CC BY
42
2008.03.013. ИВАНОВ А.Е. ЕВРЕЙСКОЕ СТУДЕНЧЕСТВО В ВЫСШЕЙ ШКОЛЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ НАЧАЛА XX в. КАКИМ ОНО БЫЛО? ОПЫТ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО ПОРТРЕТИРОВАНИЯ. - М.: Новый хронограф, 2007. - 436 с.
Ключевые слова: Россия, начало XX в., еврейское студенчество, еврейская интеллигенция, российская интеллигенция, интеграция, торгово-промышленная среда.
Монография посвящена исследованию процесса формирования на протяжении XIX - начала XX в. новой генерации молодой еврейской интеллигенции в лице еврейского студенчества, в то же время ассимилируемого русской культурой, интегрируемого в интеллигенцию России, а логикой экономического развития - в ее торгово-промышленную среду. Социокультурные итоги этого процесса были репрезентированы в материалах еврейских студенческих переписей, осуществленных студентами высших учебных заведений Киева, Одессы, Москвы в 1909-1913 гг.; эти материалы и составили основную источниковую базу исследования. Их аналитический свод осуществлялся по следующим тематическим срезам: субсоциальная характеристика еврейского студенчества; академическая проблематика, связанная с его учебой в высшей школе; национально-культурный облик студентов-евреев; их общественно-политические симпатии и антипатии.
С конца XIX столетия студенческие переписи, или «самопереписи», как их именовали сами студенты, стали непременным атрибутом российской студенческой субкультуры, притом - уникальным, не имевшим аналогов ни в одной из высших школ стран Европы. «Самопереписи» представляли собой тематически разнонаправленные эмпирические социологические исследования посредством анкетного опроса, осуществленные самими студентами в пределах собственного студенческого сообщества. По приводимым автором данным, в конце XIX - начале XX в. в российских высших учебных заведениях было проведено не менее 80 студенческих «самопереписей»; скорее всего, их было больше.
В своей совокупности «самопереписи», по словам А.Е. Иванова, составили целостное научно-практическое направление в отечественной статистике - студенческое. Становление и научная
институционализация социологии студенчества протекали под благожелательным патронажем профессоров экономики и статистики, поощрявших интерес и развивавших вкус учащихся к статистическим конкретно-социологическим анкетным исследованиям. Основателем студенческой социологии можно считать выдающегося политэконома Н.Х. Бунге - профессора Киевского университета, будущего министра финансов, председателя Комитета министров. В 1872 г. он с помощью студентов осуществил первую в России, да и в мире, «материальную» перепись киевских универсантов с целью выяснения их экономического положения. Эта перепись послужила прототипом последующих анкет, возобновившихся с 1892 г. и посвященных социоисследованию проблемы студенческой бедности, изживание которой Н.Х. Бунге выдвигал в качестве «капитально важной» задачи университета. Среди профессоров и преподавателей, в первую очередь университетских, способствовавших развитию студенческой социологии своим научно-методическим руководством и инициативой, были известные экономисты-статистики и социологи - А.А. Кауфман, Н.А. Каблуков, А.Ф. Фортунатов, М.В. Бернацкий, врачи-гигиенисты
Г.И. Россолимо, Д.П. Никольский, М.А. Членов и многие другие.
Тематика «самопереписи» охватывала самые разнообразные стороны жизнедеятельности студенческого социума: материально-бытовую, социально-гигиеническую, включая половую, возрастную, духовно-культурную, академическую, общественно-политическую. До 1909 г. «самопереписи» по составу респондентов и тематике носили общестуденческий, исключительно полиэтнический характер, что свидетельствовало о конфессионально-национальной толерантности молодой российской интеллигенции.
Показателем нарастающего интереса еврейского студенчества к национальному аспекту своей социокультурной общности стали «самопереписи» студентов-евреев, осуществленные в 1909 и 1910 гг. в Киеве, в 1911 г. - в Одессе и в 1913 г. - в Москве.
Задаваясь вопросом: «Почему именно у еврейского студенчества проявилась потребность в национальных "самопереписях"?», А.Е. Иванов полагает, что, «скорее всего, главным импульсом этих социологических акций было протестное самоощущение студентов-евреев, подогреваемое их гражданской дискриминированно-стью (процентные нормы приема в высшие учебные заведения, к
тому же не во все, обостряли синдром черты оседлости). Это про-тестное самоощущение этнически консолидировало еврейско-студенческую молодежь, побуждало ее самоидентифицироваться на культурно-национальной почве» (с. 9).
По «технологии» анкетирования это были «комплексные» переписи, нацеленные на детальное социокультурное портретиро-вание еврейских студенческих сообществ Киева, Одессы и Москвы начала XX в. «Компактность объекта социологического исследования, его национальная и в известной степени социальная однородность позволили устроителям этих переписей интегрировать в их программах всю гамму проблем, ранее распыленных в переписях общестуденческого характера, национально их конкретизировать.
Главный акцент в еврейско-студенческих переписях был сделан на выяснении, во-первых, объективных элементов национального самосознания респондентов: язык среды в их детском возрасте, знание ими еврейского (идиш) и древнееврейского (иврит) языков, употребление последних в качестве языков мысли, общения, чтения. Во-вторых, значительный круг вопросов к респондентам переписей ставился для выяснения субъективных моментов национального самосознания: отношение к сохранению и историческому развитию еврейской национальности, к ее культурной ассимиляции, к переходу в иную конфессию из иудейской. По-разному в переписях разрабатывались вопросы общественно-политической ориентации респондентов. В киевской переписи 1909 г. - традиционно, посредством определения их симпатии к политическим партиям, включая и еврейские (Бунд, пролетарский и буржуазный сионизм). В одесской переписи 1911 г., помимо вопросов, касающихся партийно-политических симпатий респондентов, выяснялся также вопрос о степени их втянутости в деятельность политических партий. В московской 1913 г. - вопрос ставился только в ракурсе отношения к национально-еврейским общественным и политическим течениям (сионизм, бундизм, авто-номизм, территориализм, сеймизм, культурно-национальное течение, сочувствие ассимиляции)» (с. 10-11).
Сравнительный анализ материалов переписей, по мнению автора, позволяет «предметно раскрыть деформирующее воздействие культивируемой самодержавием, посредством введенных в действие в 1887 г. процентных норм, академической неполноправности
студентов-евреев на весь строй их социокультурного бытования» (с. 12-13).
«В XIX - начале XX в., - пишет автор, - еврейское студенчество в Российской империи "выковывалось" молотом академической политики самодержавия на наковальне неприятия ее иудейским сообществом. Если правительственный курс был нацелен на культурную ассимиляцию молодых поколений и в перспективе всего российского еврейства, то закрытая, облаченная в броню иудаизма еврейская религиозная община всячески противодействовала этому. Во имя сохранения культурно-национальной идентичности она не хотела выпускать за пределы своего влияния своих детей, которые во все большем числе устремлялись к свету европейского образования в "гойской" государственной школе - начальной, средней, высшей» (с. 160).
В первой половине XIX в. это идеологическое противостояние сложилось не в пользу царского правительства. За очень малым исключением еврейская молодежь тогда не пошла в предназначенные для детей христиан учебные заведения, предпочтя им традиционное «еврейское образование».
И все же действия по приобщению еврейской молодежи к русской системе народного образования, предпринятые во времена царствования Александра I и Николая I ведомством народного просвещения, особенно во времена С.С. Уварова, не пропали даром. Во-первых, они нашли своих адептов в иудейском сообществе (маскилим), во-вторых, проложили наглядную для молодого еврейства гражданско-правовую грань между его соплеменниками со средним и высшим образованием, с одной стороны, и без оного - с другой.
Реанимированная А. В. Головниным - первым из министров народного просвещения реформаторской эпохи Александра II, эта политика органично вписалась в контекст «Великих реформ» 6070-х годов XIX в. Она благотворно отозвалась на гражданском положении евреев с высшим образованием, получивших широкий доступ в сферу негосударственных служб (земско-городское самоуправление, адвокатура, частное предпринимательство), ставших форпостами формирования в самодержавной России институтов гражданского общества. Несколько расширилась возможность доступа для евреев на государственную службу, в первую очередь во-
енно-врачебную. Знаковой приметой эпохи либеральных реформ стало появление девушек-евреек в негосударственных высших женских учебных заведениях, которые сами по себе были «продуктом» гражданско-правовой модернизации российского общества.
Неизмеримо возрос общественно-культурный статус «лиц иудейского исповедания» с высшим образованием. Эта новая русско-еврейская интеллигенция стала определяющей, руководящей, представительной силой еврейского народа в глазах всего русского общества.
«Подстегнутая этими позитивными явлениями заинтересованность еврейской молодежи в получении среднего и высшего образования приобрела столь широкие масштабы, что правительство, в конечном счете, поддавшись уверениям консерваторов о якобы грозящей России "еврейской опасности", "включило красный свет" этому движению, введя в 1887 г. процентные нормы приема евреев в университеты и народно-хозяйственные институты» (с. 161). Данная полицейско-охранительная акция стала эхом эпохи правительственных контрреформ, первые признаки которых обозначились к концу 70-х годов XIX в. Она существенно ограничила возможности еврейской молодежи на получение высшего образования, но не отбила, а скорее усилила ее стремление к достижению этой цели. Численность еврейского студенчества в конце XIX - начале XX в. возрастала - пусть медленно, но неуклонно.
Сохраняя в целом достаточно стойкое чувство «кровной» причастности к своему народу, еврейская интеллигентная молодежь, по мнению автора реферируемой монографии, заметно утрачивала традиционные культурно-национальные черты, которые как бы разбавлялись ощущением себя именно «русскими евреями». Постепенно ослабевала внутренняя связь с культурой еврейских местечек, уходило в прошлое двуязычие, все большую роль во внутринациональном общении начинали играть русский язык, русская художественная литература и периодика, все критичнее становилось отношение молодежи к иудаизму и небрежнее - к религиозной обрядности. А. Е. Иванов обращает внимание на прямую зависимость глубины и устойчивости национального самосознания студентов-евреев от социального положения. «Чем последнее было прочнее, тем уязвимее становилось национальное самочувствие субъекта. Самыми космополитичными были дети из семей капита-
листических служащих, наиболее органично втянутых в "технологию" общероссийских вненациональных и международных пред-принимательско-деловых отношений. Маргинальность их общественного положения предрасполагала к культурно-исторической мимикрии. Вместе с тем, ответы респондентов проанализированных... переписей еврейского студенчества на вопросы об отношении к национально-общественным течениям в иудейском сообществе говорят о сочувствии большинства ответивших к его сохранению и культурно-национальному развитию» (с. 162).
С.В. Беспалов
