CC BY
40
ЛИТЕРАТУРА ХУП-ХУШ вв.
2009.02.016. МАЛЭК Э. РАЗЫСКАНИЯ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVII - XVIII вв.: ЗАБЫТЫЕ И МАЛОИЗУЧЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2008. - 400 с.
В монографии польской славистки Элизы Малэк (проф. Лод-зинского ун-та) рассматриваются произведения русской низовой «неполезной» литературы XVII-XVШ вв., в том числе переводные памятники разных жанров (анекдоты, фацеции, плутовской роман), оказавшие заметное влияние на творчество отечественных писателей. Исследование малоизученных текстов сопровождается их публикацией.
Автор ставит своей задачей показать «процесс усвоения жанровых признаков переводных произведений, главным образом фацеции и новеллистической повести, а в отдельных случаях также воздействие фольклорной стихии на поэтику изучаемых произведений» (с. 5). Предметом анализа служит «мелкая беллетристика» рубежа XVII-XVIII вв., у истоков которой - жанр фольклорной сказки, с одной стороны, и письменная западноевропейская литература - с другой.
Использование письменной литературой Древней Руси фольклорных источников было довольно распространенным явлением: сюжеты и формы народно-эпических жанров присутствуют в «Повести временных лет» и других летописях, лирические плачи -в «Слове о полку Игореве». Архетипической основой для анализируемых Э. Малэк текстов («Слово о купцы и о сыне его и о жене сыновне», «Повесть чудная, како жена избавила мужа от смерти», «Повесть об Аквитане») стала фольклорная сказка.
«Слово о купцы» - наиболее ранняя, по мнению исследовательницы, обработка народной новеллистической сказки, сохранившая, помимо сказочного сюжета, элементы сказочной обрядности (троичные формулы). В «Повести чудной» объединены сюжеты переводной «Повести о купце» Б. Будного, восходящей, в свою очередь, к «Декамерону» Боккаччо, и былины о Ставре Годинови-че. В «Повести об Аквитане» традиционная схема волшебной сказки о молодце-удальце, молодильных яблоках и живой воде обогащена буквальными заимствованиями из переводных жития Эзопа и фацеций.
Яркий пример сочетания фольклорного и книжного начал -«Повесть бывшаго посольства в Португальской земле», где в рамку сказочного сюжета о сватовстве к королевской дочери включены фрагменты из «Прения скомороха с жидовином о вере», «Беседы трех святителей», Судов Соломона и др.
Анализируя «кощунственные» тексты, построенные на сме-ховой интерпретации ветхо- и новозаветных источников, Э. Малэк замечает, что они далеко не всегда воспринимались как кощунственные, поскольку носили следы иностранного происхождения (часть из них восходит к сборнику городской новеллы, переведенному с немецкого языка в 1720-1730 гг.).
К концу XVII в. русский читатель мог познакомиться с большим количеством переводных новелл из таких сборников, как «Повесть о семи мудрецах», «Великое Зерцало прикладов», «Римские деяния», «Фацеции, или Жарты польские» и др. На сюжетах, пришедших с Запада, основаны многие оригинальные древнерусские повести: например, «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о купце Григории», «Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Карпе Сутулове». Наряду с западноевропейскими повествовательными сюжетами происходило и усвоение новых жанров, в частности, остроумной смеховой повестушки - фацеции, которая стала известна на Руси в конце XVII в. благодаря переводам с польского («Фацеции, или Жарты польские», а также «Апофегмата» Б. Будного, анонимное «Златое иго супружества»). В 1729 г. анонимным автором была составлена «Книга, нарицаемая жарты», в которую вошло свыше 80 произведений развлекательного характера - новелл и фацеций. Фацеции и смехотворные новеллы, «отражающие новый, ренессансный взгляд на мир, - пишет Э. Малэк, -помогли русской литературе преодолеть свойственный ей средневековый дуализм, заставляющий рассматривать явления окружающего мира символически и аллегорически» (с. 61).
Характерной тенденцией для низовой литературы XVIII в. стало создание стихотворных вариантов прозаических текстов. Наряду со стихотворными обработками повестей (например, «Повести о Ерше Ершовиче», «Повести о Шемякином суде»), в 17201740-е годы появилось большое количество написанных раешником стихотворных жарт на сюжеты, заимствованные из переводных сборников фацеций, басен Эзопа, народных сказок. Стихо-
творные жарты невелики по объему (от 10 до 200 строк), завершаются двухстрочными «притчами», в которых автор дает комментарий к рассказанной истории, а прямая речь персонажей, напоминающая ремарки, сближает жарты с интермедиями и сценками городского театра. Со временем некоторые жарты, пользовавшиеся наибольшей популярностью, попали в лубок («О купцовой жене и прикащике», «О воре», «О дворянине и мужике» и др.).
Среди нескольких циклов стихотворных жарт: «Забавные жарты», «Увеселительные жарты», «Фигурные жарты» («фигура» в смысле «проделки», «выходки»), группирующихся по функциональному признаку, выделяются «Фаболы о шуте-плуте». Цикл основан на биографическом принципе: каждая из семи его «фабол» рассказывает об одной из проделок безымянного королевского шута. От списка к списку цикл пополнялся новыми сюжетами о плутах, действующих в русской обстановке; со временем они стали прикрепляться к фигуре шута Анны Иоанновны - И. Балакирева, который в анекдотах превратился в шута Петра I. Первый печатный сборник анекдотов, героем которого был якобы Балакирев, вышел в 1837 г. Выражение «шут балакирев» стало синонимом выражений «шут полосатый» или «шут гороховый».
«Фаболы о шуте-плуте» сыграли определенную роль в становлении русского плутовского романа. Другими его источниками стали (помимо перевода в 1754 г. В. Тепловым романа Лесажа «История Жиль Блаза из Сантильяны») перевод «забавной» биографии «Езопа баснослова», выполненный Ф. Гозвинским в 1607 г., а также знакомство русских в начале XVIII в. с похождениями Эйлен-шпигеля / Совизжала на немецком и польском языках.
Ф. Гозвинский перевел с греческого языка, вместе с баснями, одну из популярнейших народных книг эллинистического Востока в редакции византийского монаха Максима Плануда - «Житие Езопа баснослова», об умном рабе глупого господина, надевающем маску глупца и выходящем победителем из самых затруднительных положений. Если первоначально Эзоп воспринимался русским читателем прежде всего как мудрец (чему способствовали его басни), то с появлением второго рукописного анонимного перевода биографии Эзопа в конце XVII в. («Сие дивное и потешное житие Езопа»), делающего акцент не на мудрости, а на занимательности его похождений, а также с возникновением лубочных изданий
«Жития остроумного Есопа», формируется новый подход к герою. «Баснословная биография Эзопа, - пишет Э. Малэк, - дала прежде всего образец описания героя, мнимого простака, который вынужден вести постоянную борьбу за свое существование со своим хозяином. Многочисленные стихотворные жарты, героями которых являются хозяин и его слуга, а также прозаические анекдоты о хозяине и работнике открывали путь к созданию русского аналога романа об Эзопе. Зачаточной формой такого произведения можно считать лубочную повесть "О хозяине и работнике", сюжет которой состоит из цепи мелких анекдотов, объединенных вокруг пары безымянных героев» (с. 278).
Еще более органично, чем Эзоп, вписался в русскую литературу Эйленшпигель / Совизжал. В 1760-е годы вышел анонимный перевод с польского: «Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совест-Драла Большого Носа», в котором по сравнению с польским оригиналом значительно усилено пристрастие героя к любовным приключениям. Очередное анонимное издание «Похождений Совест-Драла» 1781 г. было дополнено не имеющей соответствий в польском тексте третьей частью, где проделки Совест-Драла связаны исключительно с утолением голода и похоти. Роман о Совест-Драле оказал непосредственное воздействие на творчество М.Д. Чулкова, который не только заимствовал из него сюжетные ходы, но усвоил саму модель плутовского романа.
В формировании русской литературной культуры немаловажную роль, по мнению автора монографии, сыграл анекдот (в современном значении жанра, подразумевающем краткий рассказ о забавном событии или изречении главного персонажа). На Русь анекдот пришел в конце XVII в. с переводами сборников городских новелл и фацеций. С анекдотом связан своеобразный культурный феномен второй половины XVIII - начала XIX в.: появление в русском образованном обществе типа хвастуна, выстраивающего свою вымышленную биографию путем приписывания себе невероятных, анекдотических похождений. Репутацией веселого лжеца пользовались, например, М.И. Веревкин, П.П. Свиньин, кн. Д.Е. Цицианов.
Литературные и устные анекдоты все чаще становятся источником сюжетов для произведений разных жанров от интерме-
дий до новелл М. Чулкова («Пересмешник, или Славенские сказки») и И. Новикова («Похождения Ивана Гостиного сына»). Пристрастие к использованию анекдота как «строительного материала» драматических произведений, а также появление русских Мюнхгаузенов нашли отражение в комедии А.А. Шаховского «Не любо, не слушай, а врать не мешай» (1818). Многие анекдоты, в том числе восходившие к XVIII в., были зафиксированы П.А. Вяземским в «Старой записной книжке»; желанию сохранить устный анекдот обязаны своим появлением записи застольных разговоров («ТаЬ1е talk») А. С. Пушкина.
«Вместо заключения» автор публикует статью «Единство в смехе. О некоторых аспектах польско-русских литературных связей XVII-XVIII вв.».
Завершает издание послесловие Д.М. Буланина «Книга о "неполезной литературе" в России XVII-XVIII вв.», содержащее характеристику творческого пути Элизы Малэк и анализ реферируемой здесь ее работы.
Т.Г. Юрченко
