CC BY
31
2004.04.009. ДМИТРИЕВ Е.В. ФАКТОР АДРЕСАЦИИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ: ОТ КЛАССИЦИЗМА ДО ФУТУРИЗМА. - М.: Изд-во МНЭ-ПУ, 2003. - 288 с.
В монографии доктора филол. наук Е.В. Дмитриева исследуются жанрово-коммуникативные аспекты русской лирики ХУШ - начала ХХ вв. В первой главе, обращаясь к философскому осмыслению проблемы адресации и тесно связанной с ней проблемы диалога, автор привлекает ряд имен западных мыслителей (Дж. Беркли, М. Хайдеггер, Ж.П. Сартр, О. Розеншток-Хюсси, М. Бубер, Ю. Кристева и др.). К исследованию подключаются также современные культурно-лингвистические и лингвопоэтические концепции, связанные с вопросами социокультурного бытования текста во внетекстовой реальности и принадлежащие отечественным ученым (ДН. Шмелёв, Л.В. Славгородская, Э.В. Чепкина, Е.А. Реферовская, Н.Д. Арутюнова, Ю.М. Лотман и др.).
Однако проблема адресации, подчеркивает автор, «не может ставиться и решаться имманентно - вне проблемы жанра, поскольку жанр, согласно М.М. Бахтину, - "это отстоявшаяся типологически устойчивая форма высказывания, устойчивый тип построения целого"»1. А всякое высказывание по своей природе адресовано» (с. 7). Е.В. Дмитриев прослеживает историю понятия о литературном жанре. Опираясь на труды А.А. Веселовского, Л.И. Тимофеева, Б.В. Томашевского, Г.Н. Поспелова, М.М. Бахтина и многих других, он отмечает, что необходимо учитывать диалогическую природу жанра, ориентированного и на точку зрения создателя литературного произведения, и на точку зрения читателя (с. 34). При этом ведущую роль играет авторская установка; в лирических жанрах она особенно важна. «Любая жанровая трансформация связана со сменой доминанты в авторской установке, а сам акт жанрообразования происходит в результате нового сочетания разноаспектных установок» (с. 41). К числу важнейших установок, влияющих на дифференцирование жанров, относится «ориентация на определенный тип общения с читателем, потенциальным адресатом» (с. 42).
Так, появление адресата меняет соотношение авторского «Я» и лирического героя. «Автор теряет свою "авторитетность" (по М. Бахтину)
1 Бахтин М.М. Из архивных записей к работе «Проблемы речевых жанров» // Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. - М., 1997. - Т.5. - С.243.
по отношению к лирическому герою, который из объекта описания превращается в субъект общения... Через эксплицирование фактора адресата текст теряет свою тотальную монологичность и обретает полифонические черты. Адресат становится верификационным "критерием" авторских суждений, своего рода третейским судьей, судящим автора как субъекта лирического высказывания». Однако роль адресата «двойственна: поскольку он эксплицирован (в заголовочном комплексе или внутри самого текста), то все еще является предметом авторского воздействия, анализа, рефлексии» (с. 64-65).
Во второй главе идет речь об адресации в поэзии классицизма. Двойную адресацию имели, по сути дела, классицистические сатиры. Во-первых, объект сатиры одновременно являлся и адресатом сатиры, направленной против «злонравных» представителей общества. Во-вторых, адресатом становились и самые широкие носители обобщенного порока. Преобладание обличительных установок особенно характерно для сатир А. Сумарокова, видевшего в этом жанре дидактическое средство выражения передовых идей времени, способ прямого эмоционально-учительного воздействия на современников («Пиит и друг ево»).
Определенную жанровую метаморфозу пережила сатира Г. Державина: ослабляется комически-игровой, шуточный тон; обличительный пафос трансформируется в инвективу, разоблачающую бесчеловечность сильных мира сего («Властителям и судиям», «На коварство», «На счастие», «Вельможа»). Поэт ощущал себя рупором общественного мнения, «гласом народа» и голосом истории, что давало ему право судить и порицать, апеллируя не только к дворянству, но и к социуму в целом. В такой сатире возникал эффект двойной - контрапунктной - адресации, где помимо обличения содержался одический пафос воспевания идеала, сопровождаемый дружественной апелляцией к самому массовому читателю.
В классицистической оде адресат должен обладать общественно значимым статусом (быть героем, царем, полководцем и т.д.), поскольку ода отражала идеологию и дух абсолютистского государства. Отсюда канонизация таких тем и мотивов, как прославление Бога, отечества, высоких образцов добродетели, героических моделей поведения. Ораторская архитектоника од М. Ломоносова, возвеличение одического объекта, возводимого к идеалу, кристаллизовались уже в первых одах, в частности в «Оде на взятие Хотина». Эта стратегия была с успехом воплощена в витийственном слоге ломоносовских од, изобилующих стилистическими
приемами фиктивного диалога, вопросами и восклицаниями, превратившимися в сугубо риторические фигуры. Для ломоносовских од в пору расцвета классицизма была характерна огромная дистанция между автором и адресатом. Одический адресат (например, царствующие особы) мыслился как носитель общественно значимых качеств, стоящий неизмеримо выше авторского «Я». Однако стиль од Ломоносова, отмеченный усложненными метафорами, гиперболами и сравнениями, постепенно переставал отвечать потребностям времени.
Оды Г. Державина были злободневны и современны для конца ХУШ в. В оде «Фелица» прославление человеческого начала в монархине было связано с новыми культурными веяниями - с просветительской установкой на возвышение многогранного облика Екатерины II. Человечность для поэта стала мерой нравственности и гражданственности, являясь наивысшей оценкой монаршего поведения. При этом идеальный ореол адресата не был снижен, а лишь переведен в другой регистр (возможно инспирированный подспудно самой императрицей, ведь известно, что поэт использовал и ее собственные литературные опусы).
В постклассицистический период ода не только тяготела к уходу в «быт», но и трансформировалась в другие жанры. Любопытны с этой точки зрения «Ода на подъячих» и «Ода на неистовства людские» И. Хемницера, в названиях которых пародийно обыгрывались жанровые каноны оды и сатиры. В их текстах отсутствуют какие-либо апеллятив-ные формы (обращения, вопросы к порицаемым персонажам), зато есть прямые обращения к читателю, подлинному адресату, которого поэт как бы пытается убедить в правоте своей точки зрения.
Эпистола, которую сами авторы называли также «письмом», выполняла специфически эстетические или просветительски-прагматические функции и обладала способностью воплощать разные содержательно-эмоциональные моменты. Сумароковская «Эпистола о стихотворстве» выполняла роль поэтического манифеста: ее адресатами стали писатели-неофиты; себя же Сумароков мыслил своего рода мистагогом, учителем, создателем новых литературных норм, законодателем новой жанровой системы с четким разграничением свойств и задач каждого жанра.
Дидактико-прагматические установки нашли отражение и в названиях эпистол, где ставились научные и морально-философские проблемы («Письмо о пользе Стекла» Ломоносова, «Послание к слугам моим» Фонвизина). В поэтических адресациях ХУШ в. целевая установка связа-
на с дидактическим назначением: просветить, проповедуя читателям высокие этические нормы общественной жизни, античные образцы искусства, полезные идеи естественных наук и т. д. Эпистола такого типа не ориентирована на частный разговор, но служит выражению должного, и потому здесь авторское «Я» заменено на объективированное «мы».
Поворотную роль в опрощении и обытовлении адресата и адресанта сыграли послания Г. Державина к друзьям и знакомым: «Храповицкому», «Капнисту», «Оленину». «Евгению. Жизнь званская», «Приглашение к обеду» и др. Установка на диалог с конкретно-биографическим адресатом инспирирует выход за пределы канонического дискурса классицизма. Поэтическое слово в державинских эпистоляриях становится предельно конкретным, образные лексемы, выявляющие вещественность, пластичность предметного мира, как бы «повернуты» к восприятию адресата. Именно в жанре послания вызревали предсентименталистские и предромантические тенденции. Только в жанре, целевая установка которого - собственно «собеседование», -реализовалась сентименталистская концепция «частного человека» и отразился внутренний «пейзаж души», свойственный романтикам.
Тема третьей главы - «чувствительное единомыслие» адресата и адресанта в сентименталистских «письмах в стихах». В эпоху Н. Карамзина существенно менялся образ аудитории, к которой апеллировал поэт; она мыслилась не как общество в целом, но как приватный собеседник, слушатель-друг, разделяющий убеждения и чувства автора. Философичны послания М. Муравьева «Сельская жизнь. К Афанасию Матвеевичу Брянчанинову» и «К Хемницеру», построенные на идее гармонии и душевного покоя как высшей жизненной ценности, преодолевающей все невзгоды, соблазны и самый страх смертного небытия. В послании сентименталистов процесс эмоциональной рефлексии стал монополией адресанта, но и предполагаемый участник диалога был поэту необходим.
В четвертой главе рассматривается дружественно-ролевой диалог поэтов-романтиков и «интегральный» характер адресации в поэзии Пушкина. Философско-коммуникативные установки, предполагавшие интерес и уважение адресанта к позиции адресата, порождали ситуацию диалога в трех его разновидностях: 1) дружеского (поэты пушкинского круга Н. Языков, А. Дельвиг, Д. Давыдов); 2) общественно-политического (поэты-декабристы К. Рылеев, А. Бестужев,
В. Кюхельбекер); 3) экзистенциально-философского (Е. Баратынский, поэты-«любомудры» В. Одоевский, Д. Веневитинов).
В «Моих пенатах» К. Батюшкова своеобразие внутреннего мира лирического героя определено опосредованным способом - через систему его духовных ориентиров и культурных ценностей. Названные в тексте имена Н. Карамзина, И. Богдановича, И. Крылова, И. Дмитриева и непосредственных адресатов - В. Жуковского и П. Вяземского - указывают на круг единомышленников поэта, объединенных общим отношением к жизни, искусству, к онтологическим проблемам. «Мифологизация облика адресата способствовала осмыслению поэта-романтика как носителя "новых культурно-ролевых функций", проявляемых, по В. Грехневу, в типажах поэта-отшельника, поэта-гусара, поэта-эпикурейца и т.п.1» (с. 131-132). Таковы адресаты в романтических посланиях П. Вяземского, Д. Давыдова, А. Дельвига, Н. Языкова.
Широкий коммуникативный и проблемно-тематический диапазон посланий Пушкина, содержанием которых стала вся умственная и духовная жизнь человека, отразил миропонимание романтизма и процесс становления нового мировоззрения, наметил перспективу для поэтических свершений преемников и потомков. «Открытая» композиция пушкинских «писем в стихах» позволяла вводить фрагменты жизнеописаний, давать зарисовки нравов, имитировать легкий приятельский разговор. В то же время Пушкин выявлял индивидуальное лицо художника в своем корреспонденте («Жуковскому», «Из письма к Гнедичу», «Козлову», «Языкову»). Со временем отношения между автором, лирическим субъектом и адресатом усложнились. В посланиях 1830-х годов, создавая портреты друзей, Пушкин сочетал психологическую конкретность с типическим обобщением, так что адресаты обретали самостоятельность и в свою очередь начинали влиять на автора. В то же время заметно увеличился удельный вес обращений к абстрактно-обобщенному или «собирательному» адресату, в силу чего большую роль стали играть одические («В Сибирь»), инвективно-полемические («Клеветникам России»), дидактические («Поэту») установки.
Рассматривая основные течения в поэзии Х1Х в. послепушкинской поры, исследователь показывает, как из дружеского послания произошли
1 Грехнев В. Дружеские послания пушкинской поры как жанр // Болдинские чтения. - Горький, 1978. - С.36.
иные формы диалога. В творчестве М. Лермонтова - это медитативные рассуждения о себе или о человеке вообще, о его проблематичном месте в мироздании; у Ф. Тютчева - передача чужого голоса, проникающего в сознание поэта; у Ап. Григорьева и Ап. Майкова - метарефлективные стихотворения о поэзии; у Н. Некрасова - то пророческие, то чисто журналистские обращения к избранному кругу читателей; у С. Надсона -разговор с читателями (сходного с некрасовским круга) посредством определенного лексикона слов, образов и реминисцентных фраз.
В шестой главе Е. В. Дмитриев пишет о факторе адресации и новых коммуникативных тенденциях в поэзии Серебряного века, когда самым значительным течением стал символизм. Литературно-эстетическая борьба в начале ХХ в. обусловливала интерес символистов к жанру послания. Связанные в единое целое авторской установкой и системой сквозных мотивов циклы посланий образовывали новые жанровые структуры. Поскольку символисты утверждали нераздельность искусства и жизни, их послания полифункциональны: будучи феноменом искусства, они ориентированы и на внетекстовую действительность.
В посланиях реализованы основные постулаты символистской эстетики. Особенно это относится к творчеству «младших» символистов -
A. Блока, А. Белого, С. Соловьева, Вяч. Иванова: во-первых, им свойственна мифологизация реальности, во-вторых, установка на будущее, порождавшая эсхатологические устремления, в-третьих, теургическая нацеленность на творческое преображение мира. Предметом диалога у символистов становились различные эстетические и мировоззренческие идеи, что обусловило философичность их посланий. Таковы послания
B. Брюсова, отразившие сферу взаимоотношений художников, их полемику и творческие переклички. Постановка эстетических проблем приводила к тому, что поле адресации сужалось, и послание, обретая элитарные тенденции, становилось «разговором для посвященных».
Послания А. Блока поэтам-современникам концентрируют основные положения его концепции художника, которая с годами трансформировалась в концепцию «нового человека», «человека-артиста». В его посланиях В. Брюсову, Ю. Верховскому, Вяч. Иванову, А. Ахматовой нашли отражение темы, образы, идеи, раскрывающие сущность трагического мировосприятия поэта: проблема соотнесенности красоты и действительности, путь художника как преодоление разорванности мира. Каждый корреспондент, будучи «вписан» в смысловой контекст определенной исторической эпохи, дан в своей биографической
конкретности и в то же время соотнесен с некими метафизическими «общебытийными» ценностями. Установка на коммуникацию нашла яркое воплощение в посланиях А. Белого. Теургическое мировоззрение способно, по А. Белому, объединять людей, «жаждущих подвига», воплощающих идею жизнетворчества. В целом символистское послание выступало в качестве своеобразной «жанровой матрицы», которая, распавшись, обусловила взаимодействие разных типов лирического сознания в контексте последующего развития русской поэзии ХХ в.
Поэтам-акмеистам, пришедшим на смену символистам, был чужд их учительный и жизнестроительный пафос, поэтому жанра послания как такового у них нет - он переродился в «посвящение» и «портрет». Зато акмеисты впервые серьезно заговорили о читательском восприятии как конструктивном факторе поэтического текста. О. Мандельштам размышлял над фактором адресации в статье «О собеседнике», Н. Гумилев написал статью «Читатель», а в его сборник «Огненный столп» включено стихотворение «Мои читатели».
Проблему читательского восприятия акмеисты ставили еще и потому, что их поэзия, в силу герменевтической сложности, не всегда адекватно воспринималась современниками. Это послужило поводом для формирования образа «идеального» (Гумилев) или «провиденциального» (Мандельштам) читателя. Адресации у акмеистов не содержат прямых обращений к реципиенту; послание-посвящение узнается по косвенным признакам, например, по описанию обстоятельств и времени встречи. Подразумевается, что адресат знаком с изображаемой в стихотворении ситуацией. В посланиях-посвящениях, обращенных к собратьям по перу, диалогическое начало проникает в глубь словесной ткани, стилевая система становится разомкнутой. Поэт может прямо «реплицировать» чужое слово, перефразировать текст адресата, давать аллюзии на его стилевую манеру и т.д. Отсюда - особая семантическая насыщенность лирического высказывания в акмеистическом послании.
Авангард, по наблюдению автора книги, предположил прямой монолог под видом диалога. Яркий пример подобной «ложной» диалогичности - политические «проповеди» В. Маяковского, где авторская установка заключается не в понимании и признании адресата как полноценной и полноправной личности, а в прагматическом воздействии на него. Адресации в раннем творчестве Маяковского носят инвективный характер; главный объект негодования - «толпа» мещан и обывателей. Наиболее известные стихотворения в этом жанре - «Нате!» и «Вам!» В
них возникают два семиотических ценностных полюса - «Я» и «вы», что инспирирует в произведении появление, условно говоря, романтической оппозиции «гений - толпа». Напротив, попытка найти адекватного адресата обнаруживается в стихотворении-послании «Ко всему», главная особенность которого - глобальность, «множественность» адресации, включающей и некоторые культурные маски (Христос, Дон-Кихот).
В постреволюционную эпоху в поэзию возвращаются гимны: в «Оде революции» торжественно прославляется «идеальный адресат», который призван разрушить весь обывательский мир. В зависимости от типа аудитории менялась коммуникативная стратегия автора, который создавал, помимо оды, также и эпистолы, сатиры, инвективы. Главным адресатом его лирико-поэтических текстов стала «сама жизнь в ее идеологической подвижности и государственно-политическом становлении, -жизнь, которую Маяковский совершенно в авангардно-футуристическом духе пытался изменить по законам... эстетизированной политики» (с. 268).
В поэзии В. Хлебникова адресация является более философичной. В стихотворении «Вам», посвященном М. Кузмину, поэт конституировал адресата, проецируя его образ на собственную художественную парадигму. Творчество Кузмина интерпретировалось через сопоставление двух главных метапонятий поэзии Хлебникова - природа и цивилизация, из которых первое доминировало. Фактор
адресации играет большую роль и в других произведениях Хлебникова. Например, на структуру поэмы «Зверинец» повлияло сочинение Ницше «Так говорил Заратустра». Предположительно, отмечает Е.В. Дмитриев, «ницшеанский текст» был введен в поэму с учетом адресата - Вяч. Иванова, пытавшегося совместить «религию Диониса», разработанную Ницше, с христианством.
На основании проведенного анализа можно утверждать, заключает исследователь, что актуализация фактора адресации наблюдается в эпохи формирования этапных литературных течений - классицизма, сентиментализма, романтизма, модернизма (в его разновидностях). В эти периоды складывалась концепция художника как творца не только искусства, но и жизни.
О.В. Михайлова
2004.04.010. РАКУЗА И. О КЛАССИКАХ И ЕРЕТИКАХ: «ПРОГУЛКИ» ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.
RAKUSA I. Von Ketzern und Klassikern: Streifzüge durch die russische Literatur. - Frankfurt a. M., 2003. - 236 S.
Реферируемая книга швейцарского профессора славистики, поэта и писательницы Ильмы Ракузы отражает ее взгляд на русскую литературу - взгляд компетентный, но подчеркнуто субъективный, во многом отличающийся от представлений, сложившихся на Западе.
Русская литература в книге И. Ракузы начинается с Е. Баратынского, которого она считает глубоким метафизическим поэтом, перебросившим мост от литературы XVIII в. прямо в XX столетие. Прорабатывая болевые точки, ключевые антиномии страдания, создавая нигилистическую панораму падения и разрушения, Баратынский, по ее мнению, шел от анализа к видению и сделался «глубоким поэтом-визионером» (с. 19).
Анализируя женские образы в романах Ф. Достоевского, автор книги спорит с героем М. Пруста («Поиски утраченного времени»), утверждавшим, что все героини русского писателя, по сути, одна и та же женщина. Такое традиционное для Запада суждение И. Ракуза объясняет «отклонением» героинь Достоевского от «нормального» женского типа -жены, матери. Не претендуя на исчерпывающую классификацию, автор выделяет среди женских образов писателя «нежных» («красивая душа», «чистое сердце»: Неточка Незванова), «гордых» (Настасья Филипповна), «юродивых» (Лизавета). В основе «феномена Л. Толстого», по мнению
