выступают, с одной стороны, сигнификации, а с другой - денотации. Делёз полагает, что смысл находится не на уровне трансценденций и истинных сущностей, а «на бесстрастной поверхности вещей». Его исследовательское внимание направлено на то, что определяется как чистый опыт свершения - опыт, не восходящий к образцу, который в каждый момент своего свершения имеет дело с различным (своим, особенным, сингулярным), а не регулярным. Потому пустота здесь становится одновременно местом для проявления смысла события и вечной невозможностью такого места - нонсенсом поверхности, случайной (лишенной места) точкой, в которой событие вспыхивает как смысл.
В статье «Концепция М. Фуко: Зияние знака, архив дискурсов и "смерть субъекта"» раскрывается тезис ученого о неспособности высказывания обладать латентным существованием, поскольку оно касается только действительно сказанного. По мысли Фуко, знак предстает открытым, бесконечным, «зияющим» пространством, не имеющим реального содержимого и предшествующего смысла, но наполненным реактивной игрой негативного. При этом интерпретация характеризуется неизбежностью возвращения к самой себе, «самоинтерпретационностью» и цикличностью существования. В контексте обнаружения избытка означаемого по отношению к означающему происходит и анализ дискурса.
В статье «Концепция Ж. Деррида: Деконструкция как демонстрация симулятивности репрезентации, мир &£Гегапсе и метафизика отсутствия» речь идет о рассуждениях французского ученого, согласно которым попытка выстраивания некого универсального языка связывается с установкой на поиск предзаданных оснований и с общим логоцентризмом классической философии. Соответственно наличие абсолютов, диктуемое традиционной метафизикой присутствия, - первое, что ставится им под сомнение, отмечает автор монографии. Поэтому Деррида настаивал на необходимости пересмотра «гипотезы трансцендентального означающего»; он требовал деконструкции этой фундаментальной гипотезы всех дискур-
сов знака, поскольку, в его понимании, область языкового значения вынесена за пределы языка. Оказываясь за пределами присутствия, «знак репрезентирует самого себя», а мир, доступный человеку, выступает в качестве бесконечной знаковой интерпретации.
В статье «Концепция Р. Барта: "смерть автора", текст как пространство цитаций, смысловая пустота "дрейфа"» Е.М. Тюле-нева отмечает, что ученый, разделяя представления о фрагментарности, разорванности, нецелостности современного человека, его нетождественности самому себе, вместе с тем соглашался и с переносом субъективности в пространство языка, вызвавшим рассеивание, растворение субъекта в процессуальности дискурсивных практик. Переводя проблему в текстовый план, Барт актуализировал понятие «смерть автора», ставшее терминологическим в постструктуралистской и постмодернистской практике. «Специфика современного письма состоит в его многомерности... Это значит, что подобное письмо провоцирует постоянное и бесконечное "распутывание", не устремленное, однако, к постижению истины ("достижению дна"). Письмо, воспринимаемое как пространство, в первую очередь интересно в плане поверхности и разворачивающегося на ней действа. Здесь происходит безостановочное возникновение-исчезновение смыслов, но никогда не постигается смысл - глубинный, истинный» (с. 104).
В статье «Концепция Ж. Бодрийяра: Симуляция реальности и пустота как способ существования мира» речь идет о специфике современного функционирования знака. По логике ученого, «все более отчуждаясь от означаемого, порывая со значениями и референциями, в принципе стремясь взаимодействовать только между собой, знаки отчуждаются от реальности. наступает эра означающего» (с. 121). Сходные процессы переживает субъект производства / потребления. «Он теряет функциональность, становясь пустой формой, открытой для любых функциональных мифов и любых фантазматических проекций, заполняясь любым активным дискурсом» (там же).
Е.М. Тюленева приходит к заключению, что «в рамках постструктуралистских теоретических и постмодернистских эстетических построений сформировалось представление о "пустом знаке", обусловленное пересмотром традиционной референциальной концепции знака. Критика теории репрезентации, сложившейся в
западной философии, сопровождается устремлением постмодернизма к диссоциации смысла как явления "становящегося" (возникающего в процессе смыслообразования) и внетекстового референта, традиционно гарантировавшего этот смысл. Находясь в состоянии бесконечного генерирования, смысл-событие может трактоваться как "несуществующая сущность" и рассматриваться в категориях пустоты (через отсутствие, неполноту, незавершенность, случайность, мнимость, неподлинность, нонсенс и т.п.)», -обобщает автор (с. 141-142).
Во второй главе Е.М. Тюленева в соответствующих статьях анализирует постмодернистские произведения Вен. Ерофеева, А. Битова, Саши Соколова, В. Пелевина, М. Шишкина, Л. Рубинштейна, Д. Галковского и др. Исследуются особенности проявления «пустого знака» в художественном тексте и последствия такого рода влияния.
Анализу функционирования «пустого знака» и порожденных им пустотных форм предшествует статья «"Выход из Пустоты": Кризис категориальных представлений о пустоте в художественной практике "позднего" модернизма», где объектом внимания является творчество М. Цветаевой и Б. Пастернака - две художественные системы, модернистская природа которых не вызывает у автора никаких сомнений. Оба поэта, подчеркивает исследовательница, «разделяют общемодернистский интерес к границе: границе между мирами, состояниями, сущностями. Фиксация границы становится моментом проникновения в пустоту, ее своеобразного вызова - то есть уникального и искомого прозрения смысла. Это - выход на новый уровень сознания и бытия, достижение трансцендентного... Принципиально важным оказывается тот факт, что пограничные состояния здесь воспринимаются не как момент "перехода к.", не выход из Себя к Смыслу, а погружение в Себя, вопреки Смыслу, безотносительно к нему» (с. 157). Приходится признать, продолжает Е.М. Тюленева, что «авторы, находясь в пространстве модернистского дискурса, вместе с тем создают текст, который в ряде своих элементов если не выходит за пределы указанной эстетики, то уже отклоняется от ее стройной системы» (там же).
В статье «Вен. Ерофеев "Москва - Петушки": Деконструкция пустоты» рассматривается одно из первых произведений отечественного постмодернизма, представляющее интерес с точки зрения
становления постмодернистского мироощущения и стилистики. Изучение текста обнаруживает переходные моменты, характеризующиеся сосуществованием двух эстетических парадигм (модернистской и постмодернистской) и демонстрирующие трансформацию типично модернистских категорий.
В статье «А. Битов "Пушкинский дом": Кольцо как прием, концепт и способ существования текста» Е.М. Тюленева пишет: «В связи с принципиальной деидеологизацией текста, свойственной постмодернистскому дискурсу, и отрицанием репрезентации в ее классическом понимании как последовательного движения к постижению и выявлению смысла, утрачивается смыслостремительный вектор, текст освобождается от диктата Идеи, а потому его изучение переносится из сферы фиксированного значения в пространство не-самотождественности, или вариативности» (с. 196-197).
В этом контексте кольцо (в романе Битова), будучи одновременно приемом и формой литературного текста, реализует новые возможности сразу в двух своих ипостасях. С одной стороны, оно «утрируется в качестве приема, переставая работать на общий замысел, но обретая самостоятельность и вырастая в собственный текст». С другой стороны, «превращаясь в антиформу», кольцо «деконструирует прежние формально-содержательные связи, выступая в качестве неделимого единства формы-содержания (произведение строится как кольцевой сюжет, но собственная жизнь кольца оказывается содержанием)» (с. 197). Итак, «кольцо перестает быть формой, приемом и т.п., становясь способом существования текста» (с. 198).
В статье «Саша Соколов "Школа для дураков": Серийность не-события в постмодернистском тексте» показано, что такие качества, как неподлинность, мнимость, копирование, дублирование и т.п., создают в тексте эффекты бесконечности и незавершенности, свободы движения и взаимосвязей, перманентной свершаемости и самодостаточной генеративности. Такого рода «серийность» предотвращает окончательность и остановку в образовании смысла, стирает границы между вымыслом и реальностью, образуя новые формы проживания и восприятия жизни, предлагая субъекту массу возможностей и вариантов для самореализации (с. 219).
По наблюдениям автора, эффект «не-события» (неокончен-ности и перманентной свершаемости) создается с помощью сле-
дующих приемов: заговаривание, отвлечение внимания от события, с последующим растворением в событийном потоке или уходом в сторону; ассоциативное расщепление события на разных этапах его становления, разветвление «структуры» события; «передержива-ние» ситуации (или фразы), «топтание на месте», насыщение излишними подробностями - мнимое улавливание смысла; замещение обсуждаемого события другим, подмена, метонимическое «сокрытие»; клонирование событий и историй, умножение версий и вариантов события; обман, ложь о событии, искажение фактов события; нарушение логики повествования и причинно-следственных связей, обрыв наррации; временное неразличение, подмена настоящего прошлым или будущим, напластование времен, временные скачки и т.п.; неразличение реальности и вымысла (а соответственно, сомнительность категории «было»); неразличение автора и героя, размывание категории «автор», невозможность установления авторства и т.д. (с. 220-221).
В статье «В. Пелевин "Чапаев и Пустота": Пустота и виртуальность» развивается постмодернистское представление о метафорическом существовании текста и шире - действительности. Принципиальной становится демонстрация относительности смыслов и истин. Показательно сосуществование двух пространств, в которых происходит действие романа: условно говоря, модернистского и постмодернистского. По сути, разное восприятие феномена пустоты и является движущей силой текста. Поиски Пустоты в рамках модернистского контекста сталкиваются с оппозицией подлинности / неподлинности и, следовательно, с отсутствием выхода («экзистенциальной безвыходностью»). «Стремление идентифицировать, назвать Пустоту, дать ей имя приводит в тупик, поскольку герой идет по кругу непонимания» (с. 241). Постмодернистская интерпретация, напротив, «снимает возникшую оппозицию и предлагает принципиально иное отношение к происходящему. Отсюда и свернутость, закольцованность текста, мнимость развязки, порождающая разные варианты пустоты» (с. 242).
Речь идет об особой ситуации, при которой пустота порождает ряд текстовых трансформаций: неразличение подлинного и мнимого, реального и иллюзорного; смещение частей, перетекание за пределы границ и существование отдельно от целого; овеществление абстракций и первичность процесса, а не цели; параллель-
ность мыслей вместо последовательности; создание симуляций, подобий и их имманентное существование; бесконечность цепи интерпретаций и возможность неверного или глупого толкования (в прямом смысле пустого) и т. д. Подобное состояние стоит определять как виртуальное и говорить о «виртуальном существовании текста, а пустоту в новых условиях рассматривать как фигуру виртуальности» (с. 250).
В статье «М. Шишкин "Взятие Измаила": Пустота и эффект незавершенности в постмодернистском тексте» предметом изучения становится неокончательность, или принципиальная нон-финальность постмодернистского произведения. Незавершающийся «сюжет» рассматривается как несвершающийся, нестановящий-ся, а потому не результативный. Текст, не имея выхода, обращается внутрь себя, к собственной «телесности». Первостепенной становится физичность языка, его существование. Текст оказывается интересен своей автономной рефлективностью, без претензии, а иногда и шанса быть интерпретированным. При этом мысль, рассчитанная на восприятие, а не на осознание, многократно повторяясь, не получает логического развития. Логика заменяется стилистикой, тем, что в принципе и составляет тело текста. Отсюда своеобразный диалог стилистик, соответствующий диалогу частей. И если содержательно фрагменты могут быть пустыми (стереотипными, банальными, тавтологическими, неправдоподобными, несбывшимися и т.д.), не имеющими права на метавысказывание, то и языковая ткань текста весьма интересна с точки зрения формирования пустотности.
Постмодернистская практика вырабатывает ряд приемов и способов, демонстрирующих возможности «пустого знака» и иллюстрирующих те специфические текстовые явления, которые им определяются. Наиболее часто используемые автор анализирует в статье «Приемы реализации механизма "пустого знака": Коллаж, каталог, комментарий».
Таким образом, рассмотрение постмодернистской литературной практики с точки зрения действия в ней «пустого знака» позволяет Е.М. Тюленевой говорить об определенном соответствии специфике современного мира неких текстовых форм и повествовательных стратегий. Актуализируется явление нестабильности в разнообразных ее формах: зыбкость, подвижность, плюральность и
т.п. Именно «нестабильность» оказывается востребованной, когда под сомнение ставится «знание», «известное», «базовое». Выведение на первый план поверхности и, соответственно, интерес к проработке ее деталей, событий, происходящих на ней, определяет, по мнению автора монографии, «специфически постмодернистскую переориентацию с результата деятельности на ее процесс» (с. 297).
А.А. Ревякина
