CC BY
325
ДРЕВНИЙ МИР
2004.02.002. АНДРЕЕВ Ю.В. ОТ ЕВРАЗИИ К ЕВРОПЕ: КРИТ И ЭГЕЙСКИЙ МИР В ЭПОХУ БРОНЗЫ И РАННЕГО ЖЕЛЕЗА (III - начало I тыс. до н.э.). - СПб., 2002. - 862 с. - Библиогр.: с. 801-820.
Монография известного российского специалиста по истории Древней Греции, док. истор. наук Ю.В.Андреева (1937-1998) представляет собой, как отмечает в предисловии сам автор, «попытку обобщения и отчасти также переосмысления уже накопленного наукой фактического материала по археологии и истории Греции и Эгейского мира в хронологическом промежутке, охватывающем III, II и первые три века I тыс. до н.э.». Столь широкие хронологические рамки работы, по мысли исследователя, позволяют разглядеть скрытые закономерности развития всей сложной макросистемы эгейских культур и цивилизаций бронзового и раннего железного веков как некоего целостного временного и вместе с тем этнокультурного континуума (с. 6). Книга состоит из двух основных разделов.
Первый раздел посвящен древнейшим цивилизациям Европы: критской (минойской) и микенской, время становления и расцвета которых приходится на эпоху бронзы (III-II тыс. до н.э.). При всем очевидном их своеобразии и различиях, пишет Ю.В.Андреев, они настолько тесно связаны между собой, что воспринимаются как определенное культурно-историческое единство, которое может быть понято и как первый цикл эгейского культурогенеза, и как целостная крито-микенская супер- или метацивилизация. Но тогда, отмечает автор, неизбежно придется признать, что различия между двумя со-ставляющими этого единства - ми-нойским Критом и микенской Грецией - носили не только этнический или географический, но в какой-то степени и стадиальный характер. В пределах замкнутого исторического цикла, образующего крито-микенскую эпоху, восходящий отрезок эволюционной «кривой» в основном совпадает с историей минойской цивилизации (ее кульминацией могут считаться два столетия - XVI и XV вв. до н.э.), после которого начинается определенный спад творческой активности как на Крите, так и в материковой Греции. Но этот период спада в основном и может считаться периодом более или менее самостоятельного (без критского воздействия) развития микенской цивилизации (с. 11).
Чрезвычайно важна также и проблема типологической принадлежности эгейских цивилизаций. Наиболее характерные черты внут-
ренней структуры минойской и микенской цивилизаций, казалось бы, оправдывают сближение их с так называемыми дворцово-храмовыми цивилизациями древнего Ближнего Востока, в особенности в таких периферийных их вариантах, как цивилизации Сирии (Эбла, Библ, Алалах, Угарит), Верхней Месопотамии (Мари, Аррапха) и Центральной Анатолии (царство хеттов).
Вместе с тем, отмечает Ю.В.Андреев, некоторые специфические, так сказать, «европеоидные признаки» в облике минойской и микенской цивилизаций, среди которых, с точки зрения автора, прежде всего следует выделить относительно быстрый темп развития и относительную пластичность внутренней структуры, обусловленные явным смещением «центра тяжести» их экономики в сторону таких мобильных видов хозяйственной деятельности, как мореплавание и торговля, не позволяют совершенно безоговорочно причислить их к категории «нормальных» цивилизаций ближневосточного типа (с. 12-14).
В части первой «Эгейский мир в преддверии цивилизации (эпоха ранней бронзы)» рассматривается комплекс связанных между собой, но в целом развивавшихся вполне самостоятельно культур на территории Эгеиды III тыс. до н.э. К их числу относятся: 1) западно-анатолийская культура Трои-Гиссарлыка, главным центром которой была цитадель Трои I-II, включавшая также ряд поселений в западной части Малой Азии; 2) стоящая несколько особняком, хотя и связанная с троянской культура островов северо-восточной части Эгейского бассейна, представленная такими памятниками, как Полиохни на Лемносе, Ферми на Лесбосе, Эмпорио на Хиосе; 3) кикладская культура, занимавшая острова Кикладского архипелага в центральной части Эгейского моря; 4) раннеэлладская культура материковой Греции, охватывавшая Беотию (Орхомен, Евтресис), Аттику (Айос Космас, Рафина), окрестности Коринфа (Зигуриес, Кораку), Арголиду (Лерна, Тиринф), Мессению (Ако-витика), а также острова Эвбея, Эгина, Левка (в Ионическом море) и некоторые другие; 5) раннеминойская культура Крита, представленная мате-риалами раскопок таких поселений, как Кносс и Фест в центральной части острова, Фурну Корифи (Миртос) и Василики в его восточной части, а также некрополей на равнине Месара близ Феста и в других местах. В течение длительного времени развитие этих культур шло в одном и том же направлении и характеризовалось, хотя и в разной степени, одними и теми же инновациями технологического и социально-экономического порядка.
Имеющиеся факты, пишет автор, дают основание утверждать, что «к концу эпохи ранней бронзы в эгейском мире уже сложился весь комплекс материальных условий и предпосылок для перехода общества со стадии варварства на стадию цивилизации» (с. 27). Однако из всех эгейских культур раннего бронзового века трансформироваться в цивилизацию дворцового типа удалось только культуре минойского Крита, уступавшей многим из них по целому ряду важных параметров. Но все они после непродолжительного расцвета к концу рассматриваемого периода сошли с исторической сцены под воздействием разного рода внешних случайностей, исторических и экологических.
На Крите в силу его географической изолированности этнокультурная ситуация оставалась стабильной со времен неолита. Много-населенность острова (о чем свидетельствует наличие здесь уже в рамках эпохи ранней бронзы наиболее крупных поселений в Эгейском бассейне), обусловленная исключительным по греческим меркам плодородием его почвы, по мнению автора, могла стать одним из главных факторов возникновения именно здесь на рубеже III-II тыс. до н.э. первого европейского варианта дворцовой цивилизации. Другим важным фактором явилась удаленность Крита от важнейших очагов агрессии того времени (Египет, государства Двуречья, варварский мир Центральной и Восточной Европы), что, однако, не препятствовало (благодаря успехам критского кораблестроения) установлению тесных торговых и культурных связей минойцев с более развитыми странами Восточного Средиземноморья (с. 89, 99).
Часть вторая, состоящая из трех глав, посвящена анализу миной-ской цивилизации эпохи средней и поздней бронзы. В истории ее развития выделяются три основных фазы: 1) 1900-1700 гг. до н.э. - период «старых дворцов», или фаза становления дворцовой цивили-зации; 2) 1700-1450 гг. до н.э. - период «новых дворцов», или фаза расцвета дворцовой цивилизации; 3) 1450-1350 гг. до н.э. - фаза упадка и отмирания дворцовой цивилизации (с. 117).
В главе 1 («Дворцы и города минойского Крита») автор отмечает полифункциональный характер монументальных дворцовых комплексов, совмещавших функции святилища, царской резиденции, административного центра сельскохозяйственной округи, общегосударственной житницы и торгово-ремесленного предприятия. Именно потребность в создании своего рода общественного резервного фонда и в организации связей с сырьевыми рынками Передней Азии, в особенности с ее металлодобы-
вающими районами, по-видимому, и была тем основным стимулом, который вызвал к жизни первые дворцы-храмы на Крите (с. 118-120). Однако, пишет он, при всей значимости административных и хозяйственных функций критских дворцов они были лишь производными от их основной сакральной функции, на что, по его мнению, указывают не столько находки культовой утвари и более или менее надежно идентифицированные помещения, сколько их своеобразный архитектурный облик, сюжеты фресок, а также гармоническая сбалансированность с формами окружающего ландшафта, причем сбалансированность не столько эстетического, сколько религиозно-символического порядка (с. 137-139).
К началу высшей фазы развития минойской цивилизации (поздне-минойский I период, около 1550-1450 гг. до н.э.) происходит окончательное оформление принципиальной схемы дворцового ансамбля с большим центральным двором в качестве его архитектурной доминанты. Поразительное единообразие основных планировочных решений по крайней мере четырех главных «новых дворцов» в Кноссе, Фесте, Мал-лии и Като Закро, а также отсутствие укреплений вокруг дворцов и поселений, по мнению автора, свидетельствуют о существовании на Крите в рассматриваемый период единого государства с достаточно сильной властью монархического или, возможно, олигархического типа. Можно полагать, пишет он, что известные сейчас дворцовые комплексы Крита, как и окружающие их периферийные поселения, были звеньями единой хозяйственной и административно-политической системы, центром которой был Кносский дворец (с. 133).
В отличие от дворцов Передней Азии дворцы Крита, пишет Ю.В.Андреев, не были наглухо изолированы от окружающих их «городских» кварталов. А в таких крупных поселениях, как Като Закро, Маллия и даже сам Кносс, они почти срастаются с этими кварталами, что свидетельствует, по его мнению, об относительно слабой выраженности, или некоторой «стертости», несомненно уже существовавшей иерархической структуры минойского общества. Его верхушку образовывала дворцовая (административная и жреческая) элита, в распоряжении которой находился многочисленный обслуживающий персонал, включавший квалифицированных ремесленников, писцов, жрецов и чиновников низшего ранга, торговых агентов, слуг, использовавшихся во время разного рода религиозных церемоний и ритуальных пиршеств, сельскохозяйственных работников (социальный статус всех этих категорий людей не вполне
ясен и, вероятно, полагает автор, не был одинаков). Основную массу населения составляли земледельцы-общинники, выполнявшие различные повинности в пользу дворца, но не входившие в состав дворцового персонала. Таким образом, с точки зрения Ю.В.Андреева, имелись два основных сектора минойской экономики: государственный (дворцовый или дворцово-храмовый) и общинно-частный. Но если на раннем этапе развития критской цивилизации (период «старых дворцов») они еще не были вполне отделены друг от друга, то позднее это были резко обособленные социально-экономические структуры (с. 162-165).
Глава 2 посвящена дискуссионной проблеме так называемой минойской талассократии - морского могущества и гегемонии Крита в середине II тыс. до н.э. в Эгейском бассейне. Материалы, полученным главным образом при раскопках поселений Кикладского архипелага, который, как предполагается, мог административно входить в состав гипотетической критской морской державы, действительно подтверждают факт мощного культурного влияния Крита во всей островной и прибрежной зоне Эгеиды и образования здесь под его воздействием к середине II тыс. до н. э. так называемого Эгейского культурного койне. Но политическая зависимость эгейских сообществ от «державы Миноса», если даже признать ее историческую реальность, как считает автор, при отсутствии в эпоху бронзы настоящих хорошо организованных военных флотов неизбежно должна была носить эфемерный и эпизодический характер и вряд ли могла привести к установлению настоящей талассократии даже при наличии на островах минойских колоний (с. 193-195).
В главе 3 автор акцентирует внимание на некоторых архаических чертах в облике минойской цивилизации. Одной из них является несвойственное подавляющему большинству обществ бронзового века высокое положение женщины на Крите, обусловленное ее ведущей ролью в сакральной сфере жизни минойского общества, в религии которого центральной фигурой была Великая богиня, возглавлявшая целый сонм женских божеств. В качестве ее смертных дублерш женщины пользовались исключительным влиянием, распространявшимся, вероятно, далеко за пределы собственно культовой деятельности, что нашло выражение в явно феминизированном в целом облике минойской культуры (с. 204).
Вместе с тем «минойский матриархат», по мнению Ю.В.Андреева, следует рассматривать не столько как реликт первобытной эпохи, сколько как специфическую защитную реакцию глубоко архаичной социальной системы на слишком быструю ее трансформацию в классовое
общество и государство. Примечательно, пишет он, что именно в период расцвета минойской цивилизации роль женщин как наиболее консервативной части социума возросла настолько, что впервые приблизилась к подлинной гинекократии, выступившей в качестве своеобразного тормоза социального прогресса. И в этом, как полагает автор, состоит одна из основных причин определенной недоразвитости или неполноценности цивилизации минойского Крита (с. 214-215).
Особенности религии и искусства минойского Крита рассматриваются в части третьей монографии. Как отмечает автор, религия являлась в полном смысле слова интегрирующим, органи-зующим и целепо-лагающим фактором в жизни минойского общества. «Вся территория Крита, - пишет он, - была маркирована религиозными символами и местами для отправления культа и, таким образом, во всей своей протяженности представляла собой своего рода сакральное пространство, фокусными точками которого считались, по всей видимости, дворцы и связанные с ними наиболее важные сельские святилища» (с. 237).
Религиозный характер носит и подавляющее большинство сохранившихся произведений минойского искусства. Все его сюжеты и декоративные композиции перенасыщены всевозможными предметами, по всей видимости имеющими значение культовых символов (двойной топор - «лабрис», «рога посвящения», колонна, «змеиная рама» и т.д.), что придает минойской религии специфический оттенок фетишизма, свойственный ей в гораздо большей степени, чем другим религиям Восточного Средиземноморья и Передней Азии. Столь же характерны для нее и такие пережитки типично первобытных верований и форм культа, как тотемизм, анимизм, шаманизм и т.п. Крайне аморфным выглядит и миной-ский «пантеон», по-видимому, представлявший собой достаточно пеструю толпу больших и малых богов и духов, воплощений (персонификаций) различных явлений и стихий природы.
В целом, отмечает автор, подобная система верований лучше всего может быть определена как «первобытный пандемонизм». Вместе с тем имеющийся иконографический материал критского искусства и отчасти также свидетельства позднейших мифов критского цикла позволяют предполагать, что уже начался процесс выделения нескольких центральных фигур главных божеств. Таким образом, начался переход минойской религии на более высокую ступень развития - политеизм, - сближающий ее с религиями стран Передней Азии и Египта. Однако этот процесс, отмечает автор, по-видимому, так и не успел завершиться до прихода на
Крит греков-ахейцев и окончательного изживания здесь дворцовой цивилизации (с. 279-280, 353-355).
Отдельная глава посвящена анализу минойского культа быка. Подобно многим другим умирающим и воскресающим богам Древнего мира, минойский божественный бык почитался прежде всего как искупительная жертва, служившая гарантией бесперебойной работы «космического механизма» и обеспечивавшая правильное чередование времен года, постоянное обновление живой природы и смену поколений внутри социума. При этом его образ, вероятно, сливался с образом антропоморфного консорта Великой богини («Владычицы зверей»). Своеобразие минойской версии мифа об умирающем и воскресающем боге, отмечает Ю.В.Андреев, заключалось в том, что божеством, которому непосредственно была адресована жертва, являлась сама Великая богиня, выступавшая в двух, казалось бы, взаимоисключающих ролях - как дарительница жизни и как вечно жаждущее крови божество смерти. В обрядовой практике минойцев главным воплощением этого мифа был ритуал тавромахии - «священной игры» с быком, в котором проявляла себя характерная для «матриархального» менталитета минойцев тема торжества активного или даже агрессивного женского начала над пассивным и по своей природе обреченным на страдания и смерть мужским началом (с. 382-383, 395-397).
В книге анализируется мифологема лабиринта, которая, как показывает автор, играла ключевую роль в представлениях минойцев не только о загробном мире, но и о структуре всего мироздания, и первичный смысловой субстрат которой может быть истолкован именно как путь или проход, ведущий в потусторонний мир, а через него - к перевоплощению и вечной жизни (с. 475-508). Ближайшим прообразом лабиринта была заспираленная вращающаяся свастика, символизирующая вечное движение.
Характерно, пишет Ю.В.Андреев, что движение вообще воспринималось минойцами, по-видимому, как прямой синоним жизни, неподвижность же как синоним смерти. Эта фундаментальная идея лежит в основе как минойской религии, так и органически связанного с ней ми-нойского искусства (см. главу 5). Более того, искусство, скорее всего, воспринималось как особая разновидность магии, конечной целью которой считалось заклятие движением или скорее имитацией движения скрытых сил обожествленной природы (с. 531).
В части четвертой, рассматривая основные тенденции развития Эгейского мира во II тыс. до н.э., автор отмечает (глава 1) определенную двойственность исторического «статуса» минойской цивилизации, оказавшейся на стыке двух противоположных миров - варварского мира Евразии, еще насквозь пронизанного культурными традициями неолита-энеолита, и мира могущественных древне-восточных дворцовых цивилизаций. Мощное воздействие последних в значительной мере и предопределило особый путь Крита, оторвав его на несколько столетий от основного массива древнейших земледельческих культур Юго-Восточной Европы, что, однако, не устранило многие архаические черты евразийского неолита в культуре острова. «Скороспелость» минойской цивилизации, возникшей в значительной степени благодаря импульсу извне, с точки зрения автора, явилась основной причиной и ее быстрого исчезновения с исторической сцены, тогда как природные катаклизмы и нападения ахейских пиратов имели вторичное значение (с. 584-591).
В становлении микенской цивилизации (глава 2 - «Микенский финал бронзового века»), как отмечает Ю.В.Андреев, первостепенную роль сыграл фактор завоевания и длительного противостояния двух этнических массивов: пришлого индоевропейского (ахейского или эллинского) и местного неиндоевропейского (эгейского, пеласгического или миной-ского). К данному этапу восходит и столь характерный для микенской Греции тип укрепленного поселения на вершине холма (двореццитадель или городок-акрополь), и самоопределение военной знати в качестве господствующего сословия и основного структурного ядра всей социальной системы (с. 594-595).
С XVI в. до н.э. начинается активное участие ахейских династов в эгейской и восточносредиземноморской торговле, вероятно, сочетавшейся с пиратскими рейдами к чужим берегам и попытками установления дипломатических контактов с чужеземными дворами. Особенно интенсивными становятся связи с Критом, под воздействием которого происходит заметная «миноизация» микенской культуры. Мощное влияние более древней и более развитой критской цивилизации, пишет Ю.В.Андреев, оставило свои следы почти во всех основных сферах жизни микенского общества: в искусстве и архитектуре, в религиозных верованиях и обрядах, в фасонах женской одежды и в типах вооружения, наконец, в системе письменности (линейное Б, созданное по образцу критского линейного А) и организации дворцовых хозяйств.
Переходя далее к оценке основных «культурологических параметров» микенской цивилизации, автор обращает внимание на ряд ее принципиальных отличий от критской цивилизации, под воздействием которой она формировалась. Эти различия обусловлены, как считает автор, особенностями образа жизни и соответствующего ему психического склада двух этносов. Они легко обнаруживаются при сопоставлении как архитектурных форм, так и произведений изобразительного искусства, в которых просматривается весьма несхожее отношение к окружающей природной среде их создателей - воинственных скотоводов и охотников (греки-ахейцы) и мирных земледельцев и рыболовов (минойцы). В то время как в мировосприятии минойцев, пишет Ю.В.Андреев, антитеза «природа-человек» или «природа-социум» была в значительной степени сглажена и оттеснена на задний план устойчивым ощущением кровного родства со всем миром живой и неживой природы, для микенского менталитета, по-видимому, характерно самоотторжение человека и социума от мира природы, соединенное с тяготением к разумной упорядоченности и гармонической организованности окружающего мира. Эта последняя черта, по мнению автора, потенциально сближающая микенскую цивилизацию с классической греческой цивилизацией, однако, в силу ряда обстоятельств довольно быстро переросла в тенденцию к предельной схематизации и упрощению его зрительных образов, преобразованию их в орнамен-тальные мотивы, т.е. в условные символы и знаки, что вело к нараста-нию беспомощности и примитивизма в решении задач изобрази-тель-но-повествовательного плана (с. 600, 623, 641-642).
Микенская цивилизация прекратила свое существование примерно в конце XII в. до н.э., тогда как первые признаки зарождения новой античной цивилизации начали проявляться только около середины VIII в. до н.э. Хронологический разрыв между ними получил условное наименование «темные века». Процессы, происходившие в Греции в этот период, рассматриваются во втором разделе монографии, который состоит из трех глав.
Глава 1 посвящена начальной фазе темных веков, совпадающей с так называемым субмикенским (СМ) периодом (1125-1050 гг. до н.э.), согласно археологической периодизации. Однако основное внимание в ней автор уделяет проблеме гибели микенской цивилизации. В настоящее время, пишет он, это событие рассматривается как затяжной, но неуклонно приближающийся к своему концу процесс распада всех ее инфра- и суперструктур, вызванный, вероятно, целой серией катастроф, обрушив-
шихся на микенские государства в позднеэлладский ШБ2 - ШС период (вторая половина XIII - XII в. до н.э.) (с. 647).
В результате каких-то загадочных бедствий был практически начисто смыт непрочный слой элитарной дворцовой культуры, после чего на поверхность выступил гораздо более глубокий и мощный пласт древних «крестьянских» культур элладской эпохи. Именно так, полагает автор, можно интерпретировать резкое снижение бытовых и эстетических стандартов. Возможно, в какой-то степени явления упадка были усилены благодаря приходу новой волны грекоязычных племен (дорийцев и других представителей так называемой северо-западной группы греческих диалектов). Однако связывать с их вторжением саму катастрофу микенского мира нет достаточных оснований. Когда в конце XII или даже в XI в. до н.э. дорийцы пришли на Пелопоннес с территории Эпира и Македонии, агония микенской цивилизации уже близилась к завершению. Ее важнейшие культурные и экономические центры были разрушены и навсегда покинуты своими обитателями, многие области лишились большей части населения. Поэтому продвижение дорийцев на юг вряд ли можно назвать «нашествием». Скорее всего, это было просачиванием их родоплеменных групп в пустоты, образовавшиеся между уцелевшими островками коренного населения. Этот процесс едва ли успел полностью завершиться к концу XI в. и, вероятно, продолжался также и в следующем X столетии (с. 674-678).
Средняя фаза темных веков (глава 2) охватывает время с середины XI до конца IX в. до н.э., что соответствует протогеометрическому (ПГ), раннегеометрическому (РГ) и среднегеометрическому I (СГ I) периодам. Судя по сохранившимся от этого времени весьма непрезентабельным остаткам жилищ и, как правило, очень скудному инвентарю погребений, быт подавляющего большинства населения Греции продолжал оставаться таким же примитивным, как и на начальной стадии темных веков. Тем не менее по крайней мере с рубежа вв. до н.э. наблюдаются признаки некоторого экономического и культурного роста.
Одним из важнейших его показателей является распространение железа, по производству и использованию которого Греция уже в X в. становится одним из ведущих центров в пределах Восточного Средиземноморья, далеко опередив в этом отношении Сирию, Анатолию, Кипр и Египет. Внедрение железа, отмечает автор, резко увеличило общий объем массы металла, находящегося в обращении, и тем самым сделало его широкодоступным. Соответственно, возросла экономическая независимость
домохозяйства малой семьи (ойкоса) от социальных структур более высокого уровня (рода, общины). Таким образом, железо сыграло роль своеобразного катализатора процесса нарастания частнособственнических, индивидуалистических тенденций в греческом обществе (с. 691).
Еще одним признаком начавшегося выхода из затянувшейся депрессии, с точки зрения Ю.В.Андреева, следует считать зарождение нового протогеометрического стиля в вазовой живописи. Впервые возникнув в Афинах в середине XI в. до н.э. и, видимо, почти одновременно в Арголиде, он в течение X в. распространился на многие другие районы материковой и островной Греции, а также на западное побережье Малой Азии, которое уже в это время становится зоной греческой (прежде всего ионийской) колонизации. В рамках РГ и СГ I периодов геометрическая керамика становится своего рода «фирменным знаком», позволяющим более или менее точно определить границы распространения греческой культуры, и вместе с тем основным симптомом возобновления не только внутригреческих культурных связей, но и торговых контактов (с. 708709, 713).
В то же время материалы некрополей ряда центров (Афины, Леф-канди, Аргос, Коринф) демонстрируют постепенный рост мате-риального благосостояния их населения и начавшийся процесс имущественной и социальной дифференциации, а также свидетельст-вуют о восстановлении торговли со странами Восточного Средизем-номорья, по-видимому, при активном посредничестве финикийских мореплавателей (с. 725-728).
На завершающей стадии средней фазы темных веков в отдельных районах греческого мира уже становится заметен процесс политической консолидации территориально-родовых общин, возникновения компактно застроенных, укрепленных поселений (типа Смирны II или Загоры), что, по мнению автора, можно рассматривать как первый шаг по пути, ведущему к полису (с. 738).
Глава 3 посвящена во многом переломному VIII столетию до н.э. (заключительная фаза темных веков и начало архаической), ставшему, как отмечает Ю.В.Андреев, временем стремительного социально-экономического и культурного подъема греческого общества, трансформации всех его структур, заложившей основы цивилизации нового, античного типа. Именно тогда начинается широкая территориальная экспансия греков, известная как Великая колонизация. Появляются первичные полисы. Намечается решительный поворот в сторону изобразительно-повествовательного, фигуративного искусства. Распространяет-
ся алфавитное письмо и уже существует литература, об уровне развития которой можно судить по поэмам Гомера и Гесиода (с. 741, 743).
В качестве одного из важнейших факторов социального и культурного прогресса автор выделяет мощный демографический взрыв, который хорошо прослеживается по материалам некрополей среднегеометрического II и позднегеометрического периодов. Причиной его, полагает Ю.В.Андреев, явилась, по-видимому, радикальная перестройка структуры греческой экономики, связанная с переносом «центра тяжести» с преимущественно скотоводческого хозяйства на преимущественно земледельческое с весьма значительным расширением культивируемой зоны. В немалой степени бурному росту населения, считает он, способствовала и относительная политическая стабильность, обусловленная завершением миграционных процессов и возникновением в VIII в. до н.э. системы динамического равновесия множества мелких политических организмов, поделивших между собой все жизненное пространство южной части Балканского полуострова, островов Эгейского и Ионического морей и западного побережья Малой Азии (с. 751-752).
Главным симптомом изменения демографической ситуации, пишет автор, может считаться рост числа поселений, среди которых видное место теперь занимают укрепленные «городки» с компактной внутренней застройкой. Такие прото- или квазигорода интравертного типа (т.е. с размещением основного жилого массива внутри оборони-тельных стен) создавали оптимальную систему защиты населения от внезапного нападения. Другим способом решения той же задачи была концентрация населения вокруг цитадели-акрополя. Поселениями данного, «экстра-вертного» типа в К-УШ вв. до н.э. были Афины, Аргос, Коринф и некоторые другие крупные культурные центры греческого мира. Возникновение обеих разновидностей укрепленного полиса автор связывает с резким обострением межобщинной вражды, вызванной перенаселенностью и земельным голодом (с. 754-761).
В этом процессе раннегреческой урбанизации, отмечает Ю.В.Андреев, торговля и ремесло занимали достаточно скромное место, и основным градообразующим элементом являлось возглавляемое родовой знатью свободное крестьянство. Соответственно, «город» представлял собой не что иное, как укрепленное поселение земледельческой (сельской) общины или в отдельных случаях объединения таких общин (с. 764).
Доминирующей формой раннегреческой урбанизации был так называемый синойкизм, т.е. политическая интеграция ряда первичных общин, как правило, сопровождавшаяся переселением их жителей в один новый полис. Последний, таким образом, становился единственным поселением на подконтрольной ему территории (хоре), на которой располагались отдельно стоящие усадьбы и земельные наделы членов полисного коллектива. В тех же сравнительно редких случаях, когда синойкизм охватывал обширную (по греческим масштабам) территорию (как при объединении Аттики вокруг Афин), локальные общины только лишались прежней автономии, но продолжали существовать в виде деревень - ком (в Аттике - демов), выступая теперь в роли административных подразделений полиса (с. 776-780).
Впрочем, как отмечает автор, возникновение ранних полисов в IX-VIII вв. до н.э. было лишь начальным этапом длительного процесса становления греческих городов-государств. Внутренняя перестройка преобразующегося в полис территориально-племенного сообщества, по-видимому, не шла дальше известного упорядочения системы гентильных союзов и более четкого конституирования уже существующих социальных слоев и разрядов. Тем не менее с самого момента своего возникновения полис становится главным структуро-образующим элементом греческой цивилизации и сохраняет это свое значение до самого конца античной эпохи (с. 784).
Таким образом, пишет автор в заключение, вряд ли можно признать цивилизацию классической Греции прямой наследницей микенской цивилизации, а стало быть, и более высокой фазой в процессе поступательного движения единой греческой цивилизации, непрерывно существовавшей и развивавшейся на протяжении по крайней мере двух тысячелетий, точно так же как и сама микенская цивилизация едва ли может считаться продолжением более древних культур раннеэлладского периода. Однако, несмотря на это, указанные культуры и цивилизации, несомненно, были связаны между собой как звенья единой, тянущейся через тысячелетия цепи этногенеза и органически слитого с ним культурогене-за эллинской народности. С точки зрения автора, это был процесс, в котором преемственность осуществлялась не столько на уровне традиции, т. е. посредством простой передачи накопленной информации от поколения к поколению, сколько на уровне чисто биологического наследования определенных черт психического, в особенности эмоционального и интеллектуального склада и тесно связанных с ними и потому глубоко уко-
рененных в генотипе этноса особенностей мировосприятия и жизнеот-ношения, от которых в конечном счете должно было зависеть и своеобразие присущих данному этносу на том или ином этапе его этногенеза форм культуры (с. 789).
А.Е.Медовичев
