CC BY
28
СОЦИОЛОГИЯ ДЕВИАНТНОСТИ
2009.01.019. ПРОБЛЕМА ДЕВИАНТНОСТИ В СОЦИУМЕ И КУЛЬТУРЕ. (Аналитический обзор).
Девиантология как наука о формах и механизмах социального отклонения сформировалась в гуманитарном дискурсе ХХ в. как комплекс разнообразных продуктивных методологических подходов. Междисциплинарный анализ проблемы девиантности включил в себя психолого-социальные, экономические, этнологические, бихевиористские, структурно-функциональные, системные, конвенционально-праксиологические и культурологические аспекты.
В основу многоаспектного прочтения феномена девиантно-сти было положено представление об исходном социогенном конфликте как фундаментальном механизме структурирования общества. Конфликтное моделирование общественного устройства - эта та традиция, которая поместила понятийное поле конфликта (противоречия, разногласия) в центр концептуальной сетки современных гуманитарных наук.
Чикагская школа американской социологии считала девиант-ность проявлением социально-культурной дезорганизации в пространстве современной городской конгломерации. Представители чикагской школы (Л. Вирт, К. Шоу, Р. Фэрис) усматривали генезис девиантности и девиантных групп в переходе от непосредственности межличностных и межгрупповых отношений к опосредованию и формализации связей между «вторичными» группами урбанизированного социума. С этой точки зрения процесс «отчуждающей» формализации социальных взаимоотношений сопровождается ценностно-нормативным релятивизмом - перцептивной, познавательной, этико-поведенческой неопределенностью. Эта неопределенность проявляет себя в современном мультикультурном и полиэтническом мегаполисе как «смешение» культурных обычаев, традиций, моральных и поведенческих императивов, моделей и
стереотипов. Пространство перцептивно-познавательной, этической, мотивационной неопределенности - необходимое условие для возникновения социально-культурной девиантности, понятой в терминах отклонения от стандартизированных (консенсуальных) норм социума.
По мнению Т. Селлина, девиантность есть особая стратегия новообразования субкультурных сегментов в культуре и обществе. Концептуальную основу теории «культурного конфликта» составляет представление об исходном дисбалансе властно-символических потенциалов магистральной культуры и маргинальных субкультур. Эта теория позволяет вплотную подойти к пониманию внутреннего механизма социально-культурной девиантности и функционирования социума в культурной системе. Сохраняя перспективу социоструктурного анализа данного феномена, модель Селлина вместе с тем нарушает ее традиционные догмы, постулирующие существование устоявшихся форм социального и межкультурного противопоставления. По мнению Селлина, тот или иной сегмент социокультурного поля может стать доминантным, узурпировать право на выработку и применение нормативно-ценностных стандартов и, тем самым, на «суд» социализированных в другой субкультуре индивидов, преследуя их негативно оцениваемую девиантность. Таким образом, концепция «культурного конфликта» явилась одним из источников теории стигматизации социальных слоев, столь авторитетной в девиантологии XX в.
В центре внимания А. Коэна - структура делинквентных субкультур как сложноорганизованной совокупности обычаев, норм и ценностей, направленных на отрицание принятых в сообществе (консенсуальных) стандартов поведения. А. Коэн является одним из основателей теории депривации, оказавшей значительное влияние на современный девиантологический дискурс. Депривация -в ее социокультурном толковании - означает лишение индивида возможности реализовать его собственные социальные амбиции в институциализированной социальной среде, а также само признание такой «лишенности». По мнению Коэна, девиантность, рассматриваемая в качестве стратегии восприятия, мышления и действия, возникает как индивидуальная реакция на невозможность достичь социально престижной цели посредством институциализи-рованных средств. В своей аргументации данного положения Коэн
следует тезису Р. Мертона о социально-реактивном типе новатора, признающего нелегитимные способы достижения социальных целей. Таким образом, так называемая статусная депривация формирует социально-психологический тип делинквентного индивида, для которого становятся значимыми нелегальные способы достижения и присвоения материально-символических выражений социального успеха (деньги, блага и привилегии).
Несмотря на очевидные преимущества концепции деприва-ции в понимании социально-психологического механизма делин-квентного мотивационно-поведенческого комплекса, теоретическая схема Коэна не может объяснить саму структуру возникновения социальной мотивации, поскольку базируется на бихевиористской модели «стимул - реакция» и подменяет проблемное поле девиант-ности социально-культурным фактом реальных правонарушений (делинквентного поведения).
Концепция депривации получила дальнейшее развитие в теоретических разработках Р. Клоуорда и Л. Оулина, которые сделали акцент на психологических аспектах явления депривации, заменив само понятие термином «статусная фрустрация». Эти исследователи рассматривают «делинквентные структуры возможностей» (delinquent opportunity structures) как социальные формы девиант-ности и выделяют три разновидности делинквентной субкультуры:
1) криминальная (выбор неинституционализированных средств достижения социальных целей и приоритетов);
2) конфликтная (отрицание социальных целей);
3) отступающая (retreatist) (отказ как от целей социального характера, так и от конвенциональных методов их достижения, практика альтернативных способов существования, например наркомания).
Новые акценты в концепцию депривации были привнесены в 1960-е годы М. Вольфгангом и Ф. Ферракути, которые рассматривали в качестве институциализированной формы девиантности криминальное насилие. Отклоняющееся поведение здесь вновь сводилось к фактам субъективной делинквентности, а субкультурный генезис самого феномена девинтности - к запрограммированной картине «относительной» депривации, которая запускает реактивный механизм когнитивно-ценностных и мотивационно-поведенческих отклонений.
Многоаспектный комплекс девиантности описан У. Миллером, предложившим концепцию субкультуры низших классов. Мо-тивационные и ценностные доминанты делинквентного поведения исследователь сводит к шести основным факторам: 1) беспокойное поведение (один из источников социально несанкционированных реакций); 2) культ силы и мужественности; 3) сообразительность (способность перехитрить или обмануть других); 4) возбуждение (способность к принятию рискованных решений в повседневной жизни); 5) фатализм (убежденность в том, что жизнь не следует правилам, а подчиняется закону случая); 6) автономность, независимость (стремление избежать любого внешнего контроля).
Выделенные Миллером ценностно-мотивационные компоненты описывают наличную модель делинквентного поведения, однако их недостаточно для объяснения генезиса девиантной личности и присущей ей системы ценностей. Проблема классификации поведенческих доминант представителей низших субкультур осложняется также тем обстоятельством, что те же самые доминанты формируют и прочие (неделинквентные) формы социально-отклоняющегося поведения в культуре и обществе в целом (люди творческих профессий, интеллектуалы, ученые и т.д.).
Один из крупнейших социальных аналитиков девиантности, Р. Куинни, объясняет феномен социально-культурного отклонения политическими (властными, социально-классовыми) факторами. С его точки зрения, политически организованное сообщество выступает основным источником конвенционального социального поведения и его дефиниций, отклонение от которых обусловлено конфликтом девиантного сегмента с властными структурами, а также с порядком общественного самоуправления в целом. Криминальная субкультура изначально маркируется самим фактом своего принципиального противостояния власти, присвоившей право преследовать делинквентные формы отклонения «по закону». Таким образом, в сегментарно организованном обществе модели делин-квентности структурированы самим контекстом ее дискурсивно-символических определений; тем самым задается контекст существования крайних форм девиантности, программируется ее социокультурное поле. Это концептуальное поле формирует социальное представление о так называемой «идеологии преступления» как своеобразной апологии абсолютного зла.
Новаторство Куинни состояло в том, что в основе фактической девиантности он усмотрел сконструированное социально-политическими институтами пространство ее дефиниций, транслируемых всей совокупностью средств социальной коммуникации. Защищая свои интересы, структуры власти магистральной культуры продуцируют саму «идею преступления», конкретизируют ее в терминах поведенческих паттернов (формируя при этом условия существования самих девиантных ролей в социуме) и присваивают себе право карать субъектов асоциальных ролей. Тем не менее редукция явления девиантности к формам ее идеологического конструирования не позволяет осмыслить проблему в терминах внутренних ресурсов культуры.
В консенсуально-прагматическом ключе рассматривает проблему «негативной» девиантности американский социолог А. Тио. Девиантность приравнивается им к социокультурным феноменам, не получившим признания сообщества, откуда и проистекает их «общественная неприемлемость» (негативный характер). Девиант-ность - это своего рода «культурно-ценностный пробел» консенсуса, который задает мотивационные параметры социального организма. Тио провокационно заостряет концепцию Р. Куинни, трактуя политико-властный центр сообщества как обладающий большим негативным и криминальным потенциалом, чем маргинальные субкультуры: именно противостояние этих сегментов общества порождает и усиливает отклоняющиеся стратегии социального взаимодействия. Тио «уравнял в правах» маргинальную девиантность и так называемую беловоротничковую преступность (злоупотребление властью, противозаконные формы бизнеса, сбыт опасных продуктов). Однако прагматическая традиция в трактовке девиантности выносит «за скобки» проблему общественного расслоения и возникновения импульсов социального действия / противодействия.
Перспективу рассмотрения внутрикультурных механизмов девиантности открывают модели Э. Лемерта и Ф. Танненбаума (так называемые теории общественной реакции - «societal reaction theories»), сформулированные в рамках символического интерак-ционизма. Символическая интеракция в данном контексте - это продуцирование и распространение концептуальных определений поведения других, определений, которые способны программиро-
вать модели поведения как самих субъектов этих дефиниций, так и подпадающих под эти определения «объектов». Концепция символического интеракционизма, таким образом, дает представление о процессах социального и культурного продуцирования смыслов, которые лежат в основе девиантности, но не о самой структуре участвующих в этом процессе символико-понятийных реакций и проекций в рамках социокультурного взаимодействия.
Согласно Г. Блумеру, общественная реакция на «негативную» девиантность создает символическое обозначение абсолютного зла и приписывает именно этот смысл как исходной поведенческой модели, так и самой девиантной личности. Этот смысл, далее, интериоризируется сообществом, онтологизируется в символико-концептуальном универсуме социальных ценностей и продуцирует социальные различия магистрального / маргинального, доминантного / девиантного и т.п. С этой точки зрения идеи символического интеракционизма родственны теоретическим принципам «стигматизации и наклеивания ярлыков» (stigmatization and labeling), изложенным в работах Дж. Китсьюса, Т. Шеффа и Э. Шура.
Эти исследователи рассматривают символическую интеракцию как создание девиантного ярлыка и приписывание его лицам с отклоняющимся поведением. Коммуникативная трансляция подобных «ярлыков», или «стигматов-клейм», с их программирующим воздействием на социальную среду формирует как когнитивные и мотивационно-ценностные ожидания, так и стратегии будущих поведенческих проявлений и реакций личности. Общество присваивает эти ярлыки (или социальные маски) агентам отклоняющегося поведения и тем самым задает программу их ролевого поведения, самоидентификации и создания собственного социокультурного образа. Этот процесс в равной мере характерен как для позитивной, так и для негативной девиантности в ее формальной (подлежащей преследованию правосудия) и неформальной формах.
Теоретики социокультурной стигматизации считают, что согласие на тот или иной «ярлык» со стороны представителей девиантного мира - это первая ступень их идентификации с предложенной ролью, предполагающей определенный способ интеракции с другими. В связи с этим Г. Беккер и Э. Лемерт различают первичную и вторичную девиантность в социально-психологическом генезисе девиантного поведения. Первичная девиантность - это
стратегия поведения, которая неприемлема с точки зрения общества, но самим социальным агентом признается в качестве целера-циональной; вторичная квалифицируется как не приемлемая (социально наказуемая, «негативная») и обществом, и ее агентом.
Социально-психологическая практика девиантного поведения детально развернута в концепции Г. Сайкса, который различает 8 ступеней девиантности: первичная девиантность (неосознанное противодействие); общественная реакция (приписывание ярлыков, первые наказания); углубление девиантности на основе осознанного выбора индивида; столкновение с более суровыми мерами преследования; стадия девиантности, связанная с враждебностью и борьбой с субъектами пенализирующей власти; критическая стадия осуществления формальных акций преследования и стиматизации агентов девиантного поведения со стороны общества; реактивная стадия девиантности, связанная с усилением ценностно-мотива-ционного девиантного комплекса в ответ на институциональные меры пресечения; «инициационная» стадия, где девиантная личность принимает заданный ей социальный статус и присущие этому статусу (запрограммированные обществом) роли.
Как отмечает К.Т. Эриксон, феномен социальной реакции -это процесс, в котором девиантные субъекты и девиантное поле впервые «создаются» для принятия и реализации ими своих функций в рамках социокультурного организма. Данную позицию разделяют С. Палмер и Дж. Хамфри.
Концепции «общественной реакции», сосредоточенные на выявлении онтопрагматических оснований девиантности, обходят стороной вопрос о самом механизме выстраивания ценностно-символического «верха» и «низа», «центра» и «периферии». Между тем символико-понятийный универсум социокультурного пространства, рассмотрением которого ограничиваются представители данного направления, далеко не первичен: он является продуктом более глубоких культурогенных импульсов.
Современный социологический дискурс, посвященный феномену девиантности, был подготовлен теоретическими положениями отцов-основателей социологии - О. Конта, Э. Дюркгейма, Р. Мертона, Т. Парсонса. В частности, автор теории «социальной интеграции» Э. Дюркгейм являлся сторонником прагматического консенсуализма, определившего путь американской социальной
мысли на рубеже XIX-XX вв. Согласно Дюркгейму, социогенез девиантного компонента социокультурной системы определяется выбором дивергентных ценностно-мотивационных стереотипов и поведенческих моделей, что способствует социально-культурному оформлению феномена «аномалии» и социальной изоляции. Задача общества - регулировать и контролировать этот сектор социального бытия, отрицающий и подменяющий консенсуальные правила восприятия, мышления и поведения. Анализируя феномен суицидального поведения, Дюркгейм показывает, как суицид детерминируется социально-психологическими условиями и внутренними мотивационными доминантами личности. Дифференцируя эгоистический, альтруистический и аномический типы суицида, французский социолог не столько разрешает проблему радикальных форм девиантного поведения, сколько задается вопросом о том, какова онтологическая структура самого жизненного пространства, или логика «экологии жизни» - перманентного самосохранения и стремления к энтропийной стабильности как основы социогенеза.
Видный представитель социологической традиции консен-суализма и один из основателей структурно-функционального анализа Р. Мертон детально разрабатывает феномен девиантной аномии в концептуальной схеме, сопрягающей реакции на общественно-престижные цели с институализированными средствами их достижения. Согласно этой схеме к типу «негативной» де-виантности можно отнести новатора как лицо, признающее возможность достижения социальных целей нелегальным способом; в свою очередь, ритуалист, предавший забвению социокультурный смысл конвенциональных целей, и отступник, предпочитающий социальной телеологии автономный закрытый мир, должны принадлежать к «позитивному» ее типу. Мятежник же ставит под сомнение сами основания девиантности: отрицая ценность наличных социальных задач и институализированных средств их решения, он создает новый ценностный горизонт целей и способов их осуществления.
Поскольку социально-культурный генезис представляет собой процесс ценностного становления, девиантность (то есть отклонение от «нормы») укоренена в культурном творчестве социального универсума. Авторы концепции «внешнего ограничения» (external restraint) A. Генри и Дж. Шорт выявляют три фактора, це-
ментирующих девиантное поле: статусный престиж, сила реляционной системы и степень внешнего ограничения. Под внешним ограничением здесь подразумевается совокупность мотивационно-поведенческих ожиданий, которые связываются с тем или иным социальным агентом. По мнению этих исследователей, в девиант-ном сегменте социокультурного целого суицидальное поведение возникает при высоких значениях статусного престижа и ослаблении внешних ограничений и системы социальных отношений; го-мицидные интенции появляются при обратном соотношении названных факторов - обесценивании статусного престижа и высокой степени внешних ограничений и социального контроля.
В концепции Ж. Строс и М. Строса девиантность трактуется в качестве «лакуны социокультурного структурирования» - своего рода закрытого, «непрозрачного» социального пространства. С. Палмер и Дж. Хамфри делают акцент на организационной целостности социальных ролей и норм, определяющих поведенческие модели и социальные ожидания. Девиантное поведение рассматривается здесь в двух аспектах - нормальном (нонконформизм деви-антного сегмента) и реактивном (определения, стигматы, ярлыки, продуцируемые «общественной реакцией» магистральной страты общества). Палмер и Хамфри предложили следующую типологию девиантного поля: 1) институционализированная девиантность -формально разрешенные, приемлемые формы отклонения; 2) инновационная - изобретение новых форм социальных и культурных связей; 3) индивидуалистическая - некорпорируемая форма отклонения. Кроме того, все девиантные проявления можно классифицировать как негативные (общественно неприемлемые, опасные) и позитивные.
Социокультурное организационное целое, по мнению Пал-мера и Хамфри, структурировано совокупностью норм и ролей, определяющих социальное взаимодействие и его ожидаемые результаты. Таким образом, в рамках данной концепции весь поведенческий и мотивационный комплекс девиантности может быть классифицирован по трем основаниям: 1) поведенческие нормы; 2) нормы социальных ожиданий; 3) оценка другими (ярлыки, стигматы, определения). Система культуры покоится на комплексном фундаменте обычаев и ценностей, задающих социальные и индивидуальные ориентиры жизненного пространства и пути достиже-
ния социальных целей. Поведенческие нормы - это паттерны социальных нововведений, которыми индивид руководствуется в своем конвенциональном взаимодействии в рамках социума; социальные роли - нормативные «гнезда», занимаемые индивидами в определенном статусном поле системы социальной организации. Вслед за «социологией действия» Т. Парсонса авторы полагают, что ценностно-нормативное целое социальной организации и культуры делает поведение социальных агентов предсказуемым, обеспечивая тем самым связность целерациональных ориентаций, действий и реакций на действия других, а значит, - гарантированную общественную стабильность.
Палмер и Хамфри выделяют восемь латентных функций социокультурной девиантности, то есть совокупных реакций общественного организма, подвергающегося воздействию своего девиант-ного сегмента: обеспечение единства сообщества в его борьбе с девиантной группой; определение «морального кодекса» сообщества; поиск «козла отпущения» - социального сегмента как объекта агрессивных действий со стороны девиантного сектора; обеспечение безопасного выхода для тех, кто подвергается социальному давлению; установление «предупреждающих сигналов», свидетельствующих о необходимости социальных изменений; выработка эффективных мер по изменению социального порядка; обеспечение условий для достижения социальных целей и обретения собственной идентичности; расширение сферы занятости, облегчающее социальный контроль над девиантными агентами.
В целом можно утверждать, что социология девиантности, унаследовавшая философскую традицию консенсуального прагматизма, видит свою задачу не только в осмыслении ценностно-нормативной и мотивационно-поведенческой структуры девиант-ного сегмента общества, но и в выработке способов и средств социального контроля, интериоризации отклоняющегося поведения магистральным социально-культурным пространством.
Т. Хирши является автором теории «социального контроля» девиантности. Основу социального организма, считает Хирши, составляют система конвенциональных социальных норм и воля социальных агентов, согласных соответствовать социальным ожиданиям в своем индивидуальном поведении. Нормативно-ценностной и волевой факторы образуют структуры интенсивного соучастия
членов сообщества в конвенциональной, нормативно определяемой социальной деятельности. Существование такой конвенционально-ценностной системы обусловлено базовым социальным убеждением в универсальной значимости выработанных и принятых норм для всех членов сообщества. Однако саму структуру и генезис фундаментальных социокультурных верований, а также условий их истинности, автор оставляет без комментариев.
Одним из вариантов теории социального контроля можно считать модель «культурной поддержки» Э. Сазерленда. Поведение, определяющее девиантный сегмент социокультурного организма, обозначено здесь как совокупность некоторых действий, реакций, мотивов, ориентаций, интенций, которые необходимо усвоить индивиду, избравшему для себя неконвенциональный путь социального общежития (преступление). В основе психологического мотивационно-поведенческого комплекса девиантной личности, по мысли Сазерленда, лежит «дифференциальная ассоциация» -устойчивая тенденция к нарушению кодифицированных социальных правил. Этот сложный процесс состоит из осознанных действий и реакций субъекта, намеренно и постоянно выбирающего для себя только делинквентные ценности. Автор убедительно доказывает, что девиантная модель поведения - это не «врожденная идея», обусловливающая развитие определенного социально-психологического типа личности, а транслируемая, концептуально закрепленная модель поведения, которую можно усвоить в процессе социальной коммуникации. Сазерленд констатирует существование следующих способов подобного усвоения-обучения: подражание девиантным образцам (речевая культура, жесты, манера одеваться и т.п.); стремление к более высокому социальному статусу; перенос (самоидентификация с активными агентами девиантно-го сегмента общества). Следует заметить, что данная классификация в принципе может быть применена и для характеристики магистральных сегментов общества и его неделинквентных субъектов отклоняющегося поведения.
Концепция «терпимых форм девиантности» Р. Стеббинса акцентирует собственно структурную организацию девиантного сегмента социокультурной системы. Исследователь выделяет три традиции в осмыслении «приемлемых форм» девиантности. Во-первых, это названная выше традиция стигматизации и приписывания яр-
лыков (labeling). Обозначение индивида посредством наклеивания ярлыков, сопровождающееся наказанием и сегрегацией, перемещает девиантного субъекта из латентной зоны существования в публичное «пространство обвинения», то есть в сферу концептуально закрепленного статуса. Во-вторых, это теории «ценностного конфликта» (value-conflict), которые трактуют девиантность как проявление конфликта интересов, разделяющего общество на сегменты и структурирующего его слои. Отстаивая собственные интересы, девиантный сегмент противостоит конвенциональной этике и социальным нормам. В-третьих, это структурно-праксиологический функционализм Т. Парсонса, где девиантность выступает полем дисфункционального бытия социокультурного целого. В таком поле интеракция социальных агентов основана на нарушении баланса социальных обменов между участниками диалога. С этой точки зрения девиантность выступает функциональным элементом социокультурной системы, поскольку она стимулирует внутреннюю общественную солидарность, способствуя координации правил и узаконенных реакций на отклоняющиеся формы поведения.
По Парсонсу, действия социальных акторов определяют следующие пары переменных: 1) эгоцентризм / альтруизм (ориентация на себя - ориентация на других); 2) универсализм / партикуляризм (ориентация на общепринятые правила поведения - ориентация на особые условия социального контакта); 3) достижение / приписывание (ориентация на личный успех и оценку личности по результатам труда - ориентация на место в социальной иерархии и оценку личности по ее социальному статусу); 4) аффективность / аффективная нейтральность (эмоциональная вовлеченность в социальный контакт - контроль над эмоциями); 5) конкретность / диф-фузность (направленность действия на определенные аспекты социального объекта - возможность взаимовлияния социальных субъекта и объекта).
Р. Стеббинс обращается к анализу содержания и строения девиантного сегмента социокультурного поля, описывая его как сложноорганизованный социальный организм, предполагающий устоявшуюся дифференциацию способов существования девиант-ных агентов в зависимости от избранной ими стратегии отклонения от конвенциональных норм. С этих позиций можно выделить сек-
тор девиантной «сексуальности», мотивационно-поведенческую основу которого составляет девиантная сексуальная самоидентификация (трансвеститы, транссексуалы, гомосексуалисты, лесбиянки; сюда же автор относит и агентов отклоняющихся сексуальных практик - производство и потребление порнографии, стриптиз, групповой секс). К другому социально значимому сектору деви-антности принадлежат люди, страдающие теми или иными заболеваниями (психически больные, алкоголики, наркоманы; поведенческие мотивации этих групп обусловлены психосоматическими условиями их существования). Третий сектор образуют адепты альтернативных стилей жизни (бездомные, бродяги, нудисты, байкеры, рокеры, панки, свободные художники). Четвертый сектор занимают носители девиантных религиозных практик и нетрадиционных систем верований (последователи Муна, сайентологи, алхимики, оккультисты, сатанисты, маги и прорицатели).
Стеббинс одним из первых занялся спецификой собственно политической девиантности, прежде всего, экстремистски настроенных групп, пытающихся влиять на властные отношения в социуме (ку-клукс-клан, расово-этнические радикалы, фундаменталисты, коммунисты). В качестве ценностно-мотивационного основания политической девиантности автор рассматривает тенденцию к насильственной смене власти и принципиальному переустройству общества. Однако проблема типологизации девиантного сегмента общества остается здесь нерешенной, поскольку в отсутствие единого классифицирующего признака многие социальные сектора могут накладываться друг на друга и даже совпадать.
В концепции Стеббинса находят свое воплощение прагматический принцип толерантности, являющийся частью идеологии плюралистического общества. Общество должно контролировать девиантный сегмент с помощью новых средств социализации и эффективных форм солидаризации. В основе девиантного стиля социального поведения, замечает автор, лежит продуцирование социокультурных содержаний как специфическая реакция на базовые культурогенные факторы. В этом контексте девиантность представляет собой не столько сегмент социокультурного пространства, сколько уникальную стратегию смыслопорождения, созидания новых культурных содержаний и метафор, семантических смещений и неконтролируемых социокультурных переносов.
В концепции Л. Муккиелли подростково-юношеская деви-антность и преступность связываются с фундаментальными социальными и семейными конфликтами (столкновение интересов, социально-психологические конфликты, ценностно-мотивационные разногласия, различия в поведении и реакциях на окружение). Для преодоления и нейтрализации таких социально-негативных явлений исследователь предлагает разнообразные формы «медиатизации» - социального и семейного диалога и поиска компромисса.
Панораму девиантологоческого дискурса развертывает в своей работе П. Эгглтон, выделяя в осмыслении феномена девиантно-го сектора общества биоцентристские, психологические, социоло-го-позитивистские традиции. Автор трактует девиантность как «статистически необщий», социально неприемлемый модус поведения, нежелательный, ненормативный способ существования социальных агентов.
Биоцентрическая традиция осмысления девиантности представлена исследованиями Б. Раша, Дж. Лаватера, Ч. Ломброзо, Э. Ферри, которые видели истоки девиантного поведения в определенном психо-соматическом типе личности. Эту традицию унаследовал Э. Кречмер, различавший три основных психосоматических типа людей: астенический (стройное и хрупкое строение тела), атлетический (развитая мускулатура), пикнический (склонность к полноте). «Атлеты» и «астеники» чаще других страдают шизофренией и раздвоением сознания, «пикники» скорее подвержены депрессии и перепадам настроения. С этой точки зрения именно психосоматический комплекс является главным фактором выбора индивидом девиантных стратегий поведения возможного отклонения от нормы. У. Шелдон предлагает схожую классификацию психосоматических типов личности в ином терминологическом оформлении: первый тип - эктоморфный (субтильная телесная организация, высокий рост, непредсказуемость поведения, склонность к состояниям тревожности и комплексу стыдливости); второй тип - мезоморфный (развитая мускулатура, высокий соревновательный потенциал, стремление к успеху); третий тип -эндоморфный (избыточный вес, стремление к покою и физическому комфорту).
По мнению Ш. и Э. Глюков, также придерживающихся традиции психосоматического прочтения девиантности, сочетания
эндоморфного и мезоморфного типов личности дают предсказуемый эффект антисоциального поведения, являясь основой для создания девиантных групп с их особой статусно-функциональной иерархией. Очевидно, что отличительной чертой подобных концепций девиантности является грубый биологизм, возводящий психосоматическую обусловленность социокультурного поведения в доминирующий принцип. Биоцентристские теории не отвечают на главный вопрос культурологии девиантности: каков культуроге-нез девиантного поля?
Представители Чикагской школы, развивающие концепцию «социальной экологии» (Р. Парк, Э. Берджесс, Р. Маккензи), ограничивают сложноорганизованное социокультурное поле девиант-ности рамками «транзитивной» зоны социокультурного бытия, присутствующей на периферии мегаполиса. Названные исследователи описывают эту зону в терминах «дезорганизованности», отклоняющихся форм поведения, дивергентной морально-ценностной кодификации. Проявлением «дезорганизованности» (т.е. следствием нарушения баланса социальной экосистемы) Р. Фэрис и У. Данхэм считают душевные расстройства в урбанистическом пространстве, причиной которых является «распад реальности», или нарушение баланса экологии внутригородского соседства.
Субкультурная теория девиантности представлена концепцией Ф. Шенли, отрицающего прямую зависимость девиантного комплекса от статусной фрустрации или простого отторжения норм и ценностей иного социального класса. Г. и Б. Майерхофы обращаются к осмыслению ювенильной девиантности. Авторы считают, что девиантность молодежи - это просто «статистический феномен», поскольку сознательное нарушение норм является в этом случае скорее исключением, чем правилом.
В начале ХХ в. Ч. Кули сформулировал концепцию «интерактивного ситуационализма». В рамках этой концепции взаимодействие социальных агентов рассматривалось как базирующееся на активном взаимопонимании и создании образов своего Я на основе реакций других; психологический механизм предвосхищения и ожидания реакций и суждений других обусловливает модель поведения личности в контексте определённой ситуации. Согласно У. Томасу и Дж.Г. Миду, решающее воздействие на формирование
девиантного поведенческого комплекса оказывает восприятие субъектами оценок их поведения другими, что, в свою очередь, обусловливает индивидуальную самоидентификацию и поведенческие проявления. В представлении Э. Гоффмана девиантность и девиантное поле связаны с процессом стигматизации - клеймения как процесса негативной оценки поведения одних людей другими.
В гуманитарном дискурсе 1970-х годов концепция «символического интеракционизма» становится объектом острой критики. В частности, Дж. Гиббс указывает, что интеракционистский прагматизм не учитывает тех норм, которые, будучи социально принятыми, по существу своему являются девиантными. Здесь также не принимаются в расчет сложные взаимоотношения между девиант-ными ценностями, актами и структурой общества в целом (а не только внутренней организации его сегментов).
Теоретические проблемы, оставшиеся вне поля зрения символического интеракционизма, была призвана решить социострук-турная модель девиантности Э. Шура. Последний видел выход из узкопрагматического анализа девиантности в исследовании той роли, которую берет на себя социально-политическая власть, которая очерчивает границы девиантного и магистрального, определяя тем самым нормы девиантности и дозволенного поведения. Кроме того, по мнению Шура, необходимо учитывать многосоставность социального контекста, внутри которого развиваются тенденции девиантности.
Конфликтологическую концепцию девиантности разрабатывает Дж. Волд. По его мнению, конфликт - это сущностный социальный процесс, укорененный в самой структуре социогенеза. Социально-культурное пространство понимается здесь как множественность групповых интересов и интенций, которые вовлекают индивидов в отношения борьбы за престиж, власть, материальные и духовные ресурсы.
В бихевиористском ключе решает проблему отношений силы и противодействия О. Терк: девиантность - это совокупность определенных типов и моделей поведения, социокультурное пространство - зона проявления силовых потенциалов и установления пределов влияния разных социальных групп.
Марксистская теория социально отклоняющегося поведения представлена в ХХ в. работами Э. Райта, по мнению которого исто-
ки девиантности кроются в классовых противоречиях социально-экономической системы капитализма. В отношениях классового противостояния оказываются две главные общественные ценностно-идеологические тенденции - либеральная, с идеалом частной собственности и прибыли, и коммунистическая - с проповедью справедливого перераспределения социальных благ и обобществленной собственности.
Мотивационно-психологический аспект классового противостояния акцентируется в криминологической концепции В. Бонгера. Эгоцентризм капиталистического способа производства и распределения общественных благ связан с нейтрализацией естественного желания человека помочь другим, с потерей врожденной способности сострадать несчастью другого. Подобная трансформация общественно-психологического климата наделяет преимуществом инстинкт бескомпромиссной борьбы и жесткого противостояния, что и является импульсом формирования девиантного сегмента социокультурной системы, считает Бонгер.
Комплекс подобных импульсов - как элемент сложнооргани-зованной системы девиантных мотивов - включают в процесс генезиса отклоняющегося поведения также П. Уолтон и Дж. Янг. Они особо отмечают экономический и исторический факторы формирования девиантности - это, прежде всего, уровень материального благосостояния субъекта и этап исторического развития капиталистической системы как совокупности определенных способов производства и распределения (причем не только материальных благ, но также смыслов и значений в культурном пространстве). Следуя традициям конвенционального прагматизма, Уолтон и Янг усматривают непосредственные причины девиантного акта в осознанном стремлении решить проблему статусного неравновесия. Глубинная причина девиантного поведения - неприятие социальным агентом дисбаланса в распределении властных функций и материальных ресурсов. Уолтон и Янг оригинально переосмысливают концепцию «приписывания ярлыков» и стигматизации. Они показывают, как реакция магистральной социальной системы на свое девиантное поле (демонстрация ценностно-нормативных ориентиров, продуцирование ярлыков и знаков клеймения) обнаруживает обратный результат своего воздействия на субъектов отклоняющегося поведения. Девиантные индивиды вовлекаются в девиантно-
структурирующий процесс в той мере, в какой они выказывают равнодушие к внешним стигматизирующим ярлыкам и определениям, демонстрируя своим поведением их бессмысленность и неадекватность. Таким образом, формируется реактивный механизм социокультурного общения: чем обширней символико-понятийное продуцирование стигматов, тем активней становится ценностно-нормативная, мотивационно-поведенческая девиантность, стремящаяся закрепиться в своих автономных границах.
Структурно-функциональный анализ Т. Парсонса трактует девиантность как тенденцию социальных акторов к нарушению баланса интерактивных процессов. Отклоняющееся поведение, по Парсонсу, есть изменение сбалансированного состояния интерактивной тоциальной системы, понятой как совокупность взаимодействий и взаимных реакций социальных агентов. В типологии отклоняющихся форм поведения Парсонса нашел отражение его структурно-функциональный метод. Активный модус девиантного поведения воплощается в конформной и алиенативной (отчуждающей) формах доминирования. Конформная форма фокусируется на социальные объекты либо социальные нормы, которые деви-антный субъект обнаруживает в конвенциональных рамках. Алиенативная форма доминирования выражается в агрессивном неприятии субъект-объектных определенностей социальной системы либо в принципиальном неприятии социальных норм. Пассивный модус девиантного поведения в форме конформного доминирования означает подчинение в отношении социальных объектов либо перфекционизм в аспекте социальных норм. В аспекте алие-нативного доминирования пассивная девиантность выражается в стремлении к независимости от системы социальных объектов либо в забвении социальных норм. Таким образом, в основе типологии отклоняющегося поведения у Парсонса лежит поведенчески-деятельностный подход и анализ ценностных ориентаций.
Идею социально сконструированной природы девиантного поля отстаивает Н. Бен-Йехуда. Согласно его концепции, девиантность должна быть понята как «относительный», сконструированный феномен меняющихся культур в рамках различных символико-моральных систем. Отклоняющееся поведение следует интерпретировать в качестве продукта согласования общественных интересов в области морали, а также в сфере использования и легитима-
ции власти. Легитимированная власть - та, которая определяет моральный порядок, т.е. социокультурные границы разных символи-ко-моральных универсумов.
Теоретическим фундаментом гипотезы Бен-Йехуды о внешне сконструированном девиантном поле (где любой социальный акт, не будучи внутренне девиантным, является продуктом социально-политического баланса, силового и символико-понятийного взаимодействия общественных сил) послужили идеи С. Хиллса, Дж. Дугласа, Ф. Уокслера, Ч. Уэлфорда. Бен-Йехуда использовал также эвристический потенциал «интерпретативного анализа» де-виантности Дж. Оркатта и К. Гирца. Последние определяли девиантность как релятивный «риторический» комплекс, социально конструируемый в процессе концептуального закрепления социальных ярлыков и определений. Этот процесс, по мнению Оркатта и Гирца, способствует выстраиванию границ между различными символико-моральными универсумами.
Новация Бен-Йехуды состоит в том, что, воспринимая прагматическую концепцию стигматизации и интеракционизма, он трактует ее в риторическом ключе, делая акцент на политико-властных импликациях девиантного поля. Криминальная девиант-ность - это не столько реальный социальный процесс, сколько определение, вырабатываемое социально-политическим центром для контроля подчиненных ему сегментов социального поля. Социальное символическое взаимодействие, по Бен-Йехуде, разворачивается в пространстве, где ценности, мотивации, желания и интересы получают свое концептуальное выражение. Комплекс этих пространств автор обозначает термином «мотивационные расчетные системы» (motivational accounting systems). Это своеобразные социокультурные словари мотивов и концептуально закрепленных ориентаций, обширный резервуар риторических знаков и ярлыков, внутренняя основа социального структурирования и контроля.
Термин «мотивационная расчетная система» был введен в научный оборот Ч.Р. Миллсом в 1940-х годах. Речь шла о мотива-ционных комплексах, которые обеспечивают социальных агентов готовыми определениями для объяснения реальных причин будущего отклоняющегося поведения в совокупности всех его возможных последствий. Мотивационная расчетная система выступает существенным элементом социокультурного поля, призванным
предупредить возникновение социальных конфликтов в вербальном выстраивании буферной дистанции между действиями и ожиданиями. Ценностно-ориентационные расчеты (accounts) определяются статусом взаимодействующих социальных отчетов и стандартизируются внутри социокультурных систем.
По мнению Бен-Йехуды, посредством ценностного расчета люди соотносят свои действия с установленным означаемым, что придает понятийное единство непредсказуемому поведению деви-антного агента. Однако мотивационная расчетная система - это не продукт магистрального сегмента социокультурного поля, как полагает Бен-Йехуда, а манифестация глубинных процессов социокультурного общения, устанавливающих ценностную статусно-определяющую перспективу социальных идентичностей. Таким образом, в рамках теории социального символического интерак-ционизма интеллектуально-символический статус мотивационных расчетных систем оказывается непродуманным.
Список литературы
1. Aggleton P. Deviance. - L.: Tavistock publications, 1987. - VI, 121 p.
2. Becker H. Outsiders. Studies in the sociology of deviance. - N.Y.: Free press, 1967. -X, 179 p.
3. Ben-Yehuda N. The politics and morality of deviance. Moral panics, drug abuse, deviant science and reversed stigmatization. - Albany: SUNY press, 1990. - 348 p.
4. Blumer H. Society as symbolic interaction // Symbolic interactionism / Ed. by E. Rose. - Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1969. - P. 179-192.
5. Blumer H. Symbolic interactionism: Perspective and method. - Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1969. - 208 p.
6. Bonger W., Criminality and economic conditions. - Boston: Little, Brown & co., 1916. - XXXI, 706 p.
7. Cloward R.A., Ohlin L.E. Delinquency and opportunity. - N.Y.: Free press, 1960. -220 p.
8. Cohen A.K. Delinquent boys: the culture of the gang. - Glencoe (IL): Free press, 1955. - 202 p.
9. Cooley C.H. Human nature and the social order. - N.Y.; Chicago; Boston: Charles Scribner's sons, 1902. - VIII, 413 p.
10. Deviant behavior: An interactionist approach / Ed. by E. Goode. - Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1978. - IX, 470 p.
11. Douglas J.D., Waksler F.C. The sociology of deviance: An introduction. - Boston: Little, Brown & co., 1982. - 417 p.
12. Durkheim E. Les règles de la méthode sociologique. - P.: Alcan, 1912. - XXIV, 186 p.
13. Durkheim E. Le suicide. - P.: Alcan, 1930. - XII, 462 p.
14. Erikson K.T. Wayward puritans: A study in the sociology of deviance. - N.Y.: Wiley, 1966. - 228 p.
15. Faris R.E. Social disorganization. - N.Y.: Ronald press, 1948. - VIII, 484 p.
16. Faris R.E., Dunham H.W. Mental disorders in urban areas. - Chicago: Univ. of Chicago press, 1939. - 270 p.
17. Geertz C. Ideology as cultural system // Ideology and discontent / Ed. by D.E. Apter. -N.Y.: Free press, 1964. - P. 47-76.
18. Gibbs J. Issues in defining deviant behavior // Theoretical perspectives in deviance / Ed. by R. Scott and J. Douglas. - N.Y.: Basic books, 1972. - P. 39-68.
19. Physique and delinquency / Glueck S. e.a. - N.Y.: Harper & bros., 1965. - XI, 339 p.
20. Goffman E. The presentation of self in everyday life. - Garden City (NY): Double-day, 1959. - XV, 255.
21. Henry A.F., Short J.F. Suicide and homicide. - N.Y.: Free press, 1954. - 214 p.
22. Hills S.L. Demystifying social deviance. - N.Y.: McGraw-Hill, 1980. - 210 p.
23. Hirschi T. Causes of delinquency. - Piscataway (NJ): Transaction publishers, 2002. -XXIII, 309 p.
24. Human deviance, social problems and social control / Ed. by E.M. Lemert. - Engle-wood Cliffs: Prentice-Hall, 1967. - VIII, 211 p.
25. Kitsuse J. Societal reaction to deviant behavior. Problems of theory and method // Social problems. - Berkeley, 1962. - Vol. 9, N 3. - P. 247-256.
26. Kretschmer E. Körperbau und Charakter. - B.: Springer, 1951. - XI, 349 S.
27. Lyman S.M., Scott M.B. A sociology of the absurd. - N.Y.: Appleton-Century-Crofts, 1970. - XI, 221 p.
28. Mead G. H. Mind, self and society / Ed. by C.W. Morris. - Chicago: Univ. of Chicago press, 1934. - XXXVIII, 401 p.
29. Miller W.B. Lower class culture as a generating milieu of gang delinquency // J. of social issues. - Washington, 1958. - Vol. 14, N 3. - P. 5-9.
30. Mills C.W. Situated actions and vocabularies of motive / American sociological rev. -N.Y., 1940. - Vol. 5, N 6. - P. 904-913.
31. Myerhoff H.L., Myerhoff B.G. Field observations of middle class «gangs» // Social forces. - Chapel Hill (NC), 1964. - Vol. 42, N 1. - P. 328-336.
32. Orcutt J. Deviance as a situated phenomenon: Variations in the social interpretation of marijuana and alcohol use // Social problems. - Berkeley, 1975. - Vol. 22, N 3. -P. 346-356.
33. Palmer S., Humphrey J.A. Deviant behavior: Patterns, sources, and control. - N.Y: Plenum press, 1990. - XVII, 294 p.
34. Parsons T. The social system. - Glencoe: Free press, 1952. - XVIII, 575 p.
35. Quinney R. The social reality of crime. - Piscataway (NJ): Transaction publishers, 2001. - XXIV, 339 p.
36. Quinney R. Critique of the legal order. - Piscataway (NJ): Transaction publishers, 2001. - XXVII, 206 p.
37. Scheff T.J. Being mentally ill: A sociological theory. - Chicago: Aldine, 1999. -XIV, 220 p.
38. Schur E.M. Labeling deviant behavior: Its sociological implications. - N.Y.: Harper & Row, 1971. - 177 p.
39. Schur E.M. The politics of deviance. - Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1980. - XI, 241 p.
40. Sellin T. Culture conflict and crime. - N.Y.: Social science research council, 1938. -116 p.
41. Shanley F.J., Lefever D.W., Rice R.E. The aggressive middle class delinquent // J. of criminal law, criminology and police science. - Baltimore; Chicago, 1966. -Vol. 57, N 2. - P. 145-152.
42. Sheldon W.H., Hartl E. Varieties of delinquent youth: An introduction to constitutional psychiatry. - N.Y.: Harper & bros., 1949. - XVI, 899 p.
43. Simmel G. Metropolis and mental life // Classic essays on the culture of cities / Ed. by R. Sennett. - N.Y.: Appleton-Century-Crofts, 1969. - P. 47-60.
44. Stebbins R.A. Deviance: tolerable differences. - Toronto: McGraw-Hill Ryerson, 1988. - XI, 276 p.
45. Straus J., Straus M. Suicide, homicide and social structure in Ceylon // Amer. j. of sociology. - Chicago, 1953. - Vol. 58, N 5. - P. 461-469.
46. Sutherland E.H., Cressey D.R. Principles of criminology. - Philadelphia: Lippincott, 1934. - VII, 611 p.
47. Sykes G.M. Criminology. - N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1978. - XVI, 631 p.
48. Tannenbaum F. Crime and community. - Berkeley: Univ. of California press, 1957.
- 487 p.
49. Taylor I., Walton P., Young J. The new criminology: For a social theory of deviance. - L.; Boston: Routledge & Paul, 1975. - XV, 325 p.
50. The city / Ed. by R.E. Park, E.W. Burgess, R.D. McKenzie. - Chicago: Chicago univ. press, 1926. - XI, 239 p.
51. Thio A. Deviant behavior. - Boston: Houghton-Mifflin, 1978. - XV, 416 p.
52. Thomas W.V. The unadjusted girl: with cases and standpoint for behavior analysis.
- Boston: Little, Brown & co., 1937. - I, 261 p.
53. Transformations de la famille et délinquence juvenile // Ed. par L. Mucchielli. - P.: La documentation française, 2001. - 88 p.
54. Turk A.T. Criminality and legal order. - Chicago: Rand, McNally & co., 1969. - III, 184 p.
55. Vold G.B., Bernard T.J., Snipes J.B. Theoretical criminology. - N.Y.: Oxford univ. press, 2002. - VI, 346 p.
56. Welford C. Labeling theory and criminology: An assessment // Social problems. -Berkeley, 1975. - Vol. 22, N 3. - P. 332-345.
57. Wolfgang M.E., Ferracuti F. The subculture of violence. Towards an integrated theory in criminology. - L.: Tavistock publications, 1967. - 387 p.
58. Wright E.O. Class, crisis and the state. - L.: New left books, 1978. - 266 p.
С.Н. Ивашкин, С.В. Панов
