CC BY
17
ЛИТЕРАТУРА XVIII-XIX ВВ.
Русская литература
2008.01.015. КУПЕР Д.Л. ВАСИЛИЙ ЖУКОВСКИЙ - ПЕРЕВОДЧИК И «ПРОТЕИЗМ» РУССКОЙ НАЦИИ.
COOPER D.L. Vasilii Zhukovskii as a translator and the protean Russian nation // Russian rev. - Syracuse (N.Y.), 2007. - Vol. 66, N 2. -P. 185-203.
Вопрос о национальной специфике русской литературы, отмечает американский русист Дэвид Купер, был поставлен задолго до того, как В.Г. Белинский в «Литературных мечтаниях» (1834) заявил, что русской литературы нет, и даже до полемики 1820-х годов о романтизме и народности. Он возник во второй половине 1810-х годов в контексте полемики о балладе, инициированной переводами «Леноры» (1773) Г. Бюргера В.А. Жуковским и П.А. Катениным, а также в связи с дискуссией о русском эквиваленте греческого гекзаметра, развернувшейся по поводу перевода Н.И. Гнедичем «Илиады» Гомера.
Жуковский начал поэтический путь в тот период, когда в русской литературе обозначились и сопротивление французскому влиянию, и необходимость осознания своей национальной идентичности. Переводы поэта стали первым шагом к решению этой проблемы, показав, как наследие чужой культуры может плодотворно претворяться в рамках своей национальной культуры.
Творческий метод поэта сформировался в значительной степени в недрах «Дружеского литературного общества» и прежде всего под влиянием Андрея Тургенева, выразившего в дневниках свое состояние души переводами фрагментов из «Страданий молодого Вертера» И.В. Гёте. Вместе с тем в отношении переводов Жуковский не был полностью согласен с Тургеневым, допуская возможность отклонения от оригинала и его переделку, а не полное подчинение источнику. Тургеневу поэт посвятил первую крупную публикацию - «Сельское кладбище» (1802), перевод из Т. Грея, не отличавшийся точным следованием оригиналу. В статьях 18091810 гг. Жуковский придерживался мнения, что истинному поэту позволено вносить в перевод что-либо от себя. Тогда же он сфор-
мулировал известный тезис: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах - соперник» («О басне и баснях Крылова», 1809).
Целенаправленное изменение оригинала - таков принцип классицистического перевода; при этом соревнование с образцом, продолжает Д.Л. Купер, отнюдь не является соперничеством национальных культур, ибо цель перевода - приближение к универсальному, к идеалу. Переводчики-классицисты «улучшали» оригинал, стирая национально-исторические черты и ограничивая его универсальность. Романтизм привнес принципиально иное отношение к переводу: на первый план выдвинулась национальная специфика источника. Для романтиков, сосредоточенных на стремлении к адекватной передаче содержания, характерным стал перевод стихов прозой; таким образом, момент соперничества был полностью вытеснен попыткой ассимиляции с источником.
Для позиции Жуковского-переводчика показательно смешение классицистического и романтического подходов. Его установка на переработку образца, по мнению Д. Л. Купера, отчасти напоминает классицистов. Однако утверждение о необходимости для переводчика подчиниться своему воображению и творить как оригинальный автор соответствовало духу сентиментализма и романтизма. Такая позиция была подчинена настроению момента: противостоять смешению культур, одновременно обогащая литературу новыми формами. То и другое осуществлялось в контексте настойчивых требований созидания национальной литературы.
Смешение классицистических и романтических установок было присуще не только Жуковскому. Оно отчетливо проявилось в полемике о балладе 1816 г., когда на первый план выдвинулась задача формирования национального варианта жанра.
П.А. Катенин, опубликовав под названием «Ольга» (1816) перевод баллады Г. Бюргера «Ленора», бросил вызов Жуковскому, выпустившему ранее свой вариант под названием «Людмила» (1808) с подзаголовком «Русская баллада». Жуковского поддержал Н.И. Гнедич, на взгляд которого, баллада «Людмила», отвечавшая эстетическим требованиям карамзинистской поэтики, была даже лучше своего источника. Вместе с тем Гнедич пытался доказать, что вариант Жуковского был более русским, чем перевод Катенина. Таким образом, Бюргер и Жуковский сравнивались как поэты, но перевод Жуковского «оказался прочитанным в контексте на-
ционального состязания и не столько между русскими и немцами, сколько между двумя лагерями русской литературы, каждый из которых претендовал на создание национальной нормы» (с. 192).
Классицистическая идея соперничества была переосмыслена в духе романтизма и в полемике о русском гекзаметре. В 1813 г. С.С. Уваров предложил Н.И. Гнедичу, приступившему к переводу «Илиады» александрийским стихом, обратиться к русскому гекзаметру, освобождаясь тем самым от подражания французской поэзии.
Полемика о гекзаметре была более важна для самоопределения русской литературы, считает исследователь, чем споры о балладе. Эпос, по аналогии с греческой литературой, был понят как исток национальной культуры, и речь, следовательно, шла о том, чтобы укоренить русскую поэзию на ее собственном основании, будь то гекзаметр или иной древний размер (например, акцентный былинный стих - исконный русский эпический размер, по мнению А.Х. Востокова).
Не принимая непосредственного участия в полемике, Жуковский испытал ее сильное влияние. В 1831-1836 гг. он обратился к гекзаметру при переводе прозаического романа «Ундина» Ф. дела Мотт Фуке. В то же время Жуковский возвратился к своим прежним переводам «Леноры» Г. Бюргера и «Сельского кладбища» Т. Грея, приближая их к подлиннику. Такая переработка переводов в духе романтической эстетики, напоминавшая классицистические переделки «Ундины», отвечала изменившемуся литературному контексту: вопрос о национальной специфике русской литературы выдвинулся с периферии, где он был в 1810-е годы, на центральное место. Теперь переводы Жуковского воспринимались и оценивались как его оригинальные произведения. В 1820-е годы ситуация стала иной: в 1822 г. в недостатке оригинальности поэта упрекал А.С. Пушкин; в 1824 г. в ложном романтизме и подчинении немецкой музе его обвинил В.К. Кюхельбекер. Переработкой своих ранних переводов Жуковский занялся для того, полагает, Д.Л. Купер, чтобы показать, насколько те были далеки от исходных текстов, и тем самым подчеркнуть свой оригинальный вклад.
На одно из первых мест российского Парнаса вернул поэта Н.В. Гоголь, высоко оценивший роль Жуковского в развитии русской литературы. Прочтение Гоголя, считает исследователь, парадоксально: оно сочетает признание присущей классицистической
поэтике идеи соревнования и - в духе времени - идеи народности. В 1846 г. по поводу перевода Жуковским «Одиссеи» Гоголь заметил, что это - «воскресенье» Гомера и что переводчик «незримо стал как бы истолкователем Гомера».
Гоголь создал новую парадоксальную парадигму: «Перевод лучше оригинала не потому, что приспосабливает произведение к принятым универсальным эстетическим нормам, но потому, что воссоздает индивидуальную и национальную специфику оригинала лучше, чем сам оригинал» (с. 199). Такова была новая романтическая концепция перевода.
Идея состязания национальных культур, свойственная классицистической эстетике перевода, была преобразована Гоголем. По его мысли, «Одиссею» не оценили в Европе не только из-за недостатка талантливых переводчиков, но также из-за отсутствия языка, способного передать красоты эллинской речи, и народа, «одаренного девственной чистотой вкуса». И если в свое время В.К. Тредиаковский, переводя гекзаметром прозаический роман Ф. Фенелона «Приключения Телемака, сына Улисса», состязался с французским писателем с целью показать превосходство русского языка и поэзии, то Жуковский, по мнению Гоголя, должен был показать превосходство самого русского народа. В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» он отметил, что такой поэт, как Жуковский, мог появиться только у нации, особо восприимчивой к чужим культурам. Следовательно, если перевод может стать оригинальным национальным произведением, то сам процесс перевода как специфическая способность нации становится ее миссией. Гоголь, пишет исследователь, «видит миссию русской нации в очищении и улучшении идей и творений других наций» (с. 200).
Размышления о Жуковском помогли Гоголю определить уникальное место Пушкина, его дар многообразия и изменчивости, его дар Протея, позволяющий поэту быть в Испании - испанцем, с греками - греком, на Кавказе - горцем, оставаясь при этом русским национальным гением. Пушкин, по мнению Гоголя, описывает совершенно сторонний мир, «но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами своего народа». Кульминацией этой мысли в 1880 г. стала речь Достоевского о Пушкине.
Таким образом, заключает Д.Л. Купер, переводческая практика Жуковского сыграла важную роль в раскрытии сущности русского национального характера, в определении культурной миссии России.
Т.Г. Юрченко
