CC BY
179
Б. В. Кондаков
"МИР КУЛЬТУРЫ" В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА XIX ВЕКА
Одна из особенностей русской литературы 1880 — начала 90-х годов — обращение к проблемам культуры. Этот особый интерес отмечал, например, такой тонкий ценитель искусства, как А.Блок, бывший по своему мироощущению уже человеком XX века, но в то же время связанный с традициями XIX. По его словам, "действительное внимание" к русской культуре "пробудилось лишь в конце прошлого столетия, при первых лучах нового русского возрождения"1.
Примерно с конца 1870-х годов вновь начинает возрастать интерес к русской истории. На протяжении 80-х годов многократно переиздаются труды С.М.Соловьева; выходят работы В.О.Ключевского ("Боярская дума в России", "История сословий в России" и др.): огромным успехом у публики пользуются исторические романы В.С.Соловьева ("Сергей Горбатов". "Вольтерьянец", "Старый дом", "Изгнанник", "Последние Горбатовы", "Великий розенкрейцер") и других историков-романистов.
Людей 80-х годов привлекают не только русская национальная культура и история, но и теоретические проблемы развития культуры, проблемы взаимодействия разных национальных культур. Вопрос о месте русской культуры в мировой цивилизации, так остро поставленный в 1830-е годы в "Философическом письме" П.Я.Чаадаева, впервые стал получать теоретическое и практическое разрешение. В 80-е годы русская культура широко "открыта" как в направлении Запада, так и Востока и активно впитывает новейшие тенденции европейской мысли. В свою очередь, именно в этот период имена русских писателей (Ф.Достоевского, Л.Толстого) становятся широко известными в других странах.
"Культурологический" характер русской литературы конца 1870— 1880-х годов проявился также и в многочисленных попытках писателей изобразить разные национальные культуры, в "национальной локализации" художественных миров произведений, во внимании к проблеме взаимодействия национальных культур (например, цикл повестей и рассказов "Из жизни христиан в Турции", созданный К.Леонтьевым). Теория "социально-эгалитарного прогресса", развиваемая в теоретических работах К.Леонтьева ("Византизм и славянство", "Письма о восточных делах"), основывалась на принципе исследования культуры в границах национальных культурных миров.
Каждая национальная культура рассматривается как явление многослойное. как результат взаимодействия различных культурных напластований — отсюда появление в художественных произведениях многочисленных символов, связанных с национальными культурными традициями, литературных реминисценций, стилизаций. Предметный мир в изображении русских писателей 80-х годов нередко "заслоняется" миром духовной культуры (прежде всего эта тенденция проявляется в русской философской лирике — стихотворениях А.Фета, В.Соловьева, С.Надсона, К.Р., А.Голе-нищева-Кутузова, К.Случевского. Н.Минского и некоторых других поэтов).
Естественно, обращение к "миру культуры" не было особенностью, которую можно было встретить только в литературе данного периода. В русской литературе XIX века эта тенденция обнаруживается у А.Пушкина, Н.Гоголя, Н.Чернышевского, Ф.Достоевского; в литературе XX века — у А.Блока, М.Кузьмина, А.Ремизова, Б.Зайцева, И.Шмелева, М.Булгакова,
A.Платонова, О.Мандельштама, Б.Пастернака, В.Набокова и некоторых других писателей. Своеобразие литературы 1880-х годов XIX века заключалось в том, что в этот период отмеченная тенденция превалировала в творчестве большинства ведущих писателей — Л.Толстого, Н.Лескова,
B.Гаршина, Д.Мережковского и других — в том числе в творчестве тех, кого обычно относили к "натурализму", например, П.Боборыкина. Собственно говоря, и "натуралистами" они назывались потому, что под "культурой" они имели в виду в первую очередь культуру материальную (точнее, тесно связывали духовную культуру с материальной).
Поразительно многообразие культурных миров, представленных в литературе данного периода: это русский сказочный фольклор ("Сказка об Иване-дураке", "Работник Емельян и пустой барабан", "Три сына" Л.Н.Толстого; "Сказка о Мудрице Наумовне" С.Степняка-Кравчинского; "Сказки Кота Мурлыки" Н.Вагнера; "Сказка о четырех братьях" Л.Тихомирова); русская православная культура в ее народном варианте, представленная в народном стихе и в легендах ("Три старца", "Как чертенок краюшку выкупал", "Упустишь огонь — не потушишь". "Свечка", "Зерно с куриное яйцо", "Петр Хлебник" Л.Н.Толстого; легенда об Arree, переработанная Л.Толстым и В.Гаршиным): библейские апокрифы ("Крестник" Л.Толстого); древнерусская литература — прежде всего, сюжеты, взятые из Пролога ("Чем люди живы", "Два брата и золото", "Два старика", "Три старца", "Кающийся грешник" Л.Толстого); культура тюркских народов, населяющих Россию (легенды Д.Мамина-Сибиряка; "Ильяс", "Много ли человеку земли нужно", "Вражье лепко, а божье крепко" Л.Толстого); буддийская культура Индии ("Суратская кофейня" и "Карма" Л.Толстого; "Свет правды" Н.Минского; несколько стихотворений о Будде
C. Надсона); западно-европейская средневековая словесность ("Где любовь, там и Бог" Л.Толстого; "Итальянские новеллы" и "Имогена" Д.Мережковского); ранне-христианская культура Византии и Ближнего Востока ("Скоморох Памфалон", "Гора" и "Прекрасная Аза" Н.Лескова). Такие примеры можно было бы продолжить.
Русская культура 1880-х годов как бы реализовывала мысль Ф.М.Достоевского о ее "всемирной отзывчивости" и 'всечеловечности'* высказанную писателем на открытии памятника А.Пушкин\ в 1880 году. Не случайно в это же время в русской литературе, ранее традиционно ориентированной на западную культуру, стали чаще использоваться сюжеты, образы и мотивы, пришедшие из культуры восточных стран (в первую очередь, из Индии, Китая, Персии и арабских стран).
Особенностью многих произведений русской литературы является то, что в них не просто воспроизводятся отдельные образы или сюжеты, а воссоздается более или менее целостный "мир" разных культур. Художественный мир этих произведений нарочито стилизованный, демонстративно вторичный (нередко перерабатываемое произведение и его автор указаны в
подзаголовке), а иногда и "третичный" (например, обращение Л.Толстого к версии буддийского сюжета, заимствованной из американского источника, в рассказе "Карма"), или взят из произведения, хорошо знакомого читателям (использование Л.Толстым и Н.Лесковым легенд и преданий из хорошо знакомого для русской интеллигенции сборника А.Афанасьева "Народные русские легенды"), или "придуман" по аналогии с другими текстами данной национальной культуры (легенды Д.Мамина-Сибиряка). Во всех этих случаях писатель не "погружается" полностью в созданный им художественный мир, а сохраняет и собственный внутренний и автономный мир читателя.
Представление о произведениях искусства как о целых "мирах", существующих рядом с миром "реальным", "действительным", характерно для многих писателей, философов и критиков конца XIX века. Не случайно выражение "художественный мир" в 80-е годы стало довольно часто употребляться в эстетических работах и приобрело терминологическое значение. Его использование позволяло представить литературу в непривычном аспекте: не как "отражение" социальных закономерностей, а как самостоятельный "мир", который может воздействовать на реальный непосредственно, самим фактом его существования.
Признание за "жизнью культуры" права быть "реальностью" и отличало эстетиков 80-х годов, например, В.Соловьева, от сторонников теории "чистого искусства" 1840—50-х годов, которые признавали самоценность искусства, но не говорили о реальности мира искусства и о специфических законах этого мира, отличающихся от законов мира утилитарного, что было для В.Соловьева одним из принципиальнейших положений. Интерпретация В.Соловьевым произведений Достоевского (так же, как и их интерпретация В.Розановым) — это описание их как самостоятельного мира, живущего по своим особым законам (хотя и соотносимым с законами мира действительности).
В работе "Красота в природе" (1889 г.) В.Соловьев пишет: "...[Художник] производит некоторые новые предметы и состояния, некоторую новую прекрасную действительность, которой без него вовсе не было". В то же время "самые прекрасные предметы бывают совершенно бесполезны в смысле житейских нужд..."; "... формальная красота всегда заявляет себя как чистая бесполезность", которая в то же время является "чем-то безусловно-ценным"2.
Законы, по которым живет мир искусства и культуры (эти два понятия в эстетике 80-х годов, как правило, не разделяются), отличаются от законов утилитарно-бытовых. Законы жизни могут подчинить себе законы культуры, но может быть и наоборот. Опыт, полученный человеком в жизни, в "мире культуры" может оказаться совершенно бесполезным и ненужным. Процесс подчинения законов жизни, воплощенных в биографии поэта, законам культуры В.Соловьев показывает, например, в статье "Судьба Пушкина".
Само слово "культура", сравнительно редко встречающееся в работах 60—70-х годов, в исследованиях эстетиков и критиков 80-х появляется гораздо чаще. Оно выступает как понятие, обобщающее все виды духовных реальностей и художественных миров. Если мы объединим все контексты, в которых использует слово "мир", например, В.Розанов, и попытаемся подвести под единое общее понятие все слова в его работах начала 90-х
годов, сочетающиеся со словом "мир", то единственным таким словом будет "культура".
Специфика таких понятий, как "художественный мир" или "культура" (обладающих максимальной обобщающей способностью) может быть раскрыта через сопоставление их друг с другом (под "культурой" здесь и далее понимается духовная культура). В "культуре" пересекаются мир действительности и мир духовный. С известной долей условности можно сказать, что "культура" — это "духовный мир", спроецированный на мир реальный, а "художественный мир" — это "реальный мир, спроецированный на "духовный".
Понятия "культура" и "художественный мир" тесно связаны, но в то же время находятся в разных плоскостях, в разных реальностях. Культура — это явление действительности; художественный мир осуществляет себя только в воображении читателя. Культура связывает воедино мир действительной жизни и внутренний духовный мир читателя: и тот, и другой становятся взаимно доступны, понятны, взаимно проницаемы именно благодаря единству связывающей их культуры. И для культуры, и для художественного мира характерны целостность, относительная завершенность и системность.
В любом художественном мире можно выделить два взаимодействующих "начала", характеризующих используемый материал, — "действительность" и "культуру". Соотношение между ними может быть различным: в одних художественных мирах преобладает начало, идущее от "действительности", в других — от "культуры". Об этой особенности писал Л.Толстой в своем "Дневнике" 26 ноября 1871 года: "Есть литература литературы — когда предмет литературы не есть сама жизнь, а литература жизни и литература литературы, 999/1000 всего пишущегося. ... Есть поэзия поэзии, и в музыке, и в живописи, и в ваянии, и б письме — когда предмет поэзии не есть жизнь, а прежняя поэзия, 999/1000 всего творящегося. Есть наука науки — когда предмет не есть жизнь, а прежние положения науки..."3
"Литература литературы", "поэзия поэзии", "музыка музыки", "живопись живописи" и т. д. (в отличие от просто литературы, поэзии, музыки, живописи) — это характеристика как раз того "начала" в художественном мире, которое было названо нами "культурой".
Признаками преобладания начала "культуры" в художественном мире являются:
1) изображение духовной культуры во всех ее проявлениях (прежде всего искусства и морально-этических норм); явное, нарочитое обращение к определенной культурной традиции;
2) художественная "многослойность" текста: преобладание в языке художественного мира форм, считающихся в данной культуре условными;
3) использование символов, связанных в сознании читателя с определенным "культурным" ореолом и вызывающих художественные ассоциации;
4) включение в художественный мир "бродячих" ("мировых") образов и сюжетов;
5) наличие ясно выраженной дистанции между художественным миром произведения и внутренними мирами автора и читателя.
Русское искусство конца XIX века стремилось выразить наиболее общие закономерности развития мира, понять его структуру, показать "мир" в состоянии движения; стремилось раскрыть взаимодействие "мира" с человеком. При этом "действительность" воспринимается нередко сквозь призму культуры.
Размышляют о русской культуре, ее судьбе и месте в современной жизни не только эстетики и критики, но и авторы многих художественных произведений. Культура становится не только предметом исследования теоретиков, но и темой, проблемой и самостоятельным художественным образом. Школьный учитель из рассказа Г.Успенского "Выпрямила", вспоминающий статую Венеры, увиденную им в Париже, — весьма характерный для того времени персонаж.
Другая важная мысль, актуальная для русской эстетики 1880-х годов, касается проблем национальной специфики. Культура всегда национальна; нет и не может быть абстрактных вненациональных "общечеловеческих" истин. Если изъять из культуры национальное содержание, то в ней останутся не "общечеловеческие истины", а только тривиальнейшие высказывания.
Противостояния "народ — власть", "народ — интеллигенция", актуализированные культурой 1860—1870-х годов, в 80-е годы утрачивают свое значение; им на смену приходят другие, в том числе — противостояние национальных культур.
Обращение к изображению культуры было следствием определенной тематической исчерпанности предшествующей литературы, которая стремилась показать жизнь и крестьян, и мастеровых, и интеллигентов, и многих других слоев русского общества. Как отмечал П.Милюков, "... к 80-м годам не остаюсь, кажется, ни одного уголка русской жизни, который не сделался
бы предметом художественно-реалистического изображения первоклассных - .,4
писателен .
Рассмотрим теперь более обстоятельно, какую роль играет "культура" как предмет художественного изображения в русской литературе 80-х годов XIX века. В центре внимания писателей 80-х годов — глобальное противостояние "народной" и "интеллигентской" культур — именно культур, а не социальных групп, классов, как в 1860 — 70-е годы. Обращение русской литературы к народной культуре — это проявление закономерности, о которой говорилось выше, — преобладания в художественном мире произведений начала, идущего от "культуры".
Противостояние "народной" (связанной с представлениями об исконном, божеском порядке жизни, с "землей", с тем, что "дано от природы") и "светской" культуры (оторванной от исконных начал, от "земли"), нарушающей "земной порядок, отмечал как важную особенность русской культуры А. Блок (статьи "Стихия и культура", "Народ и интеллигенция") .
Для того, чтобы лучше понять указанные выше явления, обратимся к сопоставлению двух произведений Г. Успенского — "Нравов Растеряевой
улицы" (1866 г.) и "Власти земли" (1881—1882 гг.), каждое из которых было типичным для своего времени. В обоих произведениях много общего. Они представляют картину народной жизни в традициях "физиологического очерка" натуральной школы, насыщены точно воспроизведенными диалогами представителей народа, имеют документальную основу и вызывают у читателя ощущение достоверности. В обоих произведениях доминирует голос автора, а конкретные факты (нередко не связанные между собой сюжетно) служат для иллюстрации его мыслей.
На фоне названных общих черт ярче видны и существенные различия произведений. В "Нравах Растеряевой улицы" описана жизнь городской провинции. Мир "Растеряевой улицы" статичен: он "требовал полной неподвижности", в нем не было почти ничего положительного. Герои мира улицы не осмысливают своего положения: осмысление совершается только в сознании автора и читателя. Так, Прохор Порфирьевич, о жизни которого больше всего говорится в произведении, абсолютно лишен способности к обобщению, теоретическому анализу: "ему и в голову не могло прийти... размышлять о том, что перекабыльство и полоумство, что все это порождено... Прохору Порфирьевичу некогда было разбирать этого..." Мысли героя затрагивают только ближайшие конкретные личные перспективы: "Мысль о разживе не покидала его... По ночам ему снились тоже деньги".
Чуть ли не единственный герой Растеряевой улицы, пытающийся иногда сделать что-нибудь доброе, что-либо осознать и понять, — отставной "статский генерал" Калачев, — совершенно бессознательно считается "извергом" и "зверем"; "слова его. всегда требовавшие смысла от растеряевской бессмыслицы, еще больше бессмыслили ее", т.к. "бестолковщина растеряевских нравов" "запуталась в постоянных понуканиях жить сколько-нибудь рассуждая".
Мир Растеряевой улицы — это мир антикультуры. Один из немногих ее обитателей, испытывающий хоть какой-нибудь интерес к культуре, — сирота Алифан, — проявляет этот интерес только в постоянном перечитывании единственной имеющейся у него книги ("Путешествие капитана Кука, учиненное английскими кораблями Революцией и Адвентюром"), полностью "переселяясь" в ее мир, но это приносит ему только новые несчастья, так как из-за этого все окружающие считают его сумасшедшим (по народным представлениям, человек сходит с ума от чтения хотя бы одной из двух книг целиком — Библии или "Черной магии", то есть "анти-Библии", фактически книга о капитане Куке выполняет функцию Библии). Даже религия приходит на Растеряеву улицу в крайне искаженном виде (см. главу "Балканиха").
В отличие от "Нравов Растеряевой улицы", где точно изображена картина жизни ("быт и нравы") городской среды, в произведениях Г.Успенского 1880-х годов основное внимание уделяется анализу народной культуры. В циклах очерков "Крестьянин и крестьянский труд" (1880 г.) и — в еще большей степени — во "Власти земли", писатель раскрывает, помимо миллионов "самых тончайших хозяйственных ничтожностей", целостный уклад крестьянской жизни, включая крестьянский духовный мир,
этическую и эстетическую системы народной культуры, крестьянскую экономику, психологию и философию. В очерке "Поэзия земледельческого труда" показано творчество в крестьянской деятельности ("художественная сторона... порядков хозяйства"). Г.Успенский приводит множество устных рассказов, преданий, легенд, быличек, пословиц и поговорок, выражающих народные представления о жизни, описывает праздничные ритуалы, изображает самих носителей народной культуры — народных интеллигентов и "угодников", писателей, связанных с народной традицией (А.Кольцова), дает народные толкования Апокалипсиса. Время в этом крестьянском мире строго циклично — оно движется по кругу, определенному сменой времен года.
Мир дома Ивана Ермолаевича ("Крестьянин и крестьянский труд") или дома Ивана Босых ("Власть земли") рассматриваегся в единстве разнородных, противоречивых начал, — "между... полюсами крестьянских нравов", среди которых есть и ярко выраженное положительное начало. Человек во "Власти земли" — центр и воплощение "народного мира" — раскрывается в разных сторон — в семье, в отношениях с крестьянской общиной, среди мира природы. Герои также не пытаются осмыслить свою жизнь (рефлексия не характерна для народной культуры), но излагают свое миросозерцание в монологах о жизни. Успенский показывает и целостность народного миросозерцания, и разрушающие начала современной жизни, вносящие в народное сознание, в народную культуру "коренное расстройство". В то же время и сами герои "Власти земли" воспринимают окружающий их мир как единое нерасчлененное целое (в отличие от обитателей Растеряевой улицы, видящих вокруг только мало связанные между собой "мелочи").
"Власть земли" — это не просто "обозрение" крестьянского мира, а попытка понять основные его правила и объяснить их. Если мир Растеряевой улицы не имел объединяющего центра (даже погоня за деньгами — преобладающая черта одного только Прохора Порфирьевича), то во "Власти земли" такой центр есть — это народные представления о земле: "власть земли" — это закон, подчиняющий всех крестьян, — "... в самом корне его существования лежит невозможность ослушания ее повелений..."; "земля" — главное ... по отношению к народному духу, к народной мысли, ко всему складу народной жизни".
Воспроизведение мира народной культуры можно увидеть, например, и в драматических произведениях, написанных в 1880-е годы Л.Толстым. — "Власти тьмы" (опубликовано в 1887 г.) и "Плодах просвещения" (первый спектакль — в 1889 г.; опубликовано в 1891 г.). Г.Успенский, разбирая в своем очерковом цикле "Письма с дороги" (1886—89 гг.) драму Л.Толстого "Власть тьмы", видит в ее основе столкновение "культуры" (под этим словом Г.Успенский подразумевает "городскую", "не вполне еще благообразную" культуру) и "народного строя жизни" (то есть "народной культуры"), целостность которой "расстраивается инородными вторжениями" ("культурными грехами").
Представляется, что Г.Успенский уловил важную особенность, свойственную не только драме Л.Толстого, но и собственному творчеству 80-х годов, а также творчеству ряда других писателей этого времени. Об этой же особенности драмы Л.Толстого писал в 1930 году М.Бахтин, сопоставляя "Власть тьмы" с мистерией. По его мнению, "крестьянский мир" — «лишь неподвижный фон для "душевного дела" героев», в сознании которых происходит вечная борьба индивидуальной души со злом. "Социально-экономический строй и крестьянский быт — вне действия драмы; они не создают конфликтов, движения, борьбы..."6
Конфликты произведений, написанных Л.Толстым в 80-е годы, не столько социальные, сколько "культурные" (точнее, "межкультурные"). В их основе лежит глобальное противостояние ложной, искусственной культуры, основанной на власти мнимых ценностей — денег, светских "приличий", псевдонауки — и народной культуры, выражающей высшие духовные начала.
Кстати, выбор в качестве примера псевдокультуры именно спиритизма не случаен. Примерно в то же время Н.Страхов опубликовал ряд работ, в которых настаивал на необходимости глубокого изучения этого явления. Н.Страхов рассматривает спиритизм как явление культуры, форму высшей умственной деятельности, которая "... находится в связи с глубочайшею, коренною чертою душевной жизни человека" и соприкасается с "главной стороной нашего бытия", с тем, "что составляет нашу судьбу, ... что мы называем Богом, совестью, нашим счастьем и достоинством", но в то же время, будучи выдаваемо за науку, в бытовом применении приводит к распространению "невежества, заблуждений, падению умственного уровня", заглушает в людях "потребность ясного и точного понимания"7, то есть превращается в свою противоположность — "антикультуру".
В драмах Л.Толстого противостояние проходит не по линии народ — аристократия (хотя нередко и совпадает с ней). Носителем "ложной" культуры во "Власти тьмы" оказываются представители народа (Анисья, Матрена. Никита), а в "Плодах просвещения" — представители высшего сословия (Л.Звездинцев, профессор Кругосветлов, "толстая барыня" и др.). Сами названия произведений <в окончательном варианте) указывают на определенное качество, состояние, принцип организации культуры — "Тьма" и "Просвещение", — причем оба эти слова, противоположные по своему значению, выступают у Л.Н.Толстого почти как синонимы, точнее, как два варианта (народный - и аристократический) одного и того же мира "антикультуры". Миру "тьмы" и (или) "просвещения" противостоит мир народной культуры, отрыв от которой оказывается губительным как для ее представителей, так и для других слоев населения. Мир народной культуры характеризуется определенными духовными, нравственными ценностями, стремлением к пониманию других людей, гуманным отношением к каждому человеку.
Народная культура является по своей природе невербальной, симп-рактической. Она слабо индивидуализирована, и в ней большую роль играет воспроизведение обрядов (жизнь трактуется как ритуал). В народной
культуре реализуются представления народа о "святом молчании", восходящие к византийскому исихазму. Народная культура говорит не устами своих носителей, которые часто лишены дара слова и плохо выражают свои мысли вслух, как, например, Иван Ермолаевич у Г.Успенского ("Крестьянин и крестьянский труд"), три мужика в "Плодах просвещения" или Аким во "Власти тьмы". Нередко за героев говорят либо фольклорные тексты, либо поступки (хотя они тоже могут быть лишены логики, практичности, целесообразности).
Мир народной культуры выражается в драмах Л.Толстого через простейшие и в то же время важнейшие вещи — икону, стол, хлеб, самовар, веревку... Иного типа предметы в мире "антикультуры", "тьмы": их очень много (диван, портьера, нитки, колокольчик, гитара, термометр, бумага, стулья, колпак с лампы, карандаш, утиралка перьев, бра, спички, подушка, гармония и т.д.), но все они не являются необходимыми для человека. В то же время при описании мира народной культуры в драмах Л.Н.Толстого до минимума сведены все этнографические детали, обычные для многих произведений литературы 70-х годов. Сведены к минимуму авторские характеристики и комментарии ("богатый", "болезненный", "щеголь", "невзрачный и богобоязненный", "чинит хомуты", "крестится на образ", "поют песни"), которые становятся символами знаками народной культуры.
И во "Власти земли" Г.Успенского, и во "Власти тьмы" Л.Толстого нельзя увидеть "фольклоризм" в узком смысле слова (использование стилистических средств фольклора, фольклорных образов или сюжетов; стилизация фольклорных жанров, описание народных обычаев и т.п.) — перед нами произведения, в которых представлен целостный мир (точнее, уголок целостного мира) народной культуры в ее основных ценностях и наиболее существенных проявлениях — в отношении к Богу, человеку, "миру" (общине), в отношении к любви, смерти, рождению и т.д.
Рядом с миром народной культуры представлен мир другой культуры, возникающий в сознании автора и читателя, которые дают определенную оценку миру народной культуры. В этом отличие рассмотренных произведений, например, от стихотворений А.Кольцова, также содержащих целостный образ народной культуры: мир А.Кольцова, органически близкий народной культуре, является ее самовыражением: в ней представлен только один культурный мир, увиденный без дистанции, без сопоставления с другими культурами.
Стремление представить целостный образ национального "мира культуры", углубиться в него и попытаться сформулировать его основные законы, показать возможное развитие этого мира — одна из характерных особенностей русской литературы конца XIX века. Анализируя особенности русского литературного процесса 1860—1870-х годов, М.Т.Пинаев в свое время высказал важную мысль о том, что в каждом литературном периоде "надо найти некоторые философско-эстетические ориентиры". Эти ориентиры позволяют связать преобладание того или иного типа реализма — "психологического" или "социального" — с определенными периодами
развития русской литературы XIX века. "Если психологизм мы привлекаем в качестве основной типологической приметы реализма дореформенного времени, то социологизм (вернее — социальность) должен быть ведущим ориентиром в нашей типологии литературного процесса пореформенных
О
десятилетий" . Можно попытаться развить мысль М.Т.Пинаева. В таком случае следует определить аналогичные ориентиры (доминанты) и в литературе последующих периодов. После периода усиленного внимания к социальной проблематике, социально-психологическим типам и другим категориям, имеющим социологическое наполнение, литература 1880-х годов обращается к проблемам культуры. На наш взгляд, "культура" становится в этот период тем самым "философско-эстетическим ориентиром", который позволяет условно назвать его "культурологическим", а художественный мир произведений — "миром культуры".
Воспроизведение в русской литературе конца ХГХ века "мира культуры", попытка осмыслить мир через культуру, стремление поставить в центр рассматриваемых проблем взаимодействие "мира" и человека (вместо обычных для предшествующего периода литературы противопоставления героя действительности "среде"), — все эти тенденции можно рассматривать как признаки начавшегося эстетического "сдвига", перехода к эстетической системе XX века.
Н.С.Лейтес в работе "Конечное и бесконечное. Размышления о литературе XX века: мировидение и поэтика" показывает, что в XX веке в литературу, в частности, в жанр романа как "неотъемлемый компонент художественной структуры", "новый элемент жанровой структуры" вошел "образ состояния мира"9. Начало этого эстетического сдвига к "образу состояния мира" можно увидеть в русской литературе конца XIX века в виде "образа культуры мира" или "художественного мира культуры".
Примечания
1 Блок A.A. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1962. Т.5. С.487.
2 Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С.31, 33, 35, 39.
3 Толстой Л.Н. О литературе. М., 1955. С.136.
4 Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1991. Т.2. 4.1. С.344.
5 См.: Минц З.Г. Ал. Блок и Л.Н.Толстой // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 119; Труды по русской и славянской филологии. Т.6. Тарту, 1962. С.255—258.
6 Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С.95—96.
7 Страхов H.H. О вечных истинах (мой спор о спиритизме). СПб..
1887. T.XI. С.57.
g
Пинаев М.Т Направления, течения и школы в русской литературе 60—70-х годов XIX века / / Современная советская историко-литературная наука: Актуал. вопр. Л., 1975. С.255, 257.
9 Лейтес Н.С. Конечное и бесконечное: Размышления о литературе XX века: мировидение и поэтика. Пермь, 1992. С.14—15.
